– Разумеется, я не слушаю в классе. Я должна рисовать. Мои рисунки – это… Игорь лизнул меня в щёку. «Что?» Мама всегда говорила мне, что необходимо мечтать – лежать в шатре из простыни, смотреть на бумажные звёзды над головой, складывать оригами в виде лебедей и давать волю воображению, водя карандашом по альбомному листу. Рисунки – это мои грёзы, мой секрет, способ почувствовать теплоту в сердце и отбросить дурные мысли. И ещё они напоминали мне о маме. Но когда я держала в руках это письмо, мне впервые пришло в голову, что, возможно, одних мечтаний недостаточно. В понедельник перед Днём благодарения на большой перемене я вместо столовой пошла в кабинет психолога Дэвиса. Я не знала, что значит «более серьёзные действия», и не хотела, чтобы кто-то из школы заявился в филармонию в поисках Маэстро. Если учителя узнают, как мы живём, меня могут забрать и увезти далеко от призраков, далеко от нонни. Поэтому я сдалась сама. Ни слова не говоря, я прошла мимо секретарши психолога Дэвиса прямо в его кабинет и положила на стол четыре письма. – Здравствуйте. Извините, что не отвечала и не показывала их своему… не показывала их Маэстро. Мне просто было стыдно. Понимаете? Но сейчас я исправляю свою ошибку. Психолог Дэвис откинулся в своём мягком зелёном кресле и, сложив руки домиком, уставился на меня. В его кабинете присутствовали самые невероятные оттенки зелёного. Я где-то слышала, что этот цвет успокаивает, но на самом деле такое изобилие зелени резало глаз. Я схватилась за край куртки. – Итак, начинайте. – Что начинать? – В какой психологической помощи я, по-вашему, нуждаюсь? – А как же твой отец, Оливия? Я боялась этого. – А что с ним? – Думаю, будет гораздо эффективнее, если он тоже поприсутствует на сеансе. Ты так не считаешь? – Психолог Дэвис потянулся за большой папкой, стоящей на стеллаже позади его стола. – Почему бы нам не позвонить ему, пока ты здесь? – Нет! – Я неосознанно хлопнула рукой по телефону. Маэстро, правда, всё равно не взял бы трубку, но кто-нибудь из сотрудников филармонии мог ответить. Психолог Дэвис спокойно наблюдал за мной. – Почему ты не хочешь позвонить ему? Потому что я хочу покончить с этим. Потому что он бы продолжил запихивать письма под кровать, пока меня не исключат из школы. Потому что… – Потому что сначала хочу поговорить с вами одна, – ответила я. – Это не так стыдно. Психолог Дэвис улыбнулся: – Разумно. – Он поставил папку на место. – Как ты относишься к отцу, Оливия? Ненавижу его. Он вынудил маму уйти, а теперь всё время плачет. А теперь он сошёл с ума и видит то, чего нет. Он любит оркестр больше, чем меня. Лучше бы ушёл он, а не мама. Вот что крутилось у меня на языке. Но я сдержалась и вместо этого сказала: – Я очень люблю своего отца. Кажется, с ответом я не прогадала. Мы немного поговорили о Маэстро и нонни, о моих рисунках, о Марке Эверетте. Правда, подробностей я не помню. Знаю только, что я нагло врала обо всём. Когда мы закончили, психолог Дэвис дал мне зелёную конфету из миски, стоящей на его столе, и сказал, что это был успешный первый сеанс и скоро мы встретимся снова. Он попросит секретаршу назначить время для новой встречи. По пути к выходу меня распирало от желания завизжать, и я расплющила конфету о дверь, оставив пятно зелёной жижи. Глава 26 В тот вечер оркестр репетировал для предстоящих праздничных концертов, и я устроилась в пятой ложе бельэтажа. Призраки парили над залом, некоторые сидели в креслах и наблюдали за репетицией, другие болтали, сбившись в кучки, а кто-то ходил сквозь стены, появляясь и снова исчезая. Одна группа витала неподалёку от Генри, который, как обычно, сидя в партере, делал домашнее задание. Привидения, вероятно, пытались подольститься к нему – вряд ли им были интересны школьные уроки. Я же взяла с собой уголь и пачку салфеток – чистых листов в альбоме не осталось. – Как это унизительно, – бормотала я себе под нос. – Настоящие художники не рисуют на чём попало. Игорь шлёпнулся на пол около меня, цепляя салфетки лапой. «Я знаю, как тебя развеселить. Погладь меня. А ещё лучше – спроси разрешения меня погладить». Я бросила салфетку ему в морду, и он стал гонять её под сиденьями. «Вот я тебе! Злодейка! Негодяйка! Вредина!» Я улыбнулась и вернулась к своим зарисовкам. Мы назначили очередной сеанс одержимости на следующий вечер после Дня благодарения – Грегори Стевски, призрак номер четырнадцать, – и я намеревалась провести оставшееся время в своё удовольствие, хоть на сцене и завывал оркестр. Честное слово, требуется недюжинный талант, чтобы превратить праздничную музыку в подобие похоронного марша. Примерно через полчаса Маэстро хлопнул в ладоши: – Стоп! Что вы делаете? Я на животе подползла к перилам, глядя через балясины на Ричарда Эшли. – Вы что, хотите всё потерять? Хотите, чтобы зал закрыли? – Голос Маэстро дрожал. Это напомнило мне плач, доносившийся из-за закрытой двери его комнаты. Ричард поднял руку, и я оживилась. Игорь забрался мне на спину. «А, это твой тайный возлюбленный?» – Тихо. – Я дёрнула плечом. – Это Ричард Эшли. – Маэстро, – начал Ричард, – так ничего не выйдет. – Скажите что-нибудь, чего мы не знаем, мистер Эшли. – Нет, я имею в виду, дело не в нас. И не в вас. Просто здесь зверский холод. Остальные музыканты закивали. Все они выдыхали облачка пара, а некоторые дрожали. Я тоже видела своё дыхание. Я села. Игорь с ворчанием сполз с меня. Генри тоже заинтересовался происходящим на сцене. Об этом-то я и не подумала: в последнее время в филармонии завелось столько привидений, что температура резко упала. Я-то привыкла, а вот музыканты не желали мириться с холодом. Я махнула призракам и прошептала: – Уходите отсюда! Спрячьтесь где-нибудь, пока не закончится репетиция! Некоторые из них стали удаляться, другие растерялись. – Да хоть арктический. Вы всё равно будете играть, – говорил тем временем Маэстро. – Но всё же что-то здесь не так, – поддержала Ричарда гобоистка Эрин Хэтч. – Разве вы сами не чувствуете? Маэстро изумился до предела: – Извините, что я должен чувствовать? Вдруг мои ожоги на руках пронзила боль. Я с трудом подавила крик, и хорошо сделала, потому что иначе не услышала бы донёсшийся из-под потолка треск. Я посмотрела вверх. Пять теней таранили потолок, бросаясь на слой штукатурки. Пять теней пытались добраться до меня, но не напрямую. Потолок над самой моей головой обрушился. Я успела сграбастать Игоря и перекатиться подальше в ложу. Открыв глаза, я увидела слева куски отбитой штукатурки и облако пыли.