— Святым духом. И объедками с твоего стола. — Ох, прости, дружок! Я поговорю с Оливией. Но не сейчас. Сейчас начни заново, только добавь мелодию, которую ты наигрывал, когда я вошла в тот раз, она мне еще понравилась, помнишь? В воскресенье, когда по радио передавали матч «Гигантов». — Пег, я вообще ни сном ни духом, о чем ты толкуешь. — Играй, Бенджамин. Просто играй. По ходу дела вспомнишь. А потом я попрошу тебя заняться номером Селии. Я уже и название придумала: «Примерной девочкой еще побыть успею». Сможешь? — Любой каприз за ваши деньги. Я тем временем изобретала костюмы действующих лиц, но больше всего билась над обликом героини Эдны. Она опасалась «потеряться» в свободных, по моде 1920-х годов, платьях без талии, эскизы которых я набросала. — Такой силуэт мне и в юности не шел, — пожаловалась она, — а сейчас, когда я постарела и подурнела, не пойдет и подавно. Пусть будет хоть немножко приталенное. Знаю, мода тогда была совсем другая, но придумай что-нибудь. Вдобавок я в последнее время раздалась в боках чуть больше, чем хотелось бы. Это тоже придется учесть. — Но вы же совсем худенькая, — искренне удивилась я. — Не настолько. Но не волнуйся: за неделю до премьеры я всегда сажусь на диету. Жидкая рисовая каша, сухарики, постное масло и слабительное. Я еще похудею. А пока вставь дополнительные клинышки, чтобы позже заузить талию. Если надо будет танцевать, ничего не должно задираться — поняла, о чем я, моя дорогая? Не хочу сверкать исподним на сцене. Впрочем, ножки у меня, слава богу, по-прежнему хороши, так что не бойся их показать. Что еще? Ах да, плечи у меня гораздо у́же, чем кажется. А шея слишком короткая, тут нужно аккуратнее, особенно если предполагается большая шляпа. Если ты превратишь меня в жирного французского бульдога, Вивиан, я никогда тебе не прощу! Я тут же прониклась глубочайшим уважением к этой женщине, которая так хорошо знала особенности своей фигуры. Большинство модниц понятия не имеют, что им идет, а что нет. Но у Эдны на этот счет не оставалось никаких сомнений. Ее указания были предельно точны, и я поняла, что работа с ней многому меня научит. — Это сценический костюм, а не обычное платье, Вивиан, — наставляла она. — Здесь форма важнее деталей. Ближайший зритель находится в десяти шагах. Думай масштабнее. Яркие цвета, чистые линии. Костюм — это пейзаж, а не портрет. И еще: платья должны быть безупречны, но не они гвоздь спектакля. Следи, чтобы наряды меня не затмили. Понимаешь? Я понимала. И был в полном восторге от наших обсуждений. В восторге от Эдны. Если начистоту, я попросту влюбилась в нее. Она почти заменила мне Селию в качестве главного объекта обожания. Я по-прежнему восхищалась Селией, и мы по-прежнему вместе развлекались почти каждый вечер, но тяга к ней слегка ослабла. Изысканный стиль и утонченность Эдны влекли меня гораздо сильнее всего того, что могла предложить Селия. Я могла бы сказать, что мы с Эдной говорили на одном языке, но соврала бы: в то время я еще не настолько свободно разбиралась в дизайне одежды. Точнее будет сказать, что Эдна Паркер Уотсон стала первой в моей жизни носительницей языка, который я так жаждала выучить, — языка высокой моды. Через несколько дней мы с Эдной отправились в «Комиссионный рай Луцкого» за тканями и свежими идеями. Я слегка волновалась, приглашая женщину со столь рафинированным вкусом в это пестрое царство цвета, шума и фактуры. (Говоря по правде, один запах чего стоил. Он отпугнул бы любого мало-мальски требовательного покупателя.) Но Эдну, как настоящего эксперта в тканях и фасонах, магазин привел в полный восторг. А еще ее покорила юная Марджори Луцкая, дочка владельцев, встретившая нас в дверях своим обычным вопросом: «Чё изволите?» За время своих набегов в универмаг в последние месяцы я успела хорошо ее узнать. Марджори, умненькая энергичная круглолицая девочка четырнадцати лет, неизменно одевалась самым причудливым образом. К примеру, в тот день на ней был совершенно безумный наряд: туфли с крупными пряжками, как у отцов-пилигримов на детском рисунке ко Дню благодарения, накидка из золотой парчи с десятифутовым шлейфом и поварской колпак, украшенный гигантской брошью с фальшивым рубином. Под всем этим великолепием скрывалась школьная форма. Несмотря на свой абсурдный вид, Марджори была девушкой серьезной. Чета Луцких плохо знала английский, и дочь с малых лет говорила за них. Несмотря на юный возраст, ей не было равных в торговле подержанными вещами и тканями; она общалась с клиентами на четырех языках — русском, французском, английском и идиш. Марджори была со странностями, но я успела убедиться в ценности ее навыков. — Марджори, нам нужны платья двадцатых годов, — сказала я. — Хорошие платья. Как у богатых дам. — Хотите сначала посмотреть наверху, в «Коллекции»? За громким названием «Коллекция» скрывался небольшой закуток на третьем этаже, где Луцкие торговали самыми редкими и драгоценными находками. — Боюсь, с нашим бюджетом в сторону «Коллекции» лучше даже не заглядываться. — Значит, вам нужны платья для богатых, но по цене для бедных? Эдна рассмеялась: — Ты все правильно поняла, моя птичка. — Да, Марджори, — кивнула я. — Мы пришли копаться, а не шиковать. — Тогда начинайте вон там. — Марджори указала в глубину зала. — На днях привезли новую партию на вес. Мама еще не успела ее разобрать. Вдруг вам повезет. Знай, Анджела: раскопки в закромах Луцких — занятие не для слабонервных. Представь себе гигантские бельевые контейнеры для фабрик-прачечных, под завязку набитые барахлом, которое Луцкие покупали оптом и продавали по фиксированной цене за фунт веса. Там попадалось что угодно: от старых рабочих комбинезонов до нижнего белья со зловещими пятнами, драной мебельной обивки, парашютного шелка, выцветших блузок из китайской чесучи, французских кружевных салфеток, тяжелых старинных портьер и чудесных прабабушкиных атласных крестильных платьиц. Добыча полезных ископаемых в этих завалах превращалась в тяжелую и утомительную работу, своего рода акт веры. Веры в то, что среди груды хлама прячется сокровище, и чтобы его отыскать, нужно потрудиться. Эдна, к моему восхищению, сразу же нырнула в ближайший контейнер. Мне даже показалось, что ей не впервой. Плечом к плечу мы молча перерывали один контейнер за другим, даже не представляя, что конкретно ищем. Примерно через час я вдруг услышала ликующий возглас: «Ага!» — и оглянулась. Эдна торжествующе махала над головой какой-то тряпкой. Торжествовала она, как выяснилось, не зря: тряпка оказалась лиловым вечерним платьем robe de style[23] из шелкового шифона с бархатной отделкой, расшитым стеклярусом и золотой нитью. — Держите меня! — ахнула я. — В самый раз для нашей миссис Алебастр! — Именно, — кивнула Эдна. — И ты посмотри на это. — Она вывернула черный воротничок платья, и я прочла надпись на этикетке: «Lanvin, Paris». — Держу пари, двадцать лет назад его купила во Франции некая богатенькая дамочка и, судя по виду, надела один раз. Восхитительно. Представь, как оно заиграет бликами на сцене! В мгновение ока Марджори Луцкая подскочила к нам. — Ну, что нарыли, детки? — поинтересовалась она, хотя деткой тут можно было назвать только ее. — Руки прочь, Марджори, — предупредила я, вдруг испугавшись, что она отнимет у нас платье и выставит наверху, в «Коллекции». — Правила есть правила. Эдна нашла его в контейнере, значит, платье на вес, всё честь по чести. Марджори пожала плечами: — В любви и на войне все средства хороши. Но платье и правда что надо. Закопайте его поглубже под тряпками, когда пойдете взвешиваться к маме. Она меня прибьет, если узнает, что я упустила такую вещь. Вот вам мешок и пара тряпок для маскировки. — Ох, Марджори, спасибо, — ответила я. — Ты просто сокровище. — Теперь мы с тобой навек повязаны, — подмигнула она с кривой ухмылкой. — Главное — помалкивай. Не то меня уволят. Марджори зашагала прочь, а Эдна изумленно вытаращилась ей вслед: — Неужели этот ребенок только что произнес: «В любви и на войне все средства хороши»? — Я же говорила, что вам понравится у Луцких. — И не ошиблась. Мне очень здесь нравится. А платье! Просто восторг. А у тебя какой улов, дорогая? Я протянула ей хлипкую ночнушку на тонких бретельках вызывающего, вырви глаз, цвета фуксии. Она приложила ее к себе и сморщила нос: — О нет, милая. Я такое не надену. Пожалей наших зрителей. — Это не для вас, Эдна. Для Селии и сцены соблазнения, — объяснила я. — Батюшки. Ну да. Тогда понятно. — Эдна еще раз внимательно рассмотрела ночнушку и покачала головой. — Бог мой, Вивиан, если ты выпустишь на сцену Селию в таком наряде, мы сорвем кассу. Мужчины выстроятся в очередь длиной в милю. Перейду-ка я уже сейчас на рис и воду, иначе на мою жалкую фигурку вообще никто не взглянет! Глава одиннадцатая Седьмого октября 1940 года мне исполнилось двадцать лет. Свой первый день рождения в Нью-Йорке я отметила вполне предсказуемо: мы с девочками из театра пошли по барам, охмурили целую компанию плейбоев, выпили тонну коктейлей за чужие деньги, навеселились по самое не хочу и вполне предсказуемо приплелись домой на рассвете, еле-еле шевелясь, точно снулые рыбы в мутной воде. Кажется, я поспала минут восемь, не больше, когда меня разбудило странное ощущение. В воздухе витало что-то непонятное. Разумеется, я была с похмелья — а то и до сих пор пьяна, — но чувства меня не обманули: что-то было не так. Я повернулась проверить, лежит ли рядом Селия, и увидела ее знакомые очертания. Значит, на этом фронте все в порядке. Вот только я чувствовала запах дыма. Табачного дыма. Я села и тут же пожалела о своем решении. Рухнув обратно на подушку, я несколько раз глубоко вздохнула, извинилась перед своим несчастным организмом и попыталась снова сесть, теперь уже не так быстро и резко. Взгляд постепенно сфокусировался в тусклом утреннем свете, и я увидела в кресле напротив фигуру человека. Мужчины. Он курил трубку и смотрел на нас. Неужели Селия кого-то притащила с собой? Или это я притащила? Меня накрыла паника. Мы с Селией придерживались свободных нравов, как ты, наверное, уже поняла, но из уважения к Пег (и страха перед Оливией) я никогда не позволяла себе приводить в «Лили» мужчин. Откуда же он взялся? — Представь, как восхитительно вернуться домой, — заговорил незнакомец, заново раскуривая трубку, — и обнаружить у себя в кровати двух девиц! Да еще каких! Все равно что залезть в холодильник за молоком и найти там завалявшуюся бутылку шампанского. Даже две бутылки, если уж быть точным. Мозг все еще отказывался работать. А потом до меня вдруг дошло. — Дядя Билли? — спросила я. — Ах, так ты моя племянница? — воскликнул мужчина и расхохотался. — Вот незадача. Это существенно ограничивает наши возможности. Как тебя зовут, лапочка?