– Зури? – кто-то тихо произносит мое имя. Я шмыгаю носом, пытаюсь сдержать слезы, но не получается. Я не поворачиваюсь выяснить, кто это, узнаю по голосу. И не решаюсь пошевелиться. Он дотрагивается до моего плеча. Я все стою неподвижно. – Эй. – Он мягко поворачивает меня к себе. Я скрещиваю руки на груди и не поднимаю на него глаз. Он притягивает меня к себе, обнимает, целует в лоб. И я выпускаю все наружу – в его объятьях, на его груди. Потом слегка отстраняюсь, смотрю ему в глаза. Он большими пальцами смахивает мне слезы со щек, целует в губы. Последнее, что со мной происходит в нашем доме, – я целуюсь с парнем, тем самым парнем, который переехал на другую сторону улицы и изменил тут все. Может, именно этого Мадрина и хотела с самого начала: чтобы я нашла любовь и забрала ее с собой, когда уеду. Держась за руки, мы спускаемся по лестнице, выходим из дома. На тротуаре – половина нашего квартала: прощаются с сестрами, с родителями. Поворачиваются и снова видят, как мы с Дарием держимся за руки. Понятное дело, всем тут же надо по этому поводу высказаться. Кто-то свистит, кто-то улюлюкает, остальные смеются – можно подумать, мы пятилетки и эта ерунда все равно ненадолго. Я вижу папины глаза – они улыбаются. Он тихонько кивает и отворачивается. Манни с другого конца квартала предложил отвезти маму с сестрами в новый дом на своем микроавтобусе. А я выторговала себе право ехать с папулей на грузовике. Я уже собираюсь запрыгнуть на место в середине, между водителем и папулей, но Дарий снова тянет меня в сторону. – По нашей ветке метро можно доехать прямо до Канарси. – Ты правда готов? – спрашиваю я. – Будешь ездить ко мне на метро в такую даль? – Разумеется, Зури. А еще мы с тобой в любой момент, как захочешь, можем встретиться в центре. – Хотя лучше бы на такси. – Я пытаюсь шутить, но все равно хочется плакать. – Это, типа, пятьдесят долларов. – Но ты ж меня не бросишь? – Не брошу, – отвечает он. И держит меня за кончики пальцев, пока я забираюсь в грузовик. Папуля перехватывает его руку, крепко пожимает. – Ты давай, чтобы все было путем, дружище. А потом папуля притягивает Дария к себе и обнимает, как мужчина мужчину. И от этого сердце мое тает окончательно. Как будто тем самым весь мой район сказал «да» парню, который переехал в дом через улицу: сказал «да» нам с ним вместе. Папуля, я его встретила Ему еще рано, конечно, но я знаю, что ты скажешь ему: купи-ка ты пива «Президент» у Эрнандо, и вы с ним в последний раз выпьете на крыльце, ему нравится твоя дочь, а ты надеешься, что он сумеет меня любить гораздо сильнее, чем ты, потому что только этого ты и хочешь для нас, папуля. Хочешь, чтобы парни твоих дочерей мудростью были страницами книг, а памятью – как невольничьи корабли у берегов Испаньолы, а любовью – без дна, как бутылки пива «Президент», которые пьют с друзьями на каждом крыльце в поздний вечер, папуля. Я его встретила. Канарси, если честно, это край света или как минимум Бруклина. Мне так кажется, потому что дорога туда из моего бывшего района и обратно страшно длинная. Нам с сестрами приходится выходить из дома в половине седьмого, чтобы успеть в школу. Канарси – первая и последняя остановка нашей линии метро, как и говорил Дарий. Новый мой район ничем не похож на старый. Если тут и есть недавно приехавшие, они чернокожие или латиносы, как и мы. Сюда перебираются не затем, чтобы что-то выбросить. Тут есть место раскинуть руки – и никому не попадешь по голове. Я весь день могу просидеть возле дома и увижу человек пять. Вот только тут никто не сидит на крыльце. Никто не выносит грили на тротуар, не ставит столики сыграть в домино. До бодеги пять с лишним кварталов, а до ближайшего супермаркета или прачечной нужно ехать на машине. Но мама с папулей так и не научились водить, машины у них нет. Так что мы почти все дни тратим на то, чтобы куда-нибудь добраться, или торчим в нашем двухэтажном домишке, занимаясь каждый своим делом. Марисоль с близнецами подолгу в школе – остаются на внеклассные занятия, а мама слишком много готовит, потому что кухня у нас теперь гораздо больше. В Говардский университет отправлен мой новый адрес, почтовый ящик постоянно забит их открытками и каталогами. Я считаю это добрым знаком. Места у нас больше, времени – меньше. А вся любовь к своему району теперь вместилась в этот каркасный домишко посреди тихого квартала. Мы не знакомы с теми, кто живет рядом или напротив. После первого дня занятий в выпускном классе я отправляюсь в свой старый квартал. Дарий хотел приехать повидаться, но у нас еще коробки не распакованы, а я все пытаюсь осмыслить, что к чему. Мне сильнее всего на свете хочется снова оказаться на Джефферсон и Бушвик-авеню – но только когда я буду к этому готова. Дарий встречает меня на станции метро у Хэлси-стрит и Викофф-авеню. Ведет себя так, будто много лет не видел: обнимает, поднимает в воздух. Держась за руки, мы идем по моему бывшему району, болтаем про школу, колледж, выпускные экзамены, Бушвик. Я за целый квартал вижу, что наш бывший дом начали ремонтировать. Оконные рамы вынули, внутри снесли все перегородки. Сердце колет, накатывает такая тоска – хоть падай на землю и вой. Дарий сжимает мою руку. – Знаешь, кто его купил? – спрашиваю я. – Разве это имеет значение? – откликается он. – Да – вдруг вам не понравятся новые соседи. – Я улыбаюсь. – Верно. Там небось будет богатенькая белая девица, она сначала станет меня бояться, а потом вдруг поймет, что не такой уж я страшный, поскольку учусь в частной школе, и мы с ней по уши влюбимся друг в друга, а дальше все понятно. – Дарий, ты зачем такое городишь? – Ревнуешь, что ли? – Еще как! – отвечаю я. – Тогда бросай – я тебе сейчас что-то покажу. Мы подходим ближе к нашему дому, я замечаю, что тротуар замостили заново. Убрали торчавший там пень, покосившуюся калитку. Сердце того и гляди расколется надвое. Пройдет год – и я просто не узнаю этого места. Дарий тянет меня за руку, садится на корточки перед домом. Я тут же начинаю хохотать. – Обалдел, да? – спрашиваю я. В жизни не видела такой прелестной и такой слюнявой вещи. В первом классе мы распыляли краску на гандбольную стенку или на скамейку в парке. Но поскольку в нашей части района тротуары мостят редко, мне почти не доводилось видеть инициалов, вырезанных на бетоне. – Лучше было бы, конечно, как-то похудожественнее продемонстрировать тебе мои таланты, – говорит Дарий, улыбаясь от уха до уха. – Но я-то знаю, чего тебе хочется… Ч. М. О. К. – Ну уж нет, садиться на корточки, чтобы тебя чмокнуть, я не собираюсь! – заявляю я, смеясь. – Знаю. Я решил: пусть будет до глупости просто. Ч. М. О. К. – Он опять широко улыбается, будто сказал что-то очень умное. – Знаешь что? Ты ж в дорогой школе учишься – умеешь быть оригинальным. – Стараюсь, – отвечает он. – Так тебе нравится? Прямо перед зданием, которое когда-то было моим домом и в котором я провела первые семнадцать лет жизни, красуется: «З + Д НАВЕКИ», вписанное в сердечко, которое проткнуто стрелой. – Мне очень нравится, – говорю я и беру его за руку – он поднялся с земли. – Значит, действительно навеки? – Навеки, – подтверждает он и обвивает руками мою талию. – В смысле… навеки, если плитку не поменяют. – Он пытается скрыть смешок. Я легонько ударяю его в плечо и говорю: – А тебе явно хочется, чтобы оно там осталось навеки, Дарий Дарси! Обнимаю его за плечи, притягиваю к себе, поцелуй мой глубок и долог, и кажется: он – навеки. * * *