— Ладно, брось! Плевать тебе — о’кей. И ты прав. Что́ такого я могу знать? У меня и гребаных родаков-то нет — что́ я себе возомнил? — Рыбалка меня достала. — Хорош, парень. Давай выпьем пива. С их спин скатывались капли пота, а грязь, скопившаяся между пальцами ног, напоминала теплую жижу. Сверчки извещали о конце лета. — Кончай, Ивата. Ты что, утопиться решил? — Ты лицемерная задница, — бросил Косуке, щурясь на солнце. — Ужасно пить хочется. Кеи хлопнул его по спине. Они вернулись на песчаный берег и открыли по последнему пиву. Косуке не смущало, что пена по подбородку стекает прямо на колени. — А знаешь, — сказал Кеи, почесав пупок. — А было прикольно. Местами. — Ты про сегодня? — И про все остальное. — «Местами», — повторил Косуке с горькой усмешкой. — Да уж. Отдаленный рев плотины не мог заглушить птичьего щебета у них за спиной. — Значит, в Штаты рванешь? — Ага, в страну свободы. — Ивата поднял свою банку. — Может, я подсоберу деньжат и навещу тебя через годик-другой. Попробуем все на свете! Кино прямо из машины, чизбургеры, большие сиськи — все эти гребаные штучки. — Американская мечта. Кеи сжал банку по центру и выдавил на язык последние капли. — Как думаешь, в Калифорнии есть якитори? — вопросил Кеи задумчиво, и на его лице серебрились сверкающие блики, отраженные зеркальной гладью воды. — Не знаю, — ответил Косуке, — но «Лисьей норы» там точно нет. Кеи подсмеивался над ничтожностью их мира — вот это да, они стали королями, и даже не заметили как! Теперь дернулась удочка Косуке, и он начал сматывать спиннинг. Рыбка совсем маленькая, такую и отпустить не грех. Но он все же бросил ее в ведро. — Слушай, Ивата-кун, — обратился к нему Кеи с застенчивой улыбкой. — Я тебе что-то принес. — О чем это ты? Кеи закрепил свою удочку и стал рыться в сумке. Достав из нее портативный магнитофон, он повесил его на ближайший сук. — Это же собственность приюта! — Жми кнопку, придурок! Косуке недоверчиво сощурился и нажал на пуск. Услышав звуки духовых — грустные, но решительные, затем струнных — печальные, но не тоскливые, — он ощутил восторг от любимой песни. Городские огни, как прекрасны они. Я счастлива с тобой. Прошу, скажи, Йокогама, твои голубые огни, Мне слова любви. Косуке повернулся к другу: — Блин, прикольная песня. Откуда она у тебя? — В Киото достал. Да ты не парься. Делов-то. — Что, в тот день, когда Иесуги возил тебя к врачу? Лицо Кеи омрачилось, но лишь на секунду; он подскочил к Косуке, приобнял его за талию и начал вальсировать. В ритме вальса он пародировал Иесуги: положил на голову Косуке руку и стал цитировать кого-то из великих — Платона, Христа, Чехова. Постепенно Иесуги в его фантазии перевоплотился в рыжеволосую девушку. Вальс замедлил темп. — У меня есть идея, — сказал Кеи. Он окунул пальцы в ведро и намазал себе губы рыбьей кровью. Потом грязью подрисовал брови, и намочил ресницы водой — слипшиеся между собой, они стали похожи на черные шипы. Косуке уже было не до смеха. Кеи шагнул вперед. Его губы приоткрыты. Его дыхание пахнет кровью. Косуке отвернулся к сверкающей воде. Но Кеи начинает пальцами ощупывать его тело, пробегая по ребрам, словно по клавишам. И целует Ивату сзади в шею. — Ты чё делаешь? — прошептал Ивата, закрывая глаза и весь дрожа. Поцелуй в плечо. Потоки воды потекли по его спине. Я иду, иду, Качаясь, словно челн в твоих в руках. Я слышу звук твоих шагов. Поцелуй меня еще. Я слышу запах твоих сигарет. Йокогама, твои голубые огни. Это наш мир навсегда. Рука Кеи сползла в трусы Косуке и схватила его член. Другая рука обхватила Косуке грудь, словно ремнем безопасности на американских горках, и Кеи начал мастурбировать. — Нет, — сдавленным низким голосом проговорил Косуке. — Кеи… А Кеи продолжал петь «Огни Йокогамы». Еще один лишь поцелуй. Я иду, иду, Качаясь, словно челн в твоих в руках. Кеи ускорился, а Косуке уже не мог выдавить из себя ни слова и только закрыл глаза, став маленьким мальчиком на краю пропасти над водоворотом. Мальчиком, шпионящим за купанием монахинь в озере. Мальчиком, подглядывающим за рыжеволосой девушкой в окно ее спальни. — Нас никто не любит, — шептал Кеи. — Кроме нас самих. А я нас люблю. Я тебя люблю. У Косуке перехватило дыхание; его сперма устремилась прямо в воду. Солнце играло на ней, придавая ей жемчужный блеск рыбьей чешуи. Еще дрожа, Косуке открыл глаза и обнаружил, что испачканные пальцы Кеи все еще держатся за его член. Вода в ведре с мертвой рыбой побагровела. На Косуке накатила волна гнева и страха, и он снова стал маленьким мальчиком, которого бросили одного на скамейке на автовокзале. Он обернулся.