Значит, открыто решил представить блудного сына двору? Занятно. – Где она? – без предисловий и бесполезных рукопожатий бросаю я и упираю в отца холодный взгляд. Плевать я хотел на его зверинец. – Кто? Евгения? – невозмутимо спрашивает Босс и изучает меня пытливыми глазами. Что ж, смотри старик, смотри, раз уж тебе выпал редкий случай увидеть сына. Мы не виделись с тобой два года и не увиделись бы еще столько же, если бы не одна доверчивая маленькая птичка, залетевшая в твою золоченую клеть. Не думаю, что за этот срок я сильно изменился. А вот ты, старик, постарел. Поблек. Но за надтреснутым фасадом вижу – ты все тот же умный и хитрый волчара. – Тут, сынок. Любуется лошадками. Любознательная у тебя девочка. Я смотрю на худого, ссутулившегося под непомерным грузом забот мужчину и чувствую, как на моих зубах скрепит эмаль. – Я накажу Яшку, я тебе обещаю! – шепчет Градов. Наплевав на притихших, отступивших в сторону мужчин, подходит ближе. Он хочет коснуться моего плеча пальцами, но в последний момент, под прямым взглядом опускает руку. Я вижу, как предательски ломается изгиб его тонких губ, как рушится линия плеч. – Пожалуйста, не трогай его, сынок. Он болен… И у него не все в порядке с головой. Как предсказуемо. Когда-то я уже слышал нечто подобное. – Он мог убить ее, не обещаю, что я сдержусь. Это наши с тобой игры, не ее. И не Яшкины. Ваши с ним счеты не должны никого касаться. – Хорошо, – неожиданно соглашается старик, долго вглядываясь в меня. – Хорошо, сынок. Это твое право. Поступай, как сочтешь нужным. Он отступает, а я удивляюсь про себя Воробышек: когда девчонка успела сорвать карт-бланш в глазах отца? …Она стоит у дальнего края манежа, возле самой стены крытого паддока и смотрит, не отрываясь, вцепившись пальцами в перекладины ограждения, на серебристую лошадку, вышагивающую в испанском шаге и кокетливо помахивающую ей хвостом. Она смешная: щеки горят, шапка сбилась на бок, кудряшки растрепались, а глаза… У Воробышек необыкновенно говорящие глаза – серые, бездонные и манящие. Глаза чистого осеннего утра. Я чувствую, ей не хочется отрывать от лошади взгляд и все же при моем приближении она поворачивается и радостно вскрикивает: – Ой, Илья! Ты? Ты пришел! Она поправляет очки, отпрыгивает от ограждения и осторожно касается моей руки. Но тут же, словно устыдившись излишней вольности, отдергивает пальцы, однако не отводит внимательного взгляда: – Как ты? С тобой правда все в порядке?.. Ну и шутник у тебя брат, – прогоняет улыбку и хмурится в лице. – Зла на него не хватает! Такое выдумать! Я ведь думала, ты серьезно пострадал. Поверила. Хорошо, что все обошлось, иначе… Даже подумать страшно, чем бы закончился этот день! – Я звонил тебе, Воробышек, сразу после разговора с Яшкой. Почему не брала трубку? – вместо приветствия спрашиваю я. Я рад видеть девчонку живой и здоровой. Я чувствую, как при взгляде на нее мой внутренний, запертый в камень дух смягчается, а дыхание учащается. В прошлом году Яшка разбил отцовскую «Ауди» в хлам, а до этого подаренный ему на двадцатипятилетие любящим родителем «Порш Кайен», и только удача, подушки безопасности и вовремя подоспевшая помощь дважды спасли ему и его друзьям их никчемные жизни. Она испугала меня – моя и не моя светловолосая птичка, в этом я готов признаться себе, и мне действительно интересно, какого лешего девчонка проигнорировала от меня два десятка настойчивых звонков. – Потому что Яков выбросил телефон из машины, – бесхитростно и послушно сообщает Воробышек. – Да ты не переживай, Илья, – пугается, уловив что-то в моем лице. – Жалко, конечно, маму вот с братьями поздравить с праздником не получится, но он старенький совсем был, что-нибудь придумаю. «Что-нибудь придумаю…». Я смотрю на девчонку и даже не удивляюсь. Я давно догадался, что для нее это единственно применимый к жизни принцип. Я подхожу и облокачиваюсь на ограждение, закрываю птичку собой от любопытных глаз. – Извини, Воробышек, – говорю тихо, почти нависнув над ней. – Я виноват. – В чем? – неподдельно удивляется она, легко впустив меня в свое пространство. – В том, что тебя коснулась неприятная сторона моей жизни. Поехали отсюда? – Хорошо, – соглашается девчонка. Поворачивает голову и окидывает взглядом проехавшего совсем рядом всадника на вороном жеребце. – Посмотри, Илья, какой красивый, – не удерживается от восторженной похвалы и вновь приникает к ограде. – Совсем как в книжках! Ему бы стальные доспехи, шлем с пикой, как у единорога, и в рыцарскую кавалерию. Нет, лучше на королевский турнир! Люков! – смотрит на меня через плечо. – А знаешь, я почему-то уверена, что из тебя получился бы самый лучший рыцарь! Правда-правда, – улыбается в мое озадаченное лицо. – Есть в тебе что-то от средневекового героя, особенно сейчас. – А что во мне не так сейчас? – поднимаю я бровь. Я никогда и не сомневался, что Воробышек отчаянный романтик. – Ну-у… – Она поджимает губы, смущается и отворачивается. Жмет неуверенно плечом. – Ты сегодня без банданы. – Ясно, – улыбаюсь я, пока она не видит. Поворачиваюсь и вместе с девчонкой провожаю взглядом разъехавшихся в очередной манежной фигуре всадников. – Всегда мечтал быть положительным героем. Тогда из тебя, Воробышек, вышла бы прекрасная дама сердца. – Из меня? Да ну! – смеется она. Весело и открыто. Пожалуй, это первый раз, когда я вижу ее такой. – Илья, скажешь тоже! – Ты любишь лошадей? – спрашиваю я. – Не знаю. Наверное, да. Я никогда не задумывалась, пока не увидела их так близко. – Она поднимает на меня глаза и чуть вскидывает голову. Растягивает мягкие губы в легкой улыбке. – А ты? – Это очень умные и норовистые животные. С ними непросто, – ухожу я от ответа. – Илья отличный наездник, Женя. Разве он не сказал тебе? В Китае верховая езда входила в обязательное обучение всех лет, проведенных Ильей в закрытом специнтернате. Как и боевое владение мечом. – Где? Ч-чем? – распахивает глаза Воробышек, поворачиваясь к моему отцу. Черт, я и не заметил, как он подошел. – В Китае? – Она оторопело смотрит на мой, ставший вновь жестким рот и вдруг не очень убедительно хлопает себя ладонью по лбу. – Ах да, ну конечно! Китай! Как я забыла! Градов удовлетворенно кивает и отходит в сторону. Остается стоять в нескольких шагах, сделав черное дело, пока пальчики птички вдруг тревожно мнут мой локоть. – Илья, я должна тебе сказать, – обеспокоенно шепчет девчонка. – Предупредить кое о чем важном. – Да, Воробышек, – суше, чем мне того хочется, отзываюсь я. Чертов старик! Я по-прежнему для него продукт гребаного тщеславия и забавы! Осталось построить киностудию и снять меня в роли подросшего оборвыша-сироты Хон Гиль Дона, на потеху себе и многочисленной свите. – Понимаешь, кажется, твой брат и отец… Они думают… Думают, – девчонка хмурит лоб и утыкается взглядом в мой подбородок, – что мы вместе. Представляешь? И я не знаю почему. – Тем лучше, Воробышек. Пусть так и будет. – Да? – моргает она, и я устало замечаю: – Да. Тебя это смущает? Птичка отводит глаза и неопределенно пожимает плечом: – Ну, в общем-то, не очень. – У нас сложные отношения в семье. Я давно живу предоставленный самому себе, поэтому никто и не побеспокоил тебя в моем доме. В дом отца я несколько лет назад зарекся ступать ногой. Возможно, ты сочтешь это глупостью, но понятным тебе книжным языком поясню, раз уж я сегодня для тебя почти средневековый герой, а ты почти дама сердца. Вернувшись сегодня сюда за тобой после двух лет отсутствия, я заявил на тебя права. Так что здесь для всех все понятно. – Ничего себе! – изумленно ахает Воробышек и смотрит на меня не отрываясь, словно впервые видит. – Точно Средневековье! – качает головой. Я вижу, как ей неудобно от моих слов, она отворачивается, вновь рассматривает манеж и говорит: – Значит, отношение к людям в твоей семье построено на принципиально-классовых соображениях? Ровня – не ровня, достоин внимания или нет? – Что-то типа того. – Понятно. А ну и пусть! – неожиданно выдает и вдруг вновь становится сама собой. Прогоняет из глаз хмурь, складывает руки на ограде и утыкает в них подбородок. Спрашивает задумчиво, проводив взглядом всадника на гнедом жеребце, развернувшего коня под самым нашим носом. – Илья, а ты действительно умеешь вот так, как он? Умеешь держаться на лошади, как настоящий всадник? – Умею, птичка. – Покажешь? – тут же вырывается у нее и сразу же за блеснувшим за стеклами восторженным взглядом следует виновато-смущенное: – Конечно, не сейчас и не сегодня, я все понимаю… Но очень бы хотелось посмотреть. Я не привык идти в поводу чужих желаний, это не в моих правилах. Но отказать таким ждущим и верящим в чудо глазам Воробышек, похоже, не в силах. Она моя брешь. Неожиданная брешь в броне, которую я ковал много лет. Почти все годы, что себя помнил. – Не при них, – только и говорю, и она тут же легко соглашается: – Хорошо. Тогда пошли отсюда, – с неохотой отступает от ограды и вдруг с тревогой смотрит на мою расстегнутую на груди куртку. – Ой, Илья, я совсем не подумала! Ты же, наверно, порядком замерз? * * * На нем лишь тонкий джемпер, джинсы, ботинки и черная кожаная куртка с воротником стойкой, небрежно распахнутая на груди. Отросшие светлые волосы треплет студеный ветерок – вокруг сгущающийся зимний вечер, и даже мои раскрасневшиеся не пойми отчего щеки кусает злой декабрьский мороз, – а парню, похоже, все нипочем. И все же… Мне ужасно неудобно за свою невнимательность. Надо же было так отвлечься! Но вид ухоженных красивых лошадей совершенно сбил меня с толку, заставив позабыть обо всем. А ведь парень так быстро приехал и нашел меня. Нашел. Как обещал. А мог не искать. – Илья, холодно. Хочешь, я дам тебе шарф? – Я тянусь рукой к меховой опушке куртки и спешу развязать толстый вязаный узел под подбородком. Но в замерзших пальцах он совсем не послушен мне. – С-сейчас, подожди… Он легко останавливает меня, перехватив у шеи руку. Осторожно выпускает запястье из горячей ладони. – Не выдумывай, Воробышек, – говорит вдруг хрипловато. Так, словно холод и вправду пробрал его. Или нечто другое, не менее пронизывающее и колючее прокралось за пазуху. – Голубой цвет тебе больше к лицу. К тому же, ты сама сейчас, как ледышка. Невероятный Люков, поражаюсь я. Из чего же ты сделан? И что на меня нашло? Стою и таращусь молча в темные глаза, подняв голову. Скольжу взглядом по волевому лицу, запоминая каждую жесткую складочку упрямого рта, линию скул, рисунок брошенных ветром на лоб прядей … Ну, иди же! Чего ты стоишь, Женька? Ты ведешь себя глупо. Глупо! Что он о тебе подумает? Не важно. Важно то, что шаг сделать от него я не могу. – Илья! – окликает Люкова незнакомый голос где-то в стороне от нас, и я синхронно с парнем оглядываюсь. Разорвав взгляд, выдыхаю из легких расширивший их до непонятной тоски воздух. – Поверить не могу! Ты здесь! Девушка. Не столь юная, как кажется на первый взгляд, но очень красивая. В этом месте слишком много света от прожекторов – я могу по достоинству оценить ее. Стройная, высокая, с потрясающе голубыми глазами, окаймленными темными ресницами, и пухлыми розовыми губками. Она торопливо перебирает модными сапожками разделяющее ее с Люковым расстояние и останавливается прямо перед парнем. Растянув рот в приветственной улыбке, картинным жестом запахивает на груди дорогую шубку из серебристой норки, так идущую к ее темно-пепельным волосам, и произносит с придыханием, кокетливо вспархивая ресничками: – Здравствуй! Как неожиданно, что ты приехал! Неужели свершилось чудо, и ты помирился с отцом? Илья, это же замечательно! А Яшка знает? – спрашивает куда как тише, бросив осторожный взгляд на хозяина дома. – Наверняка нет, иначе уже копытом бы землю рыл от злости! Случайно или нет, но девушка делает шажок в сторону, оттесняя меня плечом. Она не здоровается со мной и никакими знаками внимания не обозначает мое присутствие рядом с парнем. Напротив, едва появившись, дает ясно понять, кто из нас троих здесь лишний и нежеланный гость, и я под этим неожиданным натиском невольно отступаю. Стою, растерянно поправляя очки, решая как быть: то ли вклиниться в разговор двух хорошо знакомых людей (а в этом, глядя, каким смелым взглядом шарит по парню девушка, сомневаться не приходится) и заявить о себе: «А знаете, между прочим, меня зовут Евгения и вы отдавили мне ногу!», а то ли не мешать и сделать вид, что я сама по себе растворилась в пространстве. Но растворяться почему-то совершенно не хочется. – Я скучала по тебе, очень. А ты? Ты скучал по мне, Илья? Ну вот, началось. Похоже, мой удел если и не вставать все время между Ильей и его девицами, то уж точно находиться рядом. Сказанное девушкой слишком интимно и лично, не для чужих ушей, и я, вспыхнув румянцем, отворачиваюсь к манежу. Натянув пониже шапку, чтобы не слышать продолжения разговора, возвращаюсь к ограде и впиваюсь в дерево пальцами. Под внимательным взглядом отца Ильи, привычно прямлю спину. Довольно с меня вчерашнего вечера и брошенной в лицо перчатки Нарьяловой, второй битвы за внимание Люкова я не вынесу. Но Илья, как всегда, все решает сам. Без тени эмоций, как всегда холодно и отстраненно он говорит, – достаточно внятно, чтобы я расслышала, а девица, продолжающая что-то ему щебетать, тут же умолкла: – Я не один, если ты не заметила. Дань вежливости никто не отменял. Или правила в этом доме за время моего отсутствия изменились? Я оглядываюсь и ловлю на себе внимательный взгляд голубых глаз. Очень красивых, оценивающих, и совсем недобрых.