– Как скажете! – Так и скажу, а еще спрошу. Когда мы поедем к Шарлотте? – А давайте сделаем ей сюрприз, – предложил Иван. – Как это? – нахмурилась Герда. – Я предлагаю уехать из города прямо сегодня, – объяснил князь, – а вернемся мы уже к балу. – И куда вы меня собираетесь умыкнуть? – поймав смысл интриги, поинтересовалась Герда. – Да тут недалеко. На Печерском озере у меня есть малый детинец… – Малый детинец? – переспросила Герда. – Замок, – перевел ей Иван. – Крекша. Княжеские хоромы, двор и сад, хозяйственные постройки и палисад из толстых бревен. У нас его называют тыном, но можно попросту – стена. Ну а под стеной деревенька. Место живописное и тихое: сосновый бор, озеро подо льдом, березняк… И добираться туда по зимнему времени легко: сначала по Волхову, по льду, потом по притоку Мсты. За пару часов как раз и доедем, хоть верхами, хоть на санях. – Звучит соблазнительно… – задумалась Герда, но Иван ее задумчивость истолковал по-своему: – Герда, вам нечего опасаться за свою честь… – Серьезно? – подняла она бровь. – Даже не попробуете? – Я даю слово! «А зря! Придется самой…» – Возьмете с собой Тильду и ваших наемников… – продолжал между тем убеждать ее князь Полоцкий. – Дело ведь не только в сюрпризе. Когда еще у нас с вами появится возможность провести столько времени вдвоем? Поговорить, погулять, посмотреть друг другу в глаза… Герде его идея понравилась. И в самом деле, если уж она выходит за него замуж, то стоило бы поближе узнать своего будущего мужа. – Я согласна. – Замечательно! – с довольной улыбкой приветствовал ее решение Иван. – Тогда едем, не откладывая! Сказано – сделано, а Иван, следует заметить, оказался чрезвычайно деятельным человеком, и уже через несколько часов Герда нашла себя сидящей в поставленной на полозья кибитке. Иван устроился рядом, заботливо укрыл ее ноги медвежьей полостью и кивнул ожидающему приказа кучеру. Тот довольно осклабился, свистнул, щелкнул кнутом, и сани тронулись с места. А там уже и конвойные подтянулись, беря кибитку в коробочку, и вторая тройка – на ней ехали несколько служанок – пристроилась позади. Впрочем, Герда смотрела только вперед, подставив лицо морозу и ветру. Холода она не боялась. Теперь уже нет. На то и колдовство, чтобы кожа не обветрилась и не полопались губы. А между тем тройка выбралась из тесноты городских улиц, и лошади прибавили хода. Честно говоря, Герда такой прыти от них не ожидала, но, съехав на волховский лед, упряжка развила невероятную скорость[33]. Она словно летела над снежным простором, и от восхищения, переходящего в восторг, у Герды едва не вскипела кровь. Жар обдал все ее тело, смывая сомнения и страхи, как проточная вода смывает с уставшего путника дорожную пыль. Обострились чувства: сейчас Герда видела и слышала многое из того, о чем прежде даже не догадывалась. Звуки, краски, мелкие подробности, которые на таком расстоянии не различает глаз… Но если бы только это! Рука Ивана, сжимавшая ее пальцы. Даже через толстую кожу перчаток Герда чувствовала его прикосновение так, как если бы его пальцы ласкали ее обнаженную кожу. Вторая волна жара заставила ее ощутить желание такой силы, какого Герда не испытывала никогда в жизни. То есть только сейчас, по-настоящему прочувствовав на себе этот «огонь», она поняла наконец, что означают слова «желание» и «страсть». «Вот же черт! – воскликнула она в немом восхищении. – Это как же меня пробрало!» Тем временем охватившее ее «пламя» уже бушевало вовсю. И погасить его было нечем. Во всяком случае, не здесь и не сейчас, в санях, летящих по льду замерзшей реки. Тем не менее она сумела взять себя в руки. Не верила, что получится, но все-таки попробовала. «Буду терпеть, как терпела порку!» – сказала она себе. «Только молча!» – добавила через мгновение, вспомнив, как вопила в Коллегиуме под плетью. И она молчала. Стоически терпела нестерпимый жар внизу живота, не позволив себе ни звука, ни жеста, и даже от поцелуя воздержалась, хотя и почувствовала, что Иван хотел бы ее поцеловать, но не хочет нарушать данное ей слово. «Придется самой…» * * * Утро началось странно, потому что женщиной и, тем более, счастливой женщиной она еще никогда не просыпалась. Однако и в том, и в другом случае князь Полоцкий оказался, что называется, на высоте: он не только «испортил девушку», лишив Герду невинности, но не иллюзий, – он совершил, казалось бы, невозможное, подарив ей за прошедшую ночь так много настолько восхитительных мгновений, что все они слились в один бесконечно долгий и одновременно удручающе короткий миг никогда прежде не испытанного ею блаженства. Вспомнив, что и как происходило этой ночью между нею и князем, Герда зажмурилась от удовольствия и мимоходом подумала, что ее долготерпение имело смысл. Как-то ей вдруг расхотелось думать о том, что расставание с девственностью могло случиться как-нибудь иначе, с другим мужчиной, да еще и не по доброй воле. Наверное, даже де Вален не смог бы сделать это настолько безукоризненно, как получилось у князя Ивана. Ее избранник оказался настоящим мужчиной и умелым любовником и при всем при том предстал перед ней – как, впрочем, и ожидалось – «рыцарем без страха и упрека». К чести Ивана, ее решительность – ночью, после целого дня, проведенного вместе – его несколько удивила, вернее сказать, обескуражила, но упрашивать себя он, разумеется, не заставил. Второй раз князь был сражен практически наповал, когда, зардевшись, как маков цвет, совершенно нагая Герда призналась ему, что у нее это в первый раз. Судя по его реакции, этого он от нее никак не ожидал. Однако в скором времени князя Ивана ожидало еще и третье удивление, по силе эмоций сопоставимое с потрясением. Оно последовало уже в «процессе», когда, обследовав тело Герды вдоль и поперек своими сильными и одновременно нежными пальцами, Иван обратился к помощи губ. Вот тут он и наткнулся на ее шрамы. Старые – под левой грудью и на спине под лопаткой, и свеженький – на бедре. И в том, и в другом случае он сначала замирал, словно стреноженный на скаку конь, затем вскидывался, смотрел Герде в глаза и едва ли не со стоном спрашивал: – Кто посмел? – Не отвлекайся! – усмиряла она его неуместное и несвоевременное любопытство. – Я тебе потом все расскажу. Продолжай! Что и как рассказывать Ивану, Герда еще не решила, но, с другой стороны, в такого рода делах художественная импровизация порой гораздо уместнее, чем неказистая «истинная правда». Впрочем, с размышлениями на эту щепетильную тему можно было обождать. В данный момент Герда хотела одного – прочувствовать во всей полноте всю прелесть наступившего момента. Проснуться на огромной кровати в покоях малого детинца, чувствуя приятную усталость во всем теле, нежась в уютном тепле – под меховыми одеялами, в нежном захвате сильных мужских рук, – в тишине и покое позднего зимнего утра, нечувствительно переходящего в полдень. Лежать, отдавшись на волю чувств и медленного течения мыслей. Перебирать, смакуя, всплывающие в памяти слова, движения, жесты и прикосновения. Грезить наяву, воображая то и это, припоминая сцены и эпизоды, факты и домыслы и, конечно, свои ощущения и мысли, связанные с событиями, произошедшими накануне днем, вечером и в первые часы ночи… Итак, вчера… До замка Крекша добрались только во втором часу дня. Малый детинец оказался деревянной крепостью: неглубокий, засыпанный снегом ров, невысокий вал и трехметровой высоты дубовый тын с большой надвратной и двумя малыми башнями. За стеной, как и обещал Иван, княжеский терем в два этажа, сад – темные по зиме, голые яблони, – конюшня, какие-то другие хозяйственные постройки. Необычно, но по-своему красиво. Ничуть не хуже каменных громадин эринорских и горандийских замков. Едва приехали, прошли с мороза в заранее протопленные покои на втором этаже терема и сразу же сели за стол. Гонец, отправленный в Крекшу еще утром, опередил поезд на несколько часов, так что на стол, накрытый в красной горнице – светлице с красными окнами на три стороны света, подали горячие, с пылу с жару, пироги с разнообразной, но большей частью рыбной начинкой, сладкие пирожки и печатные пряники, привозное «италийское» темное вино, двадцатилетний ставленый мед и квас – напиток, с которым Герда успела уже познакомиться во время своего долгого путешествия через зимнюю Гардарику и который, в особенности ягодные его сорта, пришелся ей по вкусу. Тот, что налили ей в серебряный кубок сейчас, был, к примеру, брусничным и очень ей понравился, как своим вкусом, так и запахом. «Полдничали» вдвоем, не считая одного, отнюдь не докучавшего им слуги, который и появлялся-то в горнице только тогда, когда его звали звоном колокольчика. Герда села за массивный дубовый стол напротив Ивана, выпила серебряную стопочку крепкого меда, закусила пирожком с вареной ягодой и стала рассказывать жениху про свою непутевую жизнь. Не все, разумеется. Про убийства и про то, как и за что «вылетела» из Коллегиума, она все-таки умолчала. Про колдовство говорила вскользь, без подробностей и, конечно, не упоминая древних богинь. Иван, скорее всего, человек широко образованный, «просветленный», как называли таких, как он, в Гардарике, и ее, похоже, действительно любит, но иди знай, как православный христианин воспримет рассказ о встречах своей «суженой, ряженой» со старыми богами? Герда решила не гадать и, не рискуя, попросту упустила эти «мелочи» за ненадобностью. Тем не менее рассказ получился долгий. Просидели в горнице до самого обеда. Почти ничего не ели, да и пили немного. Герда за все время съела пару сладких пирожков, зажевывая горечь неприятных воспоминаний, выпила стопку-другую крепкого меда, чтобы задавить вспыхивавший по временам бессильный гнев, и по глоточку опорожнила пару кубков кваса. Горло пересыхало то ли от непрерывного монолога, то ли от переживаний, которых, увы, при таком рассказе никак не избежать. Иван все это время сидел напротив, застыв, как изваяние. Молчал, плотно сжав челюсти. Играл желваками и, судя по тому, как временами загорался его взгляд, готов был тотчас же броситься на поиски ее недругов, чтобы рвать «этих вымесков»[34] голыми руками. «И ведь это я ему предлагаю облегченную версию своего жизнеописания, – подумала Герда, перехватив один из таких взглядов. – Что бы ты сказал, Иван, узнай вдруг все непотребности как есть?!» Однако именно этого она делать и не стала. Зачем? И так не жизнь, а сплошное мученичество! А ей хотелось, чтобы князь ее не жалел, а любил. И рассказывала она ему обо всем об этом не потому, что захотелось вдруг выговориться. Не захотелось и вряд ли когда-нибудь захочется. Но и совсем ничего о себе не рассказать было нельзя. Начинать семейную жизнь со вранья, тайн и недомолвок совсем не хотелось. Вот она и решилась. – Ничего не говори! – попросила, закончив свой долгий рассказ. – Я… Мне все это не слишком нравится, и рассказывать все это… В общем, я просто не хочу, чтобы ты узнавал все это от других. Твой отец прав, ты обо мне ничего толком не знаешь. Теперь узнал. Но очень прошу, ничего не говори! – Не хочешь, не буду, – тяжело вздохнул Иван, вставая из-за стола. – Но если молчать… Могу я тебя хотя бы обнять? – Можешь, – улыбнулась Герда, вставая ему навстречу. – Разрешаю… – Обнимай, только не тискай! – хихикнула, оказавшись в кольце его рук. – Лучше поцелуй! Ну, он ее и поцеловал. Однако и на этот раз продолжения не случилось. Доложили, что баня истоплена, и Герда с Тильдой отправились греться и мыться, и занимались этим долго и с удовольствием, так что за поздний обед сели уже в темноте, при свечах. Этот стол был накрыт в зале в каменных палатах первого этажа. Иван с Гердой сели в торце, Тильда, дружинники князя и наемники Юэля Бруха – по сторонам длинного стола. Стены вокруг них были сложены из кирпича, пол – плиты тесаного песчаника, потолок – дубовые доски на мощных сосновых балках. Просто, лаконично, но смотрится на редкость хорошо. На стенах несколько тканных из шерсти гобеленов, писанный масляными красками портрет какого-то мрачного лицом рыцаря – наверняка кого-то из предков князя Ивана, – да старое оружие: скрещенные секиры, щиты и мечи, копья, шестоперы и перначи, бердыши и кистени. Просто оружейная палата какая-то, а не пиршественная зала. Но, с другой стороны, смотрелось все это аутентично и настроение Герде поднимало лучше вина. Впрочем, хорош был и сам обед. В первую перемену на стол подали студни с протертым хреном, квашеную капусту, соленые огурцы и сливы и икру нескольких видов: свежесоленую щучью с перцем и изрубленным луком, красную – малопросоленную стерляжью и черную – осетровую крепкого посола. Икру дополняли копченые лососьи и осетровые спинки. Потом была жирная стерляжья уха, ну а затем слуги понесли мясные блюда: дичь, птицу, поросят и жаренную на вертеле оленину. В общем, пир получился долгим, сытным и пьяным, а после первого же кубка вина – еще и веселым. Гуляли долго, поскольку в охотку и под настроение. Ели, пили, смеялись, даже пробовали петь, и разошлись только за полночь. Светелка, предназначенная Герде – просторная комната с печью, облицованной цветной изразцовой плиткой, – находилась в деревянном тереме на втором этаже. В покоях стояла просторная кровать под балдахином, вдоль стен расставлены несколько резных сундуков, в которых уже были разложены ее вещи, столик с зеркалом, заменявший трюмо, и еще один небольшой круглый стол с парой стульев находился в свободном пространстве между дверью и кроватью. На стенах висели шкуры зверей: бурого и белого медведей, рыси и волка. Еще одна медвежья шкура была брошена на пол вместо прикроватного коврика, а пол в передней части комнаты покрывал восточный коротковорсный ковер. На столе – шандал на три свечи, кувшин с вином и кубок, на туалетном столике – еще две свечи и на прикроватной полке – одна. Так что в опочивальне было достаточно светло, и это Герде понравилось, поскольку полностью соответствовало ее планам. Планы же эти были просты, но невероятно важны для нее. Этой ночью Герда решила стать женщиной. Откладывать потерю девственности на неопределенное «потом» ей расхотелось. А тут и случай представился такой, что лучше не придумаешь. Мужчина ей нравится, хотя, возможно и даже скорее всего, она в него не влюблена. Но любовь у нее в жизни то ли еще будет, то ли нет, а желание есть. Тело буквально кричит во весь голос, требуя близости, нежности и страсти. И «суженый, ряженый», официально объявленный ее женихом, вот он здесь – всего в нескольких метрах от Герды, в опочивальне за толстой бревенчатой стеной. Поэтому Герда не стала медлить. Раздевшись и устроившись в постели, она отослала служанок. Дождалась, когда в коридоре второго этажа затихнут голоса и шаги, и, убедившись, – магия великая вещь! – что сейчас кроме них с Иваном в этой части терема никого больше нет, встала с кровати, зажгла одним своим внутренним жаром все свечи разом, скинула рубаху и, оставшись нагой, позвала жениха. Магия зова на такой короткой дистанции сработала не хуже, чем если бы Герда разговаривала с мужчиной, стоя с ним лицом к лицу: не прошло и пары минут, как скрипнула на петлях тяжелая дверь и в хоромы Герды вошел одетый в одни порты князь Полоцкий Иван… * * * Эти дни, проведенные в малом детинце князя Ивана, оказались для Герды чем-то совершенно невероятным. Тут и зимняя охота на вепря – с копьем на матерого секача, и огненные фейерверки, которые она запускала в чистом поле ночной порой, и бесконечные пиры, и гонки на тройках. А еще баня, из которой можно выскочить голой и рухнуть всем телом прямо в снег, долгие разговоры с Иваном обо всем и ни о чем, скачки верхом по заснеженным «полям и весям» и учебные схватки с дружинниками и самим князем Иваном, когда на деревяшках, а когда и с боевой сталью в руке. Когда вышла в круг в первый раз, незнакомые с такой Гердой дружинники Ивана, да и он сам, если честно, были сильно удивлены. Озадачены странным желанием принцессы и смущены ее странным нарядом. Еще бы! В этих краях никто и никогда не видел сверский «ночной наряд», а Герда еще и усугубила, надев китайскую кольчужную рубаху и ногайские шлем и поножи. Правда драться с ней боевым оружием желающих не нашлось, так что катану пришлось отложить в сторону и взять в руки деревянный меч. Вот тут и выяснилось, что фехтует она, как говорят в Гардарике, знатно и спуску никому не дает. У мужчин, разумеется, есть преимущества: рост, длина рук и ног, масса и мышечная сила, но зато Герда оказалась быстрее любого из дружинников, заставив попотеть и самого князя Полоцкого. А кроме того, ее техника фехтования была виртуозна и заточена как раз под ее рост и вес. Другое дело, что деревянный меч пришлось подкоротить и обстрогать, чтобы он стал похож на катану или абордажный меч. И вот тогда она им всем показала, где раки зимуют. Так что вскоре они все-таки перешли с деревяшек на сталь, и благодаря этому Герда почти неделю упражнялась в бое с катаной в руке. Увы, здесь не было никого, кто мог бы обучить ее приемам фехтования этим странным мечом, но Герда решила, что будет использовать технику абордажного боя, и, как ни странно, дело пошло. В общем, это были чудесные дни. И это не говоря уже о том, что секс с мужчиной оказался гораздо лучше секса с женщиной. Во всяком случае, для Герды, да еще и с таким партнером, как князь Иван. Правду сказать, Герде это дело так понравилось, что, если бы не стыд перед окружающими, она бы вообще не покидала постель. Впрочем, человеческая плоть слаба, так что и ей, и Ивану временами требовался отдых. Ну, они и отдыхали, чередуя любовь с охотой, прогулками верхом и долгими беседами, однако при первой же возможности снова бросались в бой. «Господи! – подумала она, проснувшись как-то ночью, лежа на Иване, спавшем по такому случаю на спине. – И это после всех моих неприятностей! Стоило, значит, страдать. Было для чего терпеть». – Да, да! – покивала, появляясь рядом с кроватью, Другая Герда. – Per Aspera Ad Adultera[35]… 2 В Новгород вернулись за три дня до бала. И эти дни были ничуть не хуже тех, что птицей пролетели в замке князя Полоцкого, но, в конце концов, они тоже прошли. И настал «тот самый вечер». «Возможно, – думала Герда, собираясь на бал в Великокняжеском тереме, – Иван не случайно увидел меня в тот вечер. Судьба? Или это Неистовая богиня ворожила мне тогда?» Однако так все с ней в тот день и случилось. Увидел и остановил карету, хотя вполне мог проехать мимо. Не проехал и потом напропалую флиртовал с ней весь вечер и половину ночи. Смеялся, острил, говорил комплименты и кружил в вальсе, но ни разу – ни словом, ни жестом – не нарушил дистанции, которую обыкновенно называют уважением. Он был галантен, но не переходил черты, за которой ухаживание превращается в назойливость или грубость. И, наверное, нужны были годы и горький опыт разочарований, чтобы, в конце концов, оказаться здесь, в Новгороде, стать его невестой, а заодно уж и его любовницей. Была ли Герда в него влюблена? Скорее всего, нет. Но у нее имелись серьезные опасения по поводу того, способна ли она вообще кого-нибудь полюбить. Ведь, если разобраться, де Валена она тоже, скорее всего, не любила. Потому что, если бы и в самом деле полюбила, не стала бы ждать какой-то особенной ночи и каких-то особенных обстоятельств. Многие женщины на ее месте, и Герда знала это наверняка, не стали бы ждать и пригласили Эмиля к себе в каюту или в гостиничную комнатку. Так что нет, не любовь. Симпатия? Однозначно. Томление плоти? Непременно. Но все то же самое есть у нее и теперь. Князь Иван молод и хорош собой, галантен, образован, богат и занимает видное положение в большом и сильном государстве. А еще он ее любит, и это самое ценное его качество, потому что его чувства не только сильны, они в гораздо меньшей степени эгоистичны, чем у многих других мужчин в подобной ситуации. У Герды – так сложилось – было с кем сравнивать: принц Максимилиан и граф де Вален оба два тоже по-своему любили Герду, но они любили ее «для себя», принимая ее интересы только постольку, поскольку они вписывались в их планы. Князь Иван оказался другим, и он смог доказать это и тем, как сделал ей предложение, и тем, как говорил с отцом. И продолжал доказывать это каждым своим поступком, чего бы это ни касалось. Вот и сейчас, перед балом, втайне от Герды, он поднял на ноги всех, кого только возможно, и ей сшили совершенно невероятное платье всего за какие-то жалкие восемь дней. Синее, как и то платье, в котором Герда появилась в день их первого знакомства, изысканное, изумительно подходящее к ее внешности и росту и, судя по всему, страшно дорогое. Шелка трех разных оттенков синего, украшенные золотым шитьем, белоснежными кружевами и крошечными драгоценными камешками, синей шпинелью, аквамарином и бирюзой. Оставалось только дивиться тому, как удалось создать такой шедевр за такое короткое время, и уж совсем невероятным казалось то, что князь Иван добыл для нее такие великолепные драгоценности в тон платья и ее глаз: ожерелье из сапфиров и бриллиантов, золотая ажурная диадема, украшенная голубыми бриллиантами и синими топазами, серьги с большими сапфирами и браслет, парный ожерелью. И, хотя у нее самой хватало драгоценностей, она не стала с ним спорить и с благодарностью приняла с таким вкусом подобранный подарок.