— Расскажите о том, что помните из того времени. — Во время суда, апелляции и их освобождения я был в Европе. Помню само убийство предыдущим летом — в 42-м, кажется. Помню расследование, которое вела полиция, арест ребят и то, как Клэр де Хейвен была возмущена и как она собирала в фонд средства. Помнится, у меня сложилось впечатление, что она старалась ради своих поклонников-латиносов. Это было одной из причин ее горячей заинтересованности в том деле. Мал насторожился, пытаясь вычленить факты из дурацких, на его взгляд, расспросов Дадли. К чему он клонит? — На этих кампаниях по сбору средств присутствовали шишки компартии? — Да. — Мы скоро получим фотографии, сделанные во время собраний Комитета защиты Сонной Лагуны. Вы понадобитесь для опознания людей, которые в них участвовали. — Значит, на этом мы не заканчиваем? Дадли закурил сигарету и сделал знак Малу приостановить запись. — Это предварительная беседа. Через несколько дней вас навестят судебный исполнитель и стенографист. Вам будет передан длинный список вопросов, касающийся отдельных людей. Эти вопросы подготовим мы с лейтенантом Консидайном, и, если ваши ответы нас удовлетворят, вы по почте получите официальный отказ от предъявления иска. — Значит, теперь все? — Не совсем. Вернемся еще раз к Сонной Лагуне. — Я же сказал, что был тогда в Нью-Йорке. — Но вы знали многих из ключевых фигур Комитета защиты. Например, Бенавидеса, Дуарте и Лопеса. — И что же с того? — Это ведь они громче всех возмущались, что бедных мексиканских мальчиков осудили и засадили в каталажку. — Да. После Сонной Лагуны вспыхнуло восстание зутеров, ваше управление полиции тогда просто озверело. Несколько мексиканцев были забиты до полусмерти, и Сэмми, Хуан и Мондо через свой комитет выражали возмущение этими действиями. Мал повернулся на своем стуле и наблюдает. Дадли затеял большую рыбалку, прибегнув к необычной для себя риторике, дабы выудить нужные факты. А Рольфф говорит: — Возможно, это звучит для вас доктринерством. Но это правда. Дадли надул щеки и выпустил воздух. — Мне всегда кажется странным, что комми и ваши так называемые обеспокоенные граждане даже мысли не допускают, что убийцей или убийцами Хосе Диаса мог быть кто-то из своих. Вы мастера находить козла отпущения. Лопес, Дуарте и Бенавидес были бандитами и, наверное, знали многих белых подонков, на кого можно было свалить эту вину. Об этом когда-нибудь шли разговоры? — Нет. Я ничего не понял из того, что вы сказали. Дадли незаметно подмигнул Малу: — А вот мы с коллегой думаем иначе. Давайте вопрос поставим так: эти три мекса или кто-то другой из Комитета Сонной Лагуны выдвигали обоснованную версию того, кто же убил Хосе Диаса? — Нет, — сказал Рольфф сквозь зубы. — А что сама компартия? Она никого не предлагала на роль козла отпущения? — Я же сказал вам: нет. Повторяю: все это время я был в Нью-Йорке! Дадли поправил галстук и указал одним пальцем на улицу. — Малкольм, какие-нибудь еще вопросы напоследок к мистеру Рольффу. — Нет. — Вот как? А о нашей славной Клэр? Рольфф встал и сунул руку за ворот рубашки, будто ему не терпелось отделаться от этих инквизиторов и принять скорее ванну. Мал вскочил на ноги, опрокинув стул. Он попытался вставить какую-нибудь шутку, но выговорил одно сухое «нет». Дадли по-прежнему сидел и улыбался. — Мистер Рольфф, мне нужны имена пяти «попутчиков», хорошо знакомых с мозговым трестом УАЕС. — Нет. Абсолютно исключено. — Я бы хотел услышать эти имена прямо сейчас. Через несколько дней, когда наш коллега проведет проверку данных лиц, вы сможете поделиться с нами более по-дробными воспоминаниями о них. Прошу назвать имена. Всем своим видом Рольфф выражал неуступчивость, руки сжались в кулаки. — Можете рассказать Джудит о Саре и обо мне, она вам не поверит. Дадли извлек из внутреннего кармана листок бумаги: 11 мая 1948 года. Дорогой Ленни. Мне не хватает тебя, и я хочу тебя, несмотря на все то, что мы перенесли. Я знаю, что ты, конечно, не знал, что болен, и познакомился с той проституткой до того, как мы стали встречаться. Лечение болезненно, но все равно не перестаю думать о тебе, и, если бы не страх, что Джудит узнает о нас, я бы только и говорила о тебе с утра до вечера. — «Армбастер 304» — самый дешевый в мире стенной сейф, товарищ. Человек в вашем положении не должен скупиться. Ленни рухнул в траву на колени. Дадли пригнулся к нему и выпытал у него несколько фамилий, произнесенных едва слышно. Последним сквозь всхлипы был назван Нат Айслер. Мал бегом направился к машине, только раз обернувшись. Дадли смотрел на своего свидетеля: тот как безумный швырял в воздух машинку, рукопись, стол и стулья. Дадли отвез Мала обратно в мотель. По дороге оба не проронили ни слова. Мал настроил радио на волну станции, передававшей классическую музыку, и в машине гремела торжественная мелодия. Прощаясь, Дадли сказал: — Вы больше приспособлены к такой работе, чем я думал. Мал вошел в свой номер и целый час стоял под душем, пока в дверь не постучал администратор с жалобой, что во всем заведении кончилась горячая вода. Мал успокоил его, показав свой полицейский жетон и сунув десятку. Надел последний чистый костюм и поехал в центр к своему адвокату. Офис Джейка Келлермана находился в здании «Овиатт Тауэр» на углу Шестой и Олив. Мал приехал на пять минут раньше назначенного и, сидя в приемной, думал, что Джейк пожертвовал секретарем, чтобы только устроиться в самом фешенебельном здании Лос-Анджелеса за безумную арендную плату. Их первый разговор имел общий характер, в этот раз следовало обсудить главные моменты дела. Келлерман открыл дверь в свой кабинет точно в три часа. Мал вошел и сел в простое коричневое кожаное кресло. Келлерман пожал ему руку и встал возле простого деревянного стола, тоже коричневого цвета. — Предварительное слушание послезавтра в зале 32 Гражданского суда, — сказал Джейк. — Гринберг в отпуске, и мы получили одного гойского болвана по фамилии Хардести. Очень сожалею, Мал. Я хотел, чтобы дело слушал судья-еврей, на которого ваша работа в военной полиции во время войны произвела бы впечатление. Мал пожал плечами, думая об Айслере и Рольффе. Келлерман улыбнулся: — Не просветите меня по поводу одного слуха? — Конечно. — Слышал, что вы пришибли какого-то нациста в Польше. — Было дело. — Вы его убили? В скудно обставленном кабинете стало душно. — Да. — Мазл тов! — восхитился Келлерман, сверился с расписанием работы суда и просмотрел несколько бумаг, лежавших на столе. — На предвариловке я буду добиваться, чтобы судья отложил слушание дела, и постараюсь повернуть так, чтобы приурочить его к выходу Гринберга. Вы ему страшно понравитесь. Как идет эта волынка с большим жюри? — Нормально идет. — А почему же у вас такой унылый вид? Скажите, а может случиться так, что вас повысят еще до начала работы большого жюри? — Нет. Джейк, как вы планируете добиться отсрочки суда? Келлерман сунул большие пальцы в кармашки жилетки. — Выставлю Селесту в невыгодном свете, Мал. Она бросила сына… — Она его не бросила, это сволочи нацисты схватили ее вместе с мужем и отправили в Бухенвальд. — Ш-ш-ш-ш. Тихо, тихо, дружище. Вы сами мне говорили, что мальчик подвергался сексуальному растлению в результате того, что мать его оставила. А в лагере она неплохо устроилась, почему и выжила. В архиве есть ее карточки сразу после освобождения, там она выглядит как Бетти Грэйбл[45] в сравнении с другими заключенными женщинами. Я просто уничтожу ее в суде, неважно, попадет дело Гринбергу или нет. Мал снял пиджак и распустил галстук. — Джек, я не хочу, чтобы Стефан все это слышал. Мне надо, чтобы суд вынес постановление о недопущении его на слушание свидетельских показаний. Нужно распоряжение об удалении его из зала суда. Можете это сделать? Келлерман рассмеялся: — Сразу видно, что вы не успели завершить юридическое образование. Постановление об удалении из зала суда ребенка при слушании дела об опеке по закону допускается только с согласия обеих сторон, а на это адвокат Селесты ни за что не пойдет. Если мне удастся прижать ее к стенке, а это я сделаю, ее адвокат будет настаивать, чтобы Стефан оставался там. Неизвестно, к кому перебежит сам Стефан — к маме или папе. Тут мы не властны.