Глава одиннадцатая Летние каникулы на дворе, а поскольку в школу не надо, мама раньше нас не встает. Первой обычно просыпаюсь я. Вернее – первой после папули, если ему нужно в клинику в первую смену. Но сегодня мама влетает к нам в спальню и зажигает свет. – Вы просто не поверите! – выпаливает она от двери – в руке у нее белый конверт. Я приподнимаюсь на локте. Моя кровать нижняя, на ней не сядешь. Дженайя просто переворачивается с боку на бок, Кайла открывает один глаз, Марисоль уже совсем проснулась, а Лайла вообще не шевелится. Мама опускает увесистый зад к Дженайе на кровать, ерзает, так и держа конверт в руке. Я заглядываю ей в лицо – что там в конверте, хорошая новость или плохая. Мама ухмыляется от уха до уха, глаза распахнуты и блестят. Мама чмокает Дженайю в щеку. – А все потому, что ты у нас чудо! Я скатываюсь с кровати, сажусь рядом с мамой. На конверте золотые буквы с завитушками, но мама все время елозит, ничего не прочитать. Дженайя тоже садится, мама отдает ей конверт. Все сестры уже топчутся рядом, потому что мама явно сама не своя и так стиснула руки, будто конверт этот сейчас изменит нашу жизнь. А вот у Дженайи на лице написано совсем другое. Она не выскакивает с визгом из кровати. Не хлопает в ладоши, не бежит за дверь, чтобы поскорее рассказать папуле, – как это было, когда она получила из Сиракуз письмо, что ее приняли в колледж и дали стипендию. Просто улыбается и прижимает конверт в груди. – Ну и что там? – спрашиваю я наконец. Лайла пытается отобрать у Дженайи конверт, но та держит его крепко. – Деньги? – предполагает Марисоль. – Стипендия? – проясняю я. – Или приглашение на учебу за границу? – Любовное письмо? – высказывает догадку Лайла. Мама забирает у Дженайи конверт, вытаскивает письмо, выходит на середину комнаты, прочищает горло и читает: – Нас, семью Бенитес, пригласили на… – Она задирает нос и выпячивает губы, изображая этакое чванство. – На настоящий коктейль! – Последнюю фразу она произносит с британским акцентом. Сестры дружно хохочут. – На коктейль? – спрашиваю я. – На коктейль, – повторяет мама с еще более комичным британским акцентом. Близняшки покатываются со смеху. – Как! Тель! – орет Лайла, хватаясь за живот и хлопая себя по ляжке. – Минутку. Кто это пригласил нас на коктейль? – спрашиваю я, потому что приглашения мы получали и раньше: на дни рождения, свадьбы, похороны, выпускные. Но «коктейлями» они не назывались. – На коктейль нужно коктейльное платье, – сообщает Дженайя, игнорируя мой вопрос. Подходит к одному из своих чемоданов – она их еще не распаковала. Вытаскивает одно платье за другим. – А какать там тоже надо? – ржет Кайла. Они с Лайлой дают друг другу пять – и мне хочется запустить в них ботинком, чтобы они заткнулись. Тут мне наконец удается отобрать у Марисоль конверт, и я читаю вслух: – «Дорогие члены семьи Бенитес. Будем счастливы видеть вас в новой резиденции семейства Дарси – в программе вечера коктейль, ужин и оживленная беседа». – Знала я, что они устроят у себя праздник! – взвизгивает Лайла. – Теперь и мы тоже их дом увидим! – А курятины или свинины стоит принести? – интересуется мама. – Или, может, лучше каких закусок? Пастелито, например? Или жареных плантано? Знала я: приехали богатенькие – и нам улыбнется удача! На следующий день мы подходим ко входу в дом Дарси. В звонок звонит Дженайя, потому что (так сказала Мадрина) именно благодаря ей нам и открылись эти двери. На мне простая джинсовая юбка, цветастая блузка, сандалии Дженайи. Сразу видно, что я не так старалась, как мои сестрички – они-то вырядились, будто на выпуск. – Мне понадобится общество на случай, если Эйнсли будет занят гостями или еще что, – сказала перед выходом Дженайя. – Зури, пожалуйста! Согласившись пойти, я взяла на себя ответственность за всю компанию, за семью, за любимую сестру. Когда миссис Дарси здоровается с нами, я не улыбаюсь. Взгляд ее немедленно опускается на нашу обувь. Я тоже смотрю вниз и вижу, что мама надела леопардовые босоножки на высокой платформе, которые купила на свой сороковой день рождения – его отмечали в маленьком клубе в Бед-Стай. Я жарко краснею, потому что понимаю: на таком мероприятии ее каблук неуместен. За спиной у жены появляется мистер Дарси – и только после этого она открывает дверь пошире. – Добро пожаловать, семейство Бенитес! – выпевает миссис Дарси со своим странным акцентом. Британским, но у белых британцев не совсем такой. Он одновременно и изысканный, и пошловатый, как сногсшибательная сумка от «Луи Виттон». Так близко я миссис Дарси еще не видела, и она больше похожа на старшую сестру Эйнсли и Дария, чем на их маму. Лицо у миссис Дарси искривляется, когда мама вручает ей алюминиевые контейнеры. Мама прокашливается. – Реклама моего ресторанного бизнеса! – произносит она слишком громко. – Сверху пастелито. Делать их меня научил муж, Бени. Я-то вообще не доминиканка, так что пришлось осваивать тамошнюю готовку, чтобы муж не сбежал! – Мама смеется, и хохот ее эхом отдается от стен зала, где полно гостей. – А в нижнем контейнере гриот – жареная свинина по-гаитянски. Я-то сама родилась и выросла в Бруклине, а по происхождению чистая гаитянка. Дочек моих видите? Посмотрите, какие фигурки! Это потому, что мы их кормим хорошей национальной едой. В моем доме никаких тощеньких-худосочненьких. Вы бы вот тоже гриота поели, – добавляет мама, глядя на облегающее летнее платье миссис Дарси. – Ваши откуда родом? Мама трещит как сорока, не давая миссис Дарси возможности вставить ни слова, а потом заходит в гостиную – каблуки ее шлепают по паркету. Марисоль с близняшками идут за ней следом. – Из Лондона. Моя семья – из Лондона. Район называется Кройдон, – отвечает миссис Дарси мне, папуле и Дженайе, потому что мы всё стоим и ждем, пока нас пригласят. Мы просто киваем, а мистер Дарси пожимает папуле руку и мягко втаскивает его внутрь. Через секунду мы с Дженайей снова в доме у Дарси – только совсем его не узнаем: теперь на заднем плане негромко играет музыка, слышен гул голосов, всюду люди. Самые разные люди. Есть и чернокожие, и не совсем, и белые, и не совсем – и все промежуточные оттенки. Выглядят все на диво опрятно и элегантно. Я оглядываю свою одежду. Юбка выглядит старой, будто ей уже лет десять. Тут я вспоминаю: на самом-то деле мама носила ее еще в школе. Швы на моих сандалиях разошлись, пальцы на ногах неухоженные, коленки грязноватые. Хочется сбежать домой и переодеться. Собственно, хочется сбежать домой и не возвращаться. Но тут мы с Дженайей одновременно замечаем их, сестра хватает и стискивает мою руку. Эйнсли и Дария. Дария и Эйнсли. Их лица. Их обувь. Их одежду. У нас в районе никто не носит галстуков-бабочек. Или подтяжек. А брюки у них пригнаны так тесно, что видно весь рисунок ноги: легкий изгиб в колене, прямо как у бегунов-олимпийцев. И они явно занимаются спортом. Сразу видно, что много тренируются. Дженайя меня бросает, Эйнсли берет ее за руку и уводит в дальний конец зала – представить пожилой симпатичной чернокожей паре. Вот теперь мне совсем не хочется здесь оставаться. Я поворачиваюсь и выясняю, что до входной двери довольно далеко, а еще придется пройти мимо Дарси-родителей, не говоря уж о маме и папуле. – Вам соды или клюквенного сока? – спрашивает некто в черном. Я отрицательно качаю головой. Но тут кто-то берет прозрачный стакан, весь в пузырьках, и вкладывает мне в руку. Дарий. Мы молчим, и, когда я забираю стакан, ладони наши соприкасаются. В первый момент мне кажется, что он это специально, потому что он слегка улыбается. Я отвожу глаза, потом вновь смотрю вперед, и взгляды наши встречаются. Остается только отхлебнуть из стакана, а потом я просто на нервах выхлебываю все до конца. – Не спеши, – говорит он. – Знаю, это не вино, но можно же притвориться. Он морщится, когда близняшки подходят и становятся рядом. У Лайлы в руке бокал с чем-то темно-красным. – Зи, ты чего тормозишь? Это надо пить, а не то! – говорит Лайла, покручивая жидкость в бокале и отставив мизинец. Отхлебывает, закашливается. Кайла, хихикая, хлопает ее по спине. Краем глаза я вижу, что Дарий отошел поговорить с кем-то еще. Так уже легче, но мне все равно стыдно. – А мне казалось, вы не любите клюквенный сок, – говорю я близняшкам. – А это не клюквенный сок, – широко улыбаясь, выпевает Лайла. – Мы дрянные девчонки и мы всех надули! – Лайла! – ору я шепотом сквозь стиснутые зубы и пытаюсь выхватить у нее бокал. Но она отдергивает руку, несколько капель попадают на платье. Я слегка отворачиваюсь – выяснить, смотрит ли на нас Дарий. Хватаю Лайлу за локоть и тащу в сторону, но она так и не закрывает рта. – Молодец Дженайя, наконец-то обзавелась богатеньким бойфрендом. Пусть теперь за него держится, тогда и мы будем жить красиво! – заявляет Лайла, причем достаточно громко – те, кто поближе, слышат, в том числе и Дарий. Приходится ущипнуть ее за руку, да так крепко, чтобы она даже не вскрикнула. Она понимает, что я не шучу. – Если не прекратишь валять дурака, расскажу маме с папой, сколько раз ты в прошлом году прогуливала школу, – шепчу я ей в ухо. Тут даже у Кайлы отвисает челюсть. Подходит дама в черном, подставляет мне пустой поднос, я забираю у Лайлы бокал и ставлю туда. – И что там было? – интересуюсь я. – Красное вино, – говорит Лайла и отходит. Лайла держится за руку, прикрывая то место, где я ее ущипнула. Я бросаю на нее убийственный взгляд, и на глаза ей наворачиваются слезы. Это, кстати, не просто убийственный взгляд, этот взгляд говорит: «Я тебе сейчас так вмажу, что тебя потом разом закопают». – А вот мои близняшки! – выпевает у меня за спиной мамин голос, и Лайла тут же приводит свое лицо в порядок. – В девятый класс перешли. Моя гордость и радость, но и седые волосы у меня раньше времени от них же. Близняшки тут же берут другой тон, потому что, если я могу только щипаться и таращиться, мама своими словами способна опозорить их перед всеми присутствующими. Как вот они только что опозорили меня. Я ищу глазами Дария – хочется как-то понять, расслышал ли он слова Лайлы о том, что Дженайя ищет богатеньких женихов. Я-то знаю, что это не так, но у Дария хватит тупости поверить в дурацкую болтовню моей безбашенной сестрички. Тут я вижу его – он стоит рядом с Эйнсли, и смотрят они в нашу сторону, Дженайя же разговаривает с Кэрри. Я быстренько отворачиваюсь, но все же вижу их угловым зрением. Эйнсли уперся в нас взглядом. Дарий что-то шепчет ему на ухо, и лицо у Эйнсли меняется. Мне знаком этот взгляд. Так на нас смотрели, когда мама втискивалась в переполненный вагон, имея при себя двухместную коляску с близняшками, меня, Марисоль и Дженайю – волосы у всех нечесаные, носы мокрые, у каждой пакетик чипсов, чтобы мы сидели тихо, пока мама угомонит младенцев. Смотрели, будто зная наверняка, что мама – мать-одиночка, живет на государственное пособие, бьет нас от безысходности, отцы у нас у всех разные, мы ютимся в жилье для малоимущих и вообще родом из гетто. Так на нас смотрели все: белые, чернокожие, другие матери с детишками, которые ощущали себя ответственными гражданками, потому что родили только двоих или троих. А я в ответ смотрела на них с вызовом и гордостью, и взгляд мой говорил, что я люблю своих родных, да, мы шумные и неопрятные, но мы все заодно и любим друг друга. Там-то я и отрепетировала до совершенства свою бушвикскую свирепую рожу.