— Чего вам надо?! — Восемь лет за изнасилование… Возможно, ты решил, что это слишком. За восемь лет человек может измениться до неузнаваемости. Кийота чуть не плакал от бессилия. — Чё она мелет, а? Какое все это имеет ко мне отношение?! — А такое, дружок. Возможно, после расправы с семьей Канесиро ты подумал, что все могло сложиться совсем по-другому, если бы с тобой поступали по справедливости с самого начала. Тебе уже было нечего терять. Ты решил, что заодно можно расквитаться и с коротышкой-судьей. Но тут обнаружил, что слишком долго ждал и старый пердун подох. Осталась вдова-старушка. Но ты очень зол и, в конце концов, проделал долгий путь. Тебя вела месть. Ведь без мести ты ничто, так, Кийота? — Что за бред… — Ты убил семью. От мала до велика. И получил удовольствие. Потом, безо всяких угрызений, ты едешь в залив Сагами и убиваешь госпожу Оба. Насильник, совратитель малолетних, бандит, а теперь и убийца. Вот почему ты очутился там, откуда пришел, и надрался до потери пульса. Все вернулось на круги своя. У тебя ничего не осталось, тебе некуда идти. Что, не так, Кийота? Кийота пытался сморгнуть крупные, злые слезы. Его губы тряслись от ярости. Ивата взглянул на Сакаи. — Видишь, Кийота, ты ошибался. — Сакаи оперлась о стену, закончив свою речь. — Я отлично тебя знаю. И изложила твою убогую биографию за каких-то две минуты. Теперь заговорил Ивата, но негромко: — Где вы были в ночь с 14 на 15 февраля? Кийота поднял взгляд: — Да, я рад! Я рад, что они сдохли! Он потряс наручниками и сплюнул на пол. — Это вы их убили? — Я никого не убивал! — А по какому же поводу пьянка, а? — фыркнула Сакаи. — Да по мне! Сучка ты долбаная, я скоро сдохну! Она взглянула на Ивату, и Кийота это заметил. — Спросите у моего онколога, и увидите. — Он развернулся к Ивате: — Инспектор, я хочу попросить вас об одолжении. Когда поймаете убийцу — передайте от меня поклон. Ивата остановил запись, и Сакаи моргнула, словно ее вывели из гипнотического состояния. Она вызвала охранника, тот вошел, сгреб Кийоту со стула и увел прочь. * * * Настала ночь. Тяжелые дождевые тучи окутали гору Цукуба, словно ватой. Редкие автомобили освещали фарами дорогу; их свет напоминал мерцание прикрытой ладонями свечи. Красота заключена не в предметах, но в игре тени и света, созданных ими. Ивата и Сакаи сидели в полупустой лапшичной напротив отделения полиции. Оба сгорбились над своими пиалами и тянули гречневую лапшу. Официантка поставила перед ними пластиковые стаканчики с зеленым чаем и вернулась к телешоу. Ивата допил бульон и оглянулся. В зале сидел один полицейский и несколько шоферюг, каждый сам по себе, заглянувшие сюда утолить голод. — Ты меня почти убедила в какой-то момент, — произнес Ивата. — На моей стороне слишком много фактов, — ответила Сакаи и отодвинула пиалу. — Но не все. На местах преступления нет его следов. К тому же он правша. — Да, но физически он мог совершить эти убийства и не раз уже шел на насилие. Ул ики еще могут всплыть во время следствия. А онкологу я позвоню. Возможно, это тоже липа. Сакаи заплатила, забрала счет, они вышли и быстрым шагом направились к полицейской парковке. — Не мешало бы ее помыть, — сказала Сакаи, садясь за руль. — В принципе тебе нужна другая машина. Это просто драндулет. — Это же классика! — Иными словами, ты цепляешься за прошлое. В зеркале заднего вида Цукуба постепенно превращалась в лаковую миниатюру. * * * Сегодня Косуке исполнилось тринадцать. Он сидел на скамье у дороги в своем лучшем костюме и не сводил глаз с горы. Позвонила мать и сказала, что возьмет его на весь день. — Ты рад меня слышать? — Да. — Что-то не похоже. — Я рад! — Я понимаю, мы давно не виделись, и ты волнуешься. — Где ты живешь? — Поговорим об этом позже. Скоро приедет твой новый отец. Он прекрасный человек. Ув ажаемый. Он американец. — Американец? — Оденься как подобает, Косуке. Ты меня понял? От волнения у него бурлило в животе и в душе затаился страх. День тогда выдался погожий, пыльца плыла над полями волшебным облаком. До сих пор Косуке игнорировал дни посещений. Как и другие мальчики. Эти дни всегда заканчивались одинаково: родители буквально убегают, ребенок ревет, скотина Иесуги демонстративно его утешает. Никто в сиротском приюте Сакудза не любит вспоминать о прошлом. Они оказались здесь — и этого довольно. В стену рядом с головой Косуке ударил камешек. Он поднял глаза: по крыше корпуса шагал, растянув руки в стороны, Кеи. — Вот, сам хочу посмотреть, — сказал он, указывая на костюм Косуке. Он пошатнулся, восстановил равновесие — и спрыгнул вниз. Плюхнувшись рядом с Косуке, он достал апельсин, разделил его пополам и протянул половинку другу. — Как тебе удалось сбежать с уроков? — Косуке жевал апельсин, по его подбородку стекал сок, и его слова звучали неразборчиво. Кеи сощурился на солнце. Он сглотнул, ухмыльнулся и пожал плечами. — А какая твоя мать? — спросил он. Косуке облизнул пальцы и вновь запустил их в апельсиновую мякоть. — Нормальная… С другой стороны, она бросила ребенка на автовокзале. Кеи улыбнулся и бросил кожуру на землю. — Я бы тоже тебя бросил. Они смотрели, как надвигаются и набухают тучи, пожирая голубизну небес. Мухи с резким жужжанием пикировали на теннисные столы и тут же взлетали вновь. — А твоя? — Она умерла. Я помню какие-то обрывки, но не могу их соединить. Они похожи на фотографии. Но вроде она добрая была. Косуке не знал, о чем еще говорить, и посмотрел на часы. Мать опаздывала уже на час. — А что сказал Иесуги? — спросил Кеи, скидывая с одной ноги ботинок. — Так, ничего. — Если она повезет тебя в город, привези с собой контрабанду, дурила. Кеи встал. Косуке кивнул и снова уставился на дорогу. Ему хотелось заметить мать первым. — Она приедет! — крикнул Кеи и скрылся в корпусе. Поднялся ветер.