– Вы заботитесь о ваших свиньях, – парировал дракон. – Но вы хотите их мясо. Сара аж сморщилась. Вот этого ему точно не стоило говорить. – А вы хотите наше мясо, мистер дракон? – поинтересовался шериф. Казимир наклонял эту свою невозможную голову на длинной шее, пока она не оказалась вровень с ними. – Оно плохо для желудка, – сказал он. – Слишком хрящеватое. – Вы убили помощника шерифа Келби? – резко спросил Лопес. – ВЫ шпион? – Нет, – сказал Казимир. – «Нет» на который из вопросов? Казимир ограничился улыбкой. Примерно на этом все и кончилось. У шерифа не было никаких реальных улик или, если уж на то пошло, никакой реальной веры в то, что дракон может быть как-то связан со смертью помощника Келби. – Возможно, не все смотрят на дело так, – сказал Казимиру шериф. – На вашем месте я бы вел себя осторожно. – Я всегда веду себя осторожно, когда рядом люди, – сказал дракон. – Вы – опасные звери. Дальше Сара с отцом проводили шерифа к машине. – Вы правда думаете, что это был коготь? – спросил Гарет. – Вряд ли. Мы нашли в переулке человеческий зуб и следы драки. Помощник шерифа явно напоследок успел сказать не то и не тому. Он отсалютовал им на прощанье и уехал. Они проводили его глазами. И остались одни. Как всегда. Как всегда были с тех самых пор, как ушла мама. – Зуб, – сказал Гарет. – Подумать только. – Па… – Ты боишься мне что-то сказать, – Гарет смотрел, как полицейский автомобиль тает за пеленой повалившего снега, – и что бы это ни было… Я храбрее, чем ты думаешь. Ждать ответа он не стал, просто развернулся и пошел в сторону дома. Сара молча проглотила сказанное, зная, что все заслужила… раздумывая, что же с этим делать. Ответа так и не нашлось. Она уже пошла было следом за отцом, когда сзади раздались шаги – пугающе тихие для такого огромного создания. – Время открыть глаза, Сара Дьюхерст, – сказал Казимир – словно в самое ухо ей прошептал. – Дни утекают, как песок. – Какие еще дни? – Она смотрела на дом за снегом; на дом, за дверью которого скрылся отец. – Оставшиеся до встречи с твоим убийцей. Вот тут она уже обернулась – глаза дикие, рот раскрыт. – Он уже идет, – сказал дракон. – И он собирается тебя убить. 8 – Но что они все означают? – Нельсон вел пальцем вдоль татуировок на груди у Малкольма. – Вот это очень приятно, – пробормотал тот, когда снова смог говорить: голос предательски прерывался. – И почему они заканчиваются здесь? – палец, в отличие от татуировок, не остановился на линии пояса, а двинулся дальше, через ненабитую, светлую кожу и волосы. – И вот это – тоже… Граница. Они ждали, пока перевалит за полночь, чтобы на дороге больше не было никого. Чтобы добраться сюда, ушло почти три дня, даже на Нельсоновом грузовике. И не только потому, что метель усиливалась с каждым часом: Малкольм согласился переходить сильно дальше к востоку, в Монтане, где, по уверениям Нельсона, людей не будет совсем. В первую ночь после кемпинга, лишившись палатки и не имея возможности развести костер (слишком большой риск), они остались в кабине грузовика и каждый час включали ненадолго мотор, чтобы хоть немного погреться. – Нам нужно сесть поближе, – сказал Малкольм, – а не то замерзнем до смерти во сне. – Уверен? – спросил Нельсон. Эту его маленькую улыбочку Малкольм решительно не понял. Или сказал себе, что не понял, хотя на самом деле понял отлично и понимал всю дорогу – надеялся только, что голос его не выдаст, когда делал предложение. Да что он такое вытворяет? Откуда только что взялось! И куда подевались все вопросы, когда Нельсон тесно прижался к нему сзади и принялся рассказывать про свою семью. Печальная повесть дышала прямо Малкольму в шею. Родители застали его с кем-то там и очень круто этого кого-то не одобрили. Отец его избил, а мать сказала, чтобы домой больше не приходил. Вот Нельсон и ушел. И грузовик забрал, который честно купил у собственного деда на заработанные на ферме деньги. – И куда ты теперь? – спросил Малкольм, ничего так не желая, как чтобы ему продолжали дышать в шею и дальше. – Прямо сейчас – в Монтану, с тобой. – А потом? Нельсон не ответил. Малкольм повернулся посмотреть почему, и тут-то оно все и случилось. Несмотря на царившую у Верящих свободу, Малкольма еще никогда никто не целовал – никто, до самого Нельсона. Застенчивый, вопросительный, но совершенно недвусмысленный, Нельсон на вкус оказался теплый и кисловатый, и немного табачный, и снова теплый. А потом прямо здесь, в стоявшем в кабине относительном тепле, он принялся Малкольма раздевать. Такого в выданных ему инструкциях не значилось. Его предупреждали про хищников обоего пола, мужского и женского, которые могут потребовать этого в обмен на помощь – например, за то, чтобы подбросить вперед по трассе. И про тех, кто может попытаться получить это от него силой, – тоже. Он кивал, и понимал, и усваивал сказанные ему мудрые слова. Но вот это было какое-то совсем другое. Совсем. Ему вообще-то полагалось садиться к кому-то в машину лишь в ситуации самой крайней необходимости, да и то выскакивать из нее как можно скорее. А он возьми да и согласись на еще один дневной перегон с Нельсоном – и причем радостно! А потом еще на один. И вот они снова мы: Малкольм ежится от холода, а Нельсон водит пальцем по его татуировкам. – Они у тебя еще и на ногах, – сообщил Нельсон. – И сделаны не вчера, – палец ознакомительно путешествовал по внутренней стороне бедра. – Волосы на ногах успели отрасти обратно. – Их начинают делать в совсем юном возрасте, – сказал Малкольм. – Это наше Писание. – Типа как Библия. – Вроде того. Но больше про твою преданность тому, во что веришь. Чем больше отдаешь себя вере, тем больше текста пишут на твоем теле. – А ты понимаешь это еще маленьким? – У Верящих возраст – не помеха. Некоторые наши крутейшие проповедники – дети. «Как я», – подумал он (но не сказал). Он проповедовал с семи лет и очень этим славился. Вот потому-то его и выбрали для этой миссии. Мысль о миссии он решительно выкинул из головы. Нельсон продолжал его разглядывать – между ног, вокруг бедер: кажется, больше из интереса, чем вожделения. – Немного холодно валяться тут голышом, – заметил Малкольм, покрываясь мурашками с головы до ног. – Только на секундочку. – Нельсон посмотрел, наконец, вверх. – Хочу увидеть. Ты не против? Малкольм ответил улыбкой. После поцелуя Нельсон стал совершенно другим человеком – мягче, моложе, словно скинул на время груз необходимости постоянно быть готовым к любой атаке. Интересно, удастся Малкольму когда-нибудь ощутить такое самому? Собственные его защиты были от другого – не от тех, кого он хотел целовать… или трогать вот так. На второй день они не обменялись ни словом ни с кем – ну, только с заправщиком на бензоколонке. Малкольм за наличные наполнил бак и взял им довольно еды на дорогу. Нельсон при виде денег округлил глаза. – Это потому те люди за тобой гонятся? Ты банк, что ли, ограбил? – Нет, – покачал головой Малкольм. – Всё мое, безвозмездно. Они выехали обратно на трассу и покатили дальше, так быстро, как только позволяла метель. Малкольму было неуютно от спешки и от того, что двигались они не в том направлении, но неохраняемый переход через границу… – такая овчинка выделки точно стоила, особенно после того, как их выкурили из кемпинга. К тому же рядом с Нельсоном сильно париться как-то не удавалось. – И почему они за тобой гонятся? – осторожно поинтересовался Нельсон на второй день, руля и одновременно пожирая купленный Малкольмом сэндвич. – Ты, между прочим, так и не сказал. Малкольм вздохнул. – Ничего плохого я не сделал, если ты об этом. Верящих вообще не слишком любят, особенно власти. Мы теперь почти не покидаем своих келий.