«Фредерик! – Генри пришла та же мысль, что и мне. – Этот парень представляет опасность?» «Да нет, – ответил призрак. – Томас – мой старый друг. Мы с детства состояли в Гильдии музыкантов Десятой улицы. – Фредерик с тоской вздохнул. – Голодные были времена». Пока Томас вёл нас вниз по лестнице за сцену, я, нахмурившись, изучала его спину. У меня не было причин подозревать его в чём-то – кроме того факта, что мы находились в поисках неизбежной гибели. «Что такое „гильдия музыкантов“?» – спросил Генри. «О, это был творческий союз, созданный специально для нас – скажем так, наименее состоятельных музыкантов, – объяснил Фредерик. – У нас не было ни денег, ни связей, чтобы попасть в настоящий оркестр, и мы сами собрали коллектив. Играли всюду, где только можно, – на улицах, в пабах. Иногда удавалось заработать, иногда нет». «Но, Фредерик, если вы были уличным музыкантом и всё такое, – заметила я, – как вы оказались здесь? Вы изысканно одеты, а Томас сказал что-то о звёздном часе». «Знаешь, я не помню, – бодро произнёс Фредерик, – но мы, без сомнения, сейчас это выясним!» Мы вышли в коридор за сценой, ведущий к главному репетиционному залу. Когда проходили мимо того места, которое позже станет нашей с нонни спальней, сердце у меня запрыгало в груди; а пока здесь находилась только кирпичная стена. Я провела рукой по неровной поверхности, гадая, почувствуют ли пальцы что-то знакомое. «Я живу здесь, – произнесла я, не успев остановить себя. – Генри, я здесь живу. В нашем времени здесь находится бетонная кладовка. Я сплю вон там, на складной кровати». Я ощутила, как Генри похлопал меня по плечу, из-за чего, к сожалению, наша физическая рука – рука Фредерика – дёрнулась, как от тока. – Фредерик! – рявкнул Томас. – В самом деле, следи за своими конечностями. – Извини, друг, – ответил Фредерик. – Я, похоже, перевозбуждён. Ты же понимаешь, это большое событие. Томас проворчал: – Да, мне это известно. «Я знаю, Оливия, – сказал Генри. – Но стараюсь не ходить туда. Догадываюсь, что тебе это не понравится. Но тут нечего стесняться. Это даже прикольно, правда-правда». «Прикольно?» «Да, твоя семья пожертвовала всем, что у вас есть, чтобы сохранить оркестр, и потому живёт за сценой в филармонии. Это так… благородно». «Может быть, если только это не происходит с тобой», – ответила я, когда мы обогнули угол – и нас чуть не сбили с ног четверо здоровенных мужчин. Они хлопали нас по спине, бесцеремонно обнимали и восклицали «Удачи!» и «Ты молодец, старина Фредерик!». «Фредерик, – спросила я, пытаясь отдышаться, – что это значит?» Фредерик так смеялся, что едва мог говорить. «Это мои друзья по гильдии. Видимо, пришли поддержать меня!» Я заметила, что Томас не радуется вместе с остальными, а стоит в сторонке и нервно оглядывается вокруг. «Генри, – сказала я, – приглядись к Томасу». «Да, я обратил внимание, – хмуро ответил Генри. – Очень подозрительный тип. Фредерик, посмотри на Томаса. Тебе не кажется, что он…» – Ну хватит, ребята. – Томас пробрался сквозь толпу, схватил Фредерика за руку и повёл нас прочь. Лицо его лоснилось от пота. – Позвольте выдающемуся композитору подышать воздухом. «Фредерик, вы композитор?» – удивился Генри, когда Томас уводил нас. «Представляете, я не имею об этом ни малейшего понятия», – ответил Фредерик, всё ещё улыбаясь во весь рот, и вслух сказал: – Томас, дружище, скажи мне: как я сюда попал, а? – Что? – рявкнул Томас. – Ты сказал про меня «выдающийся композитор». Я что, пишу музыку? Томас засмеялся: – Всё шутишь? – Я серьёзно. – Подожди, ты что, ничего не помнишь? – Томас остановился в самой тёмной части коридора. – Как однажды осенью барон Экельхарт услышал наше выступление на улице? Как его очаровало твоё соло и он пригласил тебя в свой особняк на частный концерт? Как он привёл тебя к самому маэстро Зайдлю и тот, восхитившись твоей игрой, принял тебя в оркестр без конкурса? У Фредерика отвалилась челюсть. У меня внутри что-то ёкнуло: дикий взгляд Томаса настораживал. «Генри, тут что-то не так», – сказала я. Генри согласился со мной. «Фредерик, нам нужно уходить отсюда». Но наш призрачный друг его не слушал. – Невероятно, – прошептал он. Томас снова засмеялся: – Вот именно! А помнишь самое удивительное: как маэстро, обнаружив твой талант, заказал тебе концерт? Говорят, это шедевр. На улице наши братья-простолюдины поговаривают, что сегодня ты должен представлять его – ещё один сюрприз. Что сам Моцарт заплакал бы, услышав твоё произведение. Что после этого ты прославишься. – В полутьме глаза Томаса недобро блеснули. – Ну что? Освежает это твою память, старина? Фредерик кивнул, и улыбка медленно расползлась по его лицу. Пальцы у него согнулись, вспоминая, как они держали скрипку. Про себя он стал напевать мелодию, которую написал, и она эхом отразилась в нашем общем сознании. У меня перехватило горло, и Генри схватил меня за руку. Внезапно мы узнали, каково это – быть скрипачом-виртуозом, сочинять музыку, достойную Моцарта. Механизм творчества мгновенно закрепился у нас в мозгу, как навык завязывания шнурков. «Фредерик, – сказала я, ошеломлённая шквалом воспоминаний, – это изумительно…» – Я композитор, – пробормотал призрак. Томас смотрел на него с отвращением. – Я скрипач в Городской филармонии. – Фредерик засмеялся. – Теперь я вспомнил… Томас дёрнул головой, прерывая его. Сильные руки сграбастали нас сзади – одна схватила за талию, другая стиснула горло, лишая нас воздуха. Мы все впились в руку Томаса ногтями, но он не ослабил хватку. – Да-да, – прошипел Томас, – и при этом ты забыл о нас. Правда, Фредерик? О своих друзьях из гильдии. Обо всей своей жизни до этой удачи и славы. Расхаживаешь здесь в хорошем костюме со своими богатенькими покровителями, а о нас, обо мне и не вспоминаешь. Ты бросил нас на улице. Фредерик, задыхаясь, попытался тряхнуть головой. – Я не забыл… – О, слишком поздно, дружище. – Томас засмеялся. – Где ноты? Фредерик не понимал его. Я почувствовала его испуг и растерянность и заплакала. «Это тот самый миг? – спросила я Генри и потянулась к нему, но не могла отыскать в лабиринтах сознания. – Мы сейчас умрём, да?» «Не бойся. – Генри, кажется, тоже плакал, я не могла понять – вся отдалась страху. – Помни, что мы проснёмся как ни в чём не бывало. Всё это не по-настоящему». Однако сдавленное горло и нехватка воздуха ощущались совсем по-настоящему. – Где партитура, Фредерик? – шипел Томас. – Твоя проклятая гениальная музыка! Где ты спрятал ноты? Но Фредерик не имел представления – я чувствовала это. А учитывая наш страх, не было надежды, что мы успеем вспомнить это вовремя. – Где? – крикнул Томас. Внезапно у меня в мозгу что-то щёлкнуло. Партитура. Музыка Фредерика. Меня озарила догадка, и, хотя я была до ужаса напугана, мне захотелось смеяться. «Ноты! – сказала я Генри и Фредерику. – Мы нашли. Вот ваш якорь, Фредерик, – музыка!» – А знаешь, Оливия, – вслух просипел Фредерик, – я думаю, ты права. У Томаса потемнело лицо. – Идиот! Ну и чёрт с тобой, я сам её найду. – Он снова дёрнул головой и исчез в темноте. Потом чьи-то руки подняли нас, крутанули и бросили о стену. Скрежет металла, серебряная вспышка, оскаленное лицо под маской, потом Фредерик произнёс «Ох», сказал нам «Простите» – и это случилось. Что-то вонзилось нам в живот. Боль, горячее, чем огонь, прошла по всему телу. Убийца отступил, и мы упали на пол. Фредерик прижал к животу руки, а когда отнял их, ладони были в крови. Я кричала, тянулась к Генри, но боль была неимоверной и становилась всё сильнее. Его руки ускользали от меня. Я звала его, но кричать тоже было больно. Свернувшись в пульсирующий комок крови и страдания, я упала на дно нашего общего сознания. «Генри?» – Я не узнала собственного голоса.