В горенке горела всего одна свеча. Рёрик устроился рядом с колыбелью. Маленькая княжна сладко спала, приоткрыв ротик. Любава присела возле князя. – Завтра вернетесь обратно в терем Дивы, – Рёрик любовался сопящей в люльке дочкой. Спящие дети – это не всегда то же самое, что дети бодрствующие. Спящие дети – это как божья улыбка. Глядя на них, наполняешься умиротворением. – Я знала, что ты воротишься, и все встанет на свои места. Зло будет наказано, – Любава уже проведала о ссоре Рёрика и Вольны и потому не побоялась назвать ненавистную соперницу «злом». Как радостно, что он наконец прозрел и понял, что Вольна – не та женщина, которая ему нужна! – Мы очень ждали твоего возвращения, – Любава смотрела на Рёрика, как терпеливая работящая лошадь. Она не пыталась скрыть своих чувств: она все еще любит его. И до сих пор готова на все, чтобы быть с ним. Она готова терпеть Вольну, нянчить его детей, не быть его женой – что угодно, лишь бы он был рядом. Жена Лютвича была скорее раздета, чем одета. И она полагала, что подобный трюк заинтересует Рёрика. Безусловно, стыдно находиться рядом с мужчиной, будучи в одной лишь сорочке. С другой стороны, это не просто мужчина, это же он, она собиралась за него замуж. – Я хочу взять ее на руки. Она проснется? – Рёрик не обращал внимания на Любаву, влечение которой для него не было открытием. – Она спит крепко, – Любава взяла из колыбельки Ендвинду, которая была глубоко погружена в сон и лишь изредка подергивала носиком. – Какая маленькая, – Рёрик был равнодушен к детям, но сейчас смотрел на дочку, и она казалась ему чудом, которое никак нельзя постичь. – Я буду хорошо о ней заботиться, – пообещала Любава. Ведь Рёрику важно, чтобы рядом с его ребенком была доброхотная женщина, а не волчица, как Вольна. – Будь добра, заботься о ней как следует, – Рёрик понимал, что подавляющую часть времени его ребенок будет проводить с посторонними людьми, а не с ним, и этого никак не изменить. Когда князь вышел из бывшего терема княжны Велемиры, то по привычке направился в избу Вольны. Он был чуть пьян, очень устал и страшно хотел спать. Даже устроенный в честь него пир был для него почти пыткой. Дойдя до дома Вольны, он в последний момент что-то вспомнил, развернулся и пошел в пустующий терем Дивы. Глава 13. Встреча Прохладное дождливое лето Дорестадта тянулось к концу. Осень – пора подведения итогов. Умила сидела на своем излюбленном месте: в кресле Годслава за дубовым столом и занималась своим излюбленным занятием – подсчитывала доходы и расходы. На сей раз старая княгиня никак не могла заставить себя отмахнуться от очевидного – дела в городе идут из рук вон плохо. Население куда-то девается, налоговые поступления падают, ремесла затухают – и все это происходит в граде, который некогда был повсеместно известен своим громким торгом! Виной тому управление или злой рок? Как знать…Это был уже не первый городишко, доверенный Умиле и закончивший свой век под ее приглядом. Положа руку на сердце можно заявить с полной уверенностью, что она старалась. Она научилась складывать и вычитать лучше любого счетовода. Научилась разбираться в торговле, хозяйстве, даже в военном деле. И да, это злой рок. Возможно, Умиле просто не было предначертано стоять во главе чего-то могучего и потрясающего. Усилия были обречены еще до того, как оказывались предприняты. Но чего у нее было не отнять – это королевского самоощущения: она всегда облачалась в торжественное платье, была далека от простых забот и любила явить свою власть. – Дитя мое, есть некоторые печальные новости…– лицо Умилы было трагическим, как матово-угольный агат на ее шее. Этот камень был прежде вкраплен в трон Годслава: служил оком сокола, распростершего свои мощные крылья за спиной Умилы. И вот намедни этот прочный инкрустированный самоцвет вывалился! Умила не стала огорчаться и превратила его в талисман на своей шее, но мысль о том, что грядут беды, не покидала ее. – Твой могучий отец скончался. Соболезную тебе, Ефанда. – Как же теперь там матушка?..– взгляд Ефанды вдруг сделался пустым, хотя внешне принцесса не менялась: оставалась все такой же непроницаемой. В ее глазах не было ни слезинки по родителю, которого она в самом деле любила. – Я думаю, у нее все ладно…– заверила Умила убедительно. – Власть твоего отца унаследовал Хальвдан. Это твой старший брат и сын твоей матери, так ведь? Значит, волноваться не о чем. Ее жизнь сильно не поменяется…– вопрос Ефанды Умила истолковала с практической стороны: грозит ли что-то благополучию королевы Ингунн после смерти защитника. Умиле и в голову не пришло рассматривать духовную сторону вопроса. – Как я сожалею, что мы с твоей доброй матушкой незнакомы. Буде боги позволят, так свидимся однажды, – Умила, разумеется, и не рассчитывала на такое. – Могу я отправиться домой, пока лето еще не окончилось? – Ефанда даже боялась представить себе, в каком горе сейчас пребывает ее мать. – Лето уже на исходе…– Умила покрутила в руках медальон – плоский круглый агат, прежде одаривавший здоровьем и хладнокровием князей Рарожья. – Да и незачем тебе туда отправляться. Твои братья устроили там усобицы, тебе не следует обретаться при столь неблагоприятных обстоятельствах… – «Устроили усобицы»? – Ефанда не хотела верить в то, что худшие опасения отца сбылись: с его уходом нет больше и семьи. – А разве твои братья жили в согласии прежде? Ценности семьи детям втолковываются еще с детства…– кольнула Умила. Она была довольна, что все ее чада, словно лепестки одного цветка, дружные и сплоченные, как ей казалось. – В любом случае сейчас там нет мира. И ты должна радоваться, что находишься вдали от смуты, надежно спрятана за спиной своего любящего супруга…– Умила никогда не упускала случая указать на ту великую отраду, которая даруется женщинам, оказавшимся возле ее сыновей. – Мы скоробим вместе с тобой, дитя мое. Ступай теперь…– Умила выпустила из рук медальон и двинулась обратно к своему столу, за которым проводила много времени и к которому всегда стремилась вернуться. Ефанда стояла без движения, словно ледяной истукан. Она все ждала, что Умила скажет ей что-то еще. Но старая княгиня уже даже не смотрела на нее. В этот же момент раздался стук в дверь. Он вывел Ефанду из оцепенения. – О, Дива, дитя мое…Пройди…– Умила приветствовала жену своего старшего сына точно так же, как перед этим жену младшего. Казалось, для княгини нет особенных различий между этими молодыми женщинами. – Что привело тебя ко мне? – Умила, по обыкновению, виделась радушной и заботливой свекровью. Увидев Диву, Ефанда приняла невозмутимый вид и вышла, не удостоив гостью Умилы и взглядом, не то что приветствием. Для Дивы поведение принцессы оставалось загадкой. Впрочем, она не выпускала из памяти того, что рассказывала ей о жене Синеуса Ума. Однако время шло, и Диве стало надоедать столь пренебрежительное отношение со стороны урманки. Она понимала, что лучше всего не придавать значения действиям этой малознакомой женщины, но все же каждый раз чувствовала себя задетой. Да, Ефанда – принцесса. Но и она сама, Дива – не лыком шита. Она княжна, дочь прославленного воеводы Гостомысла. И к тому же подарила этому дому дитя. Пусть не наследника княжеского, но все-таки тоже ребенка. Отец объяснял, что жена становится неотделимой и уважаемой частью семьи мужа, когда подносит роду супруга чадо. С этого момента ее могут величать снохой и выделять среди прочих женщин, еще не рожавших и именуемых невестками как чем-то легковесным и пока непостоянным. Но здесь, в Дорестадте, все оказалось иначе: бездетная Ефанда задирает нос в присутствии Дивы. Вот что значит – муж рядом, даже такой как Синеус. И Дива тут лишь гостья, а Ефанда – жена правителя. – Матушка, я хотела отпроситься на прогулку…– начала Дива. – Мы с Умой думали пройтись по торжищу. – Ох, да, торг здесь в Дорестадте знатный даже теперь. В Новгороде такого не сыщешь, – Умила была уверена в том, что говорит. А может, хотела показать Диве, что полуразложившийся Дорестадт успешнее пышущего красками Новгорода. – В Новгороде один из лучших торгов, – вступилась Дива за родной город. – Так кажется, потому что ты ничего в жизни не видела, – объяснила Умила, продолжая улыбаться. Улыбка Умилы была красивой – ряд ровных зубов не только не редел, но и не темнел с годами. И все же Дива с некоторых пор стала замечать, что улыбка эта не совсем искренна. Кроме этого, Дива устала беспрерывно быть в роли того человека, которого осаждают и обрывают на полуслове. За время, проведенное с Рёриком, она научилась держать язык за зубами, но ведь и сам Рёрик не пытался постоянно унизить или оскорбить ее. Он мог быть груб или резок, но ведь виделись они не так часто. А в Дорестадте ей каждый день напоминают о ее «месте». Зачем они это делают? В самом деле, кому она может помешать? Да она почти постоянно в тоске, скучает по дочери. Тревога за ребенка изводит. И никакие заботы не могут заглушить этой душевной муки. – Я, и правда, мало что видела. Но зато много испытала… – Это преувеличение. Некоторые в твои годы оказываются в неволе, их истязают и заставляют работать. Вот где испытания. У тебя все более или менее гладко…– возразила уверенность Умила, словно забыв о том, что не так давно Дива потеряла отца при не совсем обыкновенных обстоятельствах. Дива сдвинула брови. Она сделала неприятное открытие: кажется, Умила никогда не соглашается с ней, что бы она сама, красноречивая Дива, ни высказала. Что это может значить? – Торг в Новгороде, и правда, ни на что не годен. Можно ходить целое утро среди рядов и не найти необходимого товара, – вдруг выдала Дива. Ей захотелось проверить Умилу. Что ответит старая княгиня на это новое заявление, возражающее первоначальному? Согласится или снова окажется на противоположном берегу? – Я бы не сказала, что он ни на что не годен. Ты просто разбалована, – ответила Умила, не заметив как угодила в ловушку. – В той деревне, где воспитывалась я, вообще не собиралось торжища…Отец ездил в город редко, иногда брал нас с собой…Мне и тот скромный рынок казался шумным…– детство и юность Умилы были непростыми, полными тягот и лишений. И теперь она полагала, что и у других обязано быть так же, то есть не лучше. – Понятно…– Дива ответила так, как часто отвечал Рёрик, когда не думал о предмете беседы. Она и сама заметила, как стала чем-то походить на него, в первую очередь, своей речью. – Что ж, дитя мое, ступай на торг и будь внимательна…– Умила наконец вспомнила, зачем Дива пришла к ней. – И не забывай, что на рынке ума не купить, – Умила улыбнулась широко. Дива кивнула. Улыбка Умилы говорит о том, что княгиня-мать изволит подшучивать? Возможно, и так. Или просто мудрая присказка. Но почему именно сейчас? Именно ей, Диве? Неприятно даже если и так. Изначально Дива хотела попросить у Умилы денег на покупки. В этом не было ничего позорного или необычного: в руках старой княгини сосредотачивались все доходы, от которых всем в семье полагалась хоть какая-то часть. Чтобы получить на что-то средств, Диве не было предписано весь год вышивать или ткать. Всегда можно было просто подойти и попросить сколько нужно. Так было в Новгороде при отце. Так было в Новгороде при Рёрике. И так, наверное, здесь при Умиле. Но вот почему-то не хочется обращаться к Умиле даже с законной просьбой. В конце концов, на торге можно ничего не покупать. Важнее своими глазами увидеть город, наконец познакомиться с этим новым пристанищем. – Ты куда это вознамерилась?! – голос Синеуса прогремел словно гром. – Я? – растерялась Дива, даже не понимания, что он обращается именно к ней. Она и не заметила, как покинула покои Умилы и вышла на улицу. – Я! – Синеусу были присущи бесцеремонность и грубость. – На торг…– после заминки отозвалась Дива. Если Умила раздражала своими придирками, то Синеуса Дива все-таки побаивалась. – Одна?! – Синеус не был заботливым, но он мог навести порядок там, где это требовалось. – С Умой…– Дива и сама поразилась тому, как жалко прозвучал ее голос. Вот она уже и оправдывается… – А…Значит, в случае чего Ума тебя защитит?! – Нет, но…– Дива уже не знала, как отвечать, чтобы не оказаться снова виноватой в этой семье. Ничего нельзя придумать хуже, чем жить в гостях у родственников. – Пойдете с охраной…– распорядился Синеус неожиданно спокойным тоном. Диве уже стало казаться, что к ней так и будут здесь все заедаться. И совершенно непонятно, как следует себя вести: терпеть, молчать и ждать…Или все-таки дать отпор тем, кто думает, что может распоряжаться и понукать ею? Хотя разве она может дать отпор Синеусу и Умиле? Это все равно, что давать отпор зиме, холодам и ветру. Торжище располагалось неподалеку от поместья правителя. В связи с этим не было надобности запрягать лошадей. Дива и Ума двинулись пешком в сопровождении одного из дружинников Синеуса. Благо, на сейчас раз они были налегке: дочка Умилы не стала брать на прогулку корзину с питомцем. – Какое красное здание, – Дива обратила внимание на высокую постройку с крестом. – Это церковь…Прежде здесь проповедовал сам епископ Теодард…Матушка делает все, чтобы в церкви продолжались службы… – Княгиня Умила ходит в церковь? – Диве всегда казалось, что Умила почитает славянских богов, будучи уроженкой славянских земель. – Ходит, – усмехнулась Ума. – Но ты не думай: она куда угодно пойдет, если в этом будет польза для города… – И в чем тут польза? – не поняла Дива, твердая в своих верованиях. – Старых богов выгнали с этой земли. Нужно идти в ногу со временем и верить в то, во что и сюзерен. Мы вассалы короля, так что не выбираем веры. – Сиречь Синеус не король? – Дива совсем запуталась. – Нет. Он зависим. Власть на этих землях не безусловна…Если король возжаждет, то может отнять их. Хотя в прикладном смысле это не так просто сделать. – Почему же король тогда не защищает этих земель?! – не постигала Дива. – Потому что короля не прельщает тратить свои силы, защищая от викингов заболоченную окраину государства…Вот он и отдал с охотой этот край Рёрику и Харальду десять лет назад в надежде, что они сами о нем позаботятся…– усмехнулась Ума. Неудачи братьев не печалили ее, а наоборот забавляли. – Знаешь, когда-то давно Дорестадт, действительно, слыл успешным, здесь даже чеканилась своя монета. Он торговал по Рейну и Маасу, его корабли доходили до Англии и гуляли по всему Варяжскому морю. Но проблема состоит в том, что было это давно, более тридцати лет назад. С тех пор Дорестадт медленно угасает. Это знают все в нашей семье, хотя об этом и запрещено говорить. Теперь ты понимаешь, почему мой старший брат не желает быть управителем полузависимого Дорестадта? В Новгороде он сам себе хозяин. Так ведь? – Да, это так…– подтвердила Дива. – Выше только боги. – Следующий после богов – это как раз в его духе…– недовольно отозвалась Ума. Торг Дорестадта впечатлил Диву своей новизной. Прилавки пестрили непривычными товарами: янтарные поделки; непривычные украшения, среди которых выделялись составные гребни с узорчатыми медными накладками; прочное фризское сукно; бусины для рукоделия; красители для тканей; собаки для охоты и даже рабы. Само собой, тут наличествовали также меха и мед, рейнское вино и оружие – в частности, франкские клинки. – Мы можем пройтись в порт, там склады....– изрекла Ума, недовольно глядя на развалы с тканями, которые, очевидно, не вызывали восторга у пресыщенной особы. – Или прогуляться вниз по улице. Там живут ремесленники. Иногда лучше зайти прямо в дом к ремесленнику и выбрать, что захочешь, чем шататься по рынку в поисках того, чего тут нет. – Но у ремесленников же нет тканей, – Дива помнила, что Ума предприняла поход на рынок именно за материей для платьев. – Это тоже не ткани…– Ума ткнула пальцем в свертки неугодных материй. – Раньше Дорестадт был значительно интереснее… – Ты знаешь, как тут было тридцать лет назад? – Дива не знала, сколько лет Уме, но предполагала, что не больше трех десятков. – Я имею в виду время до последнего набега викингов – шесть лет тому назад.