Миссис Барски отложила тряпку и, опершись на локти, наклонилась ко мне. – Оливия, посмотри на меня. Я подняла на неё глаза, и миссис Барски вытерла слёзы с моих щёк. – Я не знаю, будешь ли ты и дальше видеть призраков и станут ли они обращаться к тебе. Но ты всегда можешь сама принять решение, помогать им или нет. Тебе ничто не мешает попросить их уйти. Это твоя жизнь. – Она погладила меня по голове, и от этого у меня заныло в груди. – Твоя. И больше ничья. Ты сильная девочка, Оливия. Я недоверчиво фыркнула. – Я говорю серьёзно. Ты пережила такое, что не под силу даже многим взрослым. – Миссис Барски взяла меня за подбородок. – Прощаться действительно с каждым разом становится всё труднее. И это касается не только привидений. Я пнула стенку прилавка. – Лучше бы мне никогда не встречать их. – Есть одна песня, которую тебе нужно послушать, Оливия. – Мистер Барски выплыл из кухни. – Её пела Эдит Пиаф, замечательная французская певица. Она называется «Non, je ne regrette rien». Послушай её, ma petite belle[22]. – Что это значит? Миссис Барски покачала головой: – «Нет, я ни о чём не жалею». Не жалей, что встретила их, Оливия, ни о чём не жалей. Наши встречи формируют нашу личность. Понимаешь, что я имею в виду? – Думаю, да. – Я попыталась произнесли слово regrette так же, как мистер Барски, но картавое «r» застряло у меня в горле. – Regrette, regrette, – поправил меня мистер Барски, убегая на кухню со стопкой грязной посуды. Супруга игриво хлопнула его по заду. – А как себя чувствует самый старший, тихоня в шляпе? – Мистер Уортингтон? Он остался один – я имею в виду, из моих друзей. – Думаю, ты быстро ему поможешь. – Миссис Барски кивнула через плечо на здание филармонии. – И я также уверена, что ты заметила это? Мне даже не пришлось оборачиваться. Я знала, что в последние пару дней, с тех пор как Тилли и Джакс ушли, Эмерсон-холл кишел тенями, как потревоженный муравейник. – Да, я знаю, что они там. – Надвигается катастрофа, Оливия. Нужно действовать безотлагательно. Я хлопнула зонтом о стол. – Я не тяну, просто разрабатываю стратегию. – Стукни ещё раз – боевой настрой тебе сейчас необходим. А теперь марш в филармонию! Иди, занимайся делом! Вылетая из кафе и перебегая улицу, я чувствовала на себе невидимые глаза теней. Они смотрели на меня в ожидании. Но чего они ждали? В тот вечер мы с Генри и мистером Уортингтоном собрались в моей комнате. Сцена была слишком открытым местом, и находиться там нашему последнему призраку было опасно. Тени извивались по углам, как бесконечные чёрные дыры, шныряли по потолку, носились по балкам. Маэстро заперся у себя; в коридоре гремела Вторая симфония Малера. Редкий случай, когда я была этому рада, – по крайней мере, мы не слышали шебуршания теней. – Как ты думаешь, они проделают в потолке ещё одну дыру? – шепнул мне Генри. – Впереди два концерта. Я не ответила – не могла думать об этом. Плотно закрыв дверь, я спросила у нонни: – Посторожишь? Нонни энергично закивала. Она соорудила чалму из жёлтого, синего и сиреневого платков, чтобы отпраздновать приближение весны. До марта оставалось всего несколько недель. Успеем ли мы осуществить задуманное? Или с приходом весны мы все окажемся на улице? – Я присмотрю за вами, – крикнула нонни, широко расставляя руки. – Нонни, – сказал Генри, – процедура может показаться вам странной. Вы ведь понимаете, что мы будем делать, да? – Мистер Уортингтон вселится в вас! – Нонни хлопнула в ладоши. – Чтобы вы могли посмотреть на мир его глазами. – Ну, в общих чертах так. – Я готова! – Хотела бы я чувствовать такую же готовность, – пробормотала я, окидывая взглядом мистера Уортингтона, терпеливо ждущего на краю моей кровати. – Честно говоря, я боюсь, мистер Уортингтон. Вы… вы всегда вызывали у меня… – Тревогу? – подсказал Генри. Призрак растянул большими пальцами уголки рта. Видимо, улыбка одними губами потребовала бы слишком много усилий: теперь, когда вокруг шныряли тени, мистер Уортингтон стал почти полностью прозрачным. К счастью, они на него не нападали. Пока. Днём он находился в «Счастливом уголке», а ночью сидел у меня в ногах. Но так не могло продолжаться вечно. – Неохотно, – проговорил мистер Уортингтон, не вынимая пальцев изо рта. – Неохотно. – Да, мы делаем это неохотно, – подтвердила я. – И не разговаривайте, пожалуйста, вам надо беречь силы. – Готова, Оливия? – Генри протянул мне руку и улыбнулся. – Последний раз? – Последний раз. Навстречу иному миру. Мы сели, соприкоснувшись коленками, и переплели пальцы. Потом повернулись к мистеру Уортингтону. – Мы готовы, – сказала я. И мистер Уортингтон взлетел над нами, широко раскрыл рот и осторожно, медленно, как смола, стёк внутрь нас. Когда я очнулась, оказалось, что я лежу под картонной крышей. Я попыталась сесть, но не смогла: живот пронзила острая боль. Сначала я подумала, что нас опять убили. «Генри! – прошептала я, моргая, чтобы зрение прояснилось. – Где ты?» «Оливия, я здесь», – прозвучал голос Генри откуда-то из глубины моего мозга. Я ухватилась за него. «Не замолкай, говори что угодно. Я почти готова». «Семью семь – сорок девять. О дивный новый мир, где обитают такие люди! Тебя зовут Оливия, и ты не любишь людей». «Перестань. Тебя же я люблю, разве нет?» «Ну не знаю. – Генри, похоже, улыбался. – Любишь?» Я мысленно покраснела. «Проехали. Что ты там говорил про новый мир?» «Это Шекспир, „Буря“». «Да ты просто ходячая энциклопедия! А то я не знаю! Где мистер Уортингтон?» «Посмотрите вниз, – произнёс мягкий добрый голос в моей голове, – и вы увидите мои руки». Мы опустили глаза. Руки были тонкие и усталые. «Извините, что я долго не мог говорить. – Мистер Уортингтон вздохнул. – А когда-то у меня было много что сказать». «А где мы?» «Я не совсем понимаю. Давайте это выясним». Вместе мы выбрались из картонного домика, проползли мимо кучи сырых газет и оказались на улице в пасмурный зимний день. Напротив нас стоял другой картонный дом, за ним ещё один, и ещё. Рядом возвышалось здание филармонии. Заглянув внутрь, я увидела ряды матрасов на полу и людей, склонившихся над мисками с супом. Дальше, сквозь моросящий дождь, я разглядела здания, которые казались смутно знакомыми. «Это центр?» – спросила я. «Да, наверное. А это, должно быть, Радоствилл. Да. Это он». «По мне, выглядит не очень радостно», – заметил Генри.