— Что поделать, Оливия, — отшутился Билли, — было бы странно, если бы наши вкусы на женщин всегда совпадали. — Мне нравится эта, — сказала Эдна, когда на сцену вышла миниатюрная красотка с волосами цвета воронова крыла. Она задирала ноги выше головы с легкостью, с какой иные женщины встряхивают банные полотенца. — Она хоть не лезет из кожи вон, стараясь нам угодить, как все остальные. — Хороший выбор, Эдна, — одобрил Билли. — Мне она тоже приглянулась. Но ты же понимаешь, что она выглядит точь-в-точь как ты лет эдак двадцать с лишним назад? — Ох, батюшки, а ведь ты прав! Значит, вот чем она меня подкупила? Господи, до чего же я тщеславная старая зануда. — Что ж, такой типаж нравился мне тогда, нравится и сейчас, — объявил Билли. — Давайте ее возьмем. И остальные девушки из кордебалета пусть будут такого же роста. Не выше этой брюнеточки. Только представьте себе целое стадо хорошеньких маленьких пони! И Эдна рядом с ними не будет выглядеть гномом. — Спасибо, любовь моя, — улыбнулась Эдна. — Кому захочется выглядеть гномом. Когда дело дошло до проб на роль главного героя — Счастливчика Бобби, уличного пройдохи, который учит миссис Алебастр играть в азартные игры и в конце концов женится на Селии, — моя скука чудесным и внезапным образом развеялась. Симпатичные юноши один за другим выходили на сцену и пели песню, написанную Билли и Бенджамином специально для роли («И в дождь, и в снег, и в зной, и в град / я бросить кости буду рад. / И в холода, и в непогоду / спасет от скуки карт колода»). Мне показалось, что все играют прекрасно, но — как мы уже с тобой знаем, Анджела, — я не отличалась особой разборчивостью. Однако Билли всех забраковал: один не вышел ростом («Ради всего святого, ему же Селию целовать, а Оливия не расщедрится на стремянку, у нее бюджет!»); другой выглядел слишком откормленным («Публика никогда не поверит, что этот отъевшийся на кукурузе щекастик побирается на улицах Нью-Йорка»); третий — слишком жеманным («У нас уже есть мальчик, похожий на девочку, одного хватит»); четвертый — слишком серьезным («Здесь вам не воскресная школа, ребята»). Но потом — а дело было уже к вечеру — на сцену вышел высокий и худощавый темноволосый паренек в костюме из блестящей ткани, который был ему коротковат в рукавах и штанинах. Сунув руки в карманы и сдвинув фетровую шляпу на затылок, он жевал жвачку, не потрудившись ее выплюнуть даже в свете прожекторов. И улыбался, как пират, который знает, где спрятан клад. Бенджамин начал играть, но юноша жестом остановил его. — А кто здесь босс? — спросил он, оглядывая нас. Услышав голос парня — чистейший нью-йоркский говорок, сочный, дерзкий и слегка заносчивый, — Билли встрепенулся и указал на Пег: — Она. — Нет, она. — Пег указала на Оливию. Та упорно продолжала читать газету. — Просто хотел узнать, кого надо впечатлить. — Юноша присмотрелся к Оливии. — Но если все так запущено, может, лучше и не пытаться, а сразу топать домой? Понимаете, о чем я? Билли рассмеялся: — Ты мне нравишься, сынок. Споешь хорошо — и роль твоя. — Петь-то я умею, мистер. На этот счет не волнуйтесь. И танцевать мастак. Вот только не хочется суетиться зазря. Усекли, мистер? — В таком случае вношу поправку в свое предложение, — ответил Билли. — Роль твоя, и точка. Вот тут-то Оливия оторвалась от газеты и встревоженно огляделась. — Но мы даже не видели его в деле, — шепнула Пег. — Вдруг он играть не умеет? — Поверь, — успокоил ее Билли, — парнишка идеально подходит. Нутром чую. — Поздравляю, мистер, — сказал юноша, — вы сделали правильный выбор. Дамы, я вас не разочарую. Это, Анджела, и был Энтони. Не стану жеманничать и ходить вокруг да около: я сразу влюбилась в Энтони Рочеллу. И он в меня тоже — только по-своему и ненадолго. Что до меня, я втрескалась в него буквально за пару часов. Прямо-таки образец эффективной стратегии: зачем терять время зря. Думаю, для тебя не секрет, Анджела, что молодые горазды на такие фокусы и череда страстных влюбленностей, скоротечных и ярких, как вспышки, — самое естественное состояние для двадцатилетних. Странно только, что оно не настигло меня раньше. Секрет стремительной влюбленности, разумеется, не в том, чтобы хорошенько узнать человека. Достаточно найти в нем всего одну привлекательную черту и уцепиться за нее со всей страстью, поверив, что ее хватит для вечной любви. Например, в Энтони меня привлекла его заносчивость. Конечно, я не единственная ее заметила — ведь роль он получил исключительно благодаря наглости, — но только на меня это произвело такое впечатление. За несколько месяцев нью-йоркской жизни я повидала самовлюбленных юношей (это же Нью-Йорк, Анджела; здесь их пачками штампуют), но Энтони отличала одна особенность: ему действительно было плевать на всех и вся. Другие ребята лишь изображали полное безразличие, а на самом деле им всегда было что-то нужно — тот же секс, например. Но Энтони — о, тот действительно не нуждался ни в ком и ни в чем. Любой исход дела его устраивал. Победа, проигрыш — ему было до лампочки. Если обстоятельства складывались не в его пользу, он просто шагал дальше, невозмутимо сунув руки в брюки, и брался за другое дело. Что бы ни подкинула ему жизнь, он воспринимал происходящее как данность. Он даже меня воспринимал как данность — так что, сама понимаешь, у меня не было выбора, кроме как воспылать к нему неодолимой страстью. Энтони жил в Вест-Сайде, на Сорок девятой улице, между Восьмой и Девятой авеню, на четвертом этаже многоквартирного дома. Жилье он делил с братом Лоренцо, шеф-поваром ресторана в Латинском квартале, где Энтони подрабатывал официантом, пока не подвернется очередная роль. В той же квартире когда-то жили его родители, но оба умерли — о чем он сообщил мне без видимой печали и сожаления. Смерть родителей он тоже воспринимал как данность. Адская кухня породила и воспитала Энтони. Сорок девятая улица текла у него в жилах. Он вырос, играя в мяч в здешних закоулках, и научился петь в паре кварталов от дома, в Церкви Святого Креста. В последовавшие за нашим знакомством месяцы мне предстояло хорошо узнать этот район. Квартиру Энтони я изучила как свои пять пальцев и до сих пор вспоминаю с особой теплотой — ведь именно в кровати его брата Лоренцо я впервые испытала оргазм. (Своей кровати у Энтони не было: он спал на диване в гостиной. Поэтому мы пользовались постелью его брата, пока тот был на работе. К счастью, Лоренцо трудился допоздна, и я успевала вдоволь насладиться юным Энтони.) Я уже говорила тебе, Анджела: чтобы женщина научилась получать удовольствие от секса, требуются время, терпение и прилежный партнер. Влюбившись в Энтони Рочеллу, я обрела и первое, и второе, и третье. Мы с Энтони очутились в постели Лоренцо уже в первый вечер нашего знакомства. После проб в «Лили» он поднялся наверх, чтобы подписать контракт и забрать у Билли копию сценария. Когда взрослые дела были сделаны, Энтони ушел. Но Пег тут же велела мне догнать его и обсудить костюмы. Я с радостью бросилась выполнять ее просьбу. Так быстро я еще никогда не бегала. Догнав Энтони на тротуаре, я схватила его за руку и представилась, одновременно пытаясь отдышаться. Вообще-то, обсуждать было нечего. Костюм, в котором он пришел на пробы, идеально подходил для роли Счастливчика. Разве что слишком современный, но с подтяжками и ярким галстуком будет самое то. Дешево и мило — так и должен одеваться Счастливчик Бобби. О чем я — весьма опрометчиво — и сообщила Энтони: мол, костюм идеально подойдет для роли, потому что он дешевый и милый. — Дешевый и милый, значит? — уточнил он. — Это ты про меня? — В глазах у него плясали веселые искорки. Глаза у него были удивительные — темно-карие, живые. Его как будто все время что-то забавляло. Присмотревшись к нему вблизи, я поняла, что он старше, чем казалось со сцены, — не долговязый юнец, а скорее стройный молодой человек ближе к двадцати девяти годам, чем к девятнадцати. Но из-за худобы и беспечной походки он действительно выглядел много моложе. — Может, и про тебя, — ответила я. — Хотя в дешевом и милом нет ничего плохого. — А ты у нас дорогая, значит. — Он неспешно окинул меня оценивающим взглядом. — Но ведь милая? — Очень. Мы молча смотрели друг на друга. Ни слова не говоря, мы активно обменивались информацией — и наши взгляды были красноречивее любых речей. Разговор без слов — это и есть флирт в чистом виде, Анджела. Серия безмолвных вопросов, которые одна сторона задает другой одними лишь глазами. И ответ всегда один и тот же. «Возможно». Мы долго смотрели друг на друга, обмениваясь безмолвными вопросами и каждый раз отвечая: «Возможно, возможно, возможно». Молчание так затянулось, что стало неловким. Но из упрямства я не собиралась ни отводить взгляд, ни заговаривать первой. Наконец Энтони рассмеялся, и я тоже. — Как тебя зовут, куколка? — спросил он. — Вивиан Моррис. — Ты свободна сегодня вечером, Вивиан Моррис? — Возможно, — ответила я. — То есть «да»? — уточнил он. Я пожала плечами. Он склонил голову набок и шагнул ближе, по-прежнему улыбаясь. — Да? — спросил он снова. — Да, — ответила я, решив, что хватит с меня «возможно». Однако Энтони повторил еще раз: — Да? — Да! — сказала я погромче, решив, что он не расслышал. И снова: — Да? И тут я поняла, что спрашивает он о другом. Не об ужине и не о кино. А о том, свободна ли я для него самого. — Да, — ответила я совсем другим тоном. Через полчаса мы лежали в постели его брата. Я сразу поняла, что меня ждет совсем не тот секс, к которому я привыкла. Во-первых, в кои-то веки я была трезвой как стеклышко, и мой партнер тоже. Во-вторых, никакой гардеробной ночного клуба, никакой торопливой возни на заднем сиденье такси. Возни и близко не было. Энтони Рочелла не спешил. Во время секса он любил поговорить, но его, в отличие от доктора Келлогга, мне совсем не хотелось затыкать. Ему нравилось задавать мне игривые вопросы, от которых я просто таяла. По-моему, ему просто нравилось снова и снова слышать мое «да», а я была только рада стараться.