Прошло всего несколько минут. Так мне показалось. Открыв глаза, я увидела Оливию: она зашла в гостиную в пальто и шляпке, с сумочкой в руках. Я решила, что она выходила на улицу, а я не заметила. Стэн Вайнберг исчез, но принесенная им дурная весть висела в воздухе, как мерзкий запах. Пег по-прежнему дремала на диване, откинув голову, и время от времени что-то бессвязно бормотала во сне. — Вивиан, иди и переоденься во что-нибудь поскромнее, — велела Оливия. — И поторопись, пожалуйста. Надень платье в цветочек, то, что привезла с собой из Клинтона. Прихвати пальто и шляпку. На улице холодно. Мы уходим. А когда вернемся, не знаю. — Уходим? Куда? — Неужели этой ужасной ночи не будет конца? — В клуб «Аист». Я намерена отыскать Уолтера Уинчелла и поговорить с ним лично. Билли рассмеялся: — Оливия идет в клуб «Аист»! Требовать аудиенции у самого великого Уинчелла! Умора! Вот уж не знал, что ты наслышана о клубе «Аист», Оливия. Думал, ты считаешь его родильной палатой. Оливия проигнорировала его насмешки и лишь предупредила: — Пожалуйста, Билли, не давай Пег больше пить сегодня. Чтобы разгрести эту навозную кучу, нам понадобится ее ясная голова — как только удастся привести Пег в чувство. — В нее больше и не влезет, — ответил Билли, махнув в сторону дивана, где распростерлась Пег. — Взгляни на нее! — Вивиан, давай быстрее, — поторопила меня Оливия. — Приведи себя в порядок. Помни: ты скромная благовоспитанная девушка и сегодня должна выглядеть соответствующим образом. Пригладь волосы. Сотри макияж. Короче, прими приличный вид, насколько это возможно. И руки вымой как следует, с мылом. От тебя несет борделем, чего нам не надо. Удивительно, Анджела, что нынче никто не помнит Уолтера Уинчелла. Когда-то он был самым влиятельным репортером во всей Америке, то есть самым влиятельным человеком в мире. Разумеется, Уинчелл писал о богатых и знаменитых, но и сам был не менее богатым и знаменитым. А то и более. Публика его обожала; жертвы боялись как огня. Одним росчерком пера он возводил и рушил репутации, как ребенок — песчаные замки. Говорят даже, именно благодаря Уинчеллу Рузвельта переизбрали на второй срок — репортер всецело поддерживал вступление Америки в войну, мечтал увидеть крах Гитлера и призывал публику голосовать за Рузвельта. Репортера послушались миллионы. Долгое время Уинчелл славился лишь тем, что торговал грязными сплетнями и писал колкости. Мы с бабушкой, разумеется, зачитывались его колонкой. Не пропускали ни одного выпуска. Он знал всё обо всех. Его щупальца простирались повсюду. В 1941-м клуб «Аист» фактически стал резиденцией Уинчелла. Об этом знал весь Нью-Йорк, и я в том числе: я много раз видела его в «Аисте» в ходе наших с Селией ночных вылазок. Репортер сидел за неизменным столиком под номером 50, как король на троне, и повелевал придворными. С одиннадцати вечера и до пяти утра его всегда можно было найти в «Аисте»; там он вершил свои грязные дела. Как посланники к великому хану, верноподданные стекались к нему со всех концов империи, чтобы попросить об одолжении или сообщить последние сплетни, питавшие ненасытное чудище — его газетную колонку. Уинчеллу нравилось общество артисток бурлеска (впрочем, кому оно не нравилось?), и Селия несколько раз подсаживалась к нему за столик. Он знал ее по имени. Не раз я видела их вместе на танцполе. Как бы Билли о нем ни отзывался, танцевал Уинчелл отменно. Но я, несмотря на бесконечные вечера в «Аисте», ни разу не осмелилась подсесть к Уинчеллу. Во-первых, я не была ни актрисой, ни танцовщицей, ни богатой наследницей, а значит, не интересовала его. Во-вторых, я до смерти его боялась — даже когда у меня не было на то причин. Теперь причина появилась. В такси мы с Оливией ехали молча. Я онемела от страха и стыда, Оливия же никогда не отличалась болтливостью. Должна отметить, что держалась она со мной очень великодушно. Не отчитывала меня, как школьная директриса, хотя у нее были все поводы. Нет, той ночью Оливия вела себя очень по-деловому. Она определила для себя цель и полностью сосредоточилась на ней. Соображай я хоть немного в ту ночь, меня поразило бы и тронуло, что именно Оливия — не Пег и даже не Билли — взяла на себя ответственность за меня. Но я пребывала в смятении и не могла по достоинству оценить ее акт милосердия. Я ждала неминуемого конца и видела вокруг лишь обреченность и мрак. Единственная инструкция, которую Оливия дала мне на выходе из такси, была такой: — Когда подойдем к Уинчеллу, не говори ни слова. Ни слова, слышишь? Молчи и хлопай глазками. Больше от тебя ничего не требуется. За мной. У дверей клуба нас остановили двое тамошних вышибал — Джеймс и Ник. Они знали меня в лицо, но сегодня не сразу сообразили, кто я такая. Я разительно отличалась от блистательной спутницы Селии Рэй, какой они привыкли меня видеть. Мой наряд совершенно не подходил для танцев в «Аисте». Ни вечернего платья, ни мехов, ни украшений (которые я обычно одалживала у Селии). Повинуясь приказу Оливии одеться поскромнее (к счастью, мне достало ума ее послушаться), я надела то самое платьице, в котором много месяцев назад приехала на поезде в Нью-Йорк. И пальто, которое носила еще в школе. Я стерла все следы грима и выглядела лет на пятнадцать. Мало того, сегодня меня сопровождала вовсе не Селия, а ее полная противоположность. Вместо роскошной артистки бурлеска я держала под руку мисс Оливию Томпсон, степенную даму в очках в проволочной оправе и старом коричневом пальто, вылитую школьную библиотекаршу. А то и маму школьной библиотекарши. Такие посетители едва ли поднимали градус царящего в клубе веселья, поэтому Джеймс и Ник синхронно вытянули руки и перегородили нам вход, как только Оливия направилась к двери. — Мы пришли к мистеру Уинчеллу, — отчеканила она. — Дело срочное. — Простите, мадам, свободных столиков нет, больше гостей не пускаем, — ответил Джеймс. Он лгал, разумеется. Будь сейчас перед ним мы с Селией, разодетые в пух и прах, те же двери распахнулись бы так стремительно, что слетели бы с петель. — А мистер Шерман Биллингсли, случаем, не на месте сегодня? — невозмутимо поинтересовались Оливия. Вышибалы переглянулись. Откуда невзрачной библиотекарше известно имя Шермана Биллингсли, владельца заведения? Воспользовавшись их замешательством, Оливия продолжала. — Потрудитесь сообщить мистеру Биллингсли, что управляющая театром «Лили» желает поговорить с мистером Уинчеллом и дело не терпит отлагательств. Передайте, что я выступаю от имени его доброй подруги Пег Бьюэлл. Времени у нас мало. Речь о возможной публикации этих фотографий. Тут Оливия достала из старушечьей клетчатой сумки мою погибель — тот самый коричневый конверт — и протянула его вышибалам. Ход был смелый, но отчаянные времена взывают к отчаянным мерам. Ник взял конверт, открыл его, посмотрел снимки и присвистнул. Перевел взгляд с фотографий на меня, затем снова на фотографии. Выражение его лица неуловимо изменилось. Теперь Ник меня узнал. Он вздернул бровь и плотоядно ухмыльнулся: — Сколько лет, сколько зим, Вивиан. Теперь ясно, почему ты нас забыла. Нашла занятие поинтереснее, да? От стыда у меня горели щеки, но я понимала: это только начало. — Будьте любезны следить за языком, мистер, когда говорите с моей племянницей, — изрекла Оливия таким стальным тоном, что им можно было просверлить дыру в банковском сейфе. «Моей племянницей»? С какой поры я стала племянницей Оливии? Ник пристыженно извинился. Но Оливия еще не закончила. — Итак, молодой человек, либо вы ведете нас к мистеру Биллингсли — а тот, несомненно, не одобрит вашего крайне неделикатного обращения с двумя дамами, которых он считает едва ли не родней, — либо провожаете прямиком к столику мистера Уинчелла. Либо одно, либо другое, иначе я не сдвинусь с места. Предлагаю выбрать столик мистера Уинчелла, поскольку я в любом случае там окажусь, чего бы это ни стоило, даже если в процессе кое-кто лишится работы. Просто невероятно, Анджела, какого страху способна напустить на молодых парней степенная матрона средних лет с суровым голосом. Парни боятся их как огня. (Видимо, такие женщины слишком похожи на их матерей, монахинь или учительниц воскресной школы. Детские травмы от давних нагоняев и телесных наказаний слишком болезненны и глубоки.) Джеймс и Ник переглянулись, еще раз посмотрели на Оливию и решили: с ней лучше не связываться. Так мы очутились за столиком Уолтера Уинчелла. Оливия присела рядом с великим Уинчеллом, но мне жестом велела встать у нее за спиной. Видимо, рассчитывала своим телом, как щитом, загородить меня от самого опасного и скандального в мире репортера. А может, просто старалась держать меня подальше, чтобы я не встревала в разговор и не портила ей игру. Отодвинув стоявшую перед Уинчеллом пепельницу, Оливия положила на ее место конверт: — Я пришла обсудить вот это. Уинчелл открыл конверт и пролистал фотографии. Я впервые их увидела, хоть и стояла слишком далеко и не могла разглядеть как следует. Но сомнений быть не могло: две девушки и один мужчина сплелись в тесном объятии. Чтобы понять смысл происходящего, детали не требовались. Уинчелл пожал плечами: — Я их уже видел. И купил. Ничем не могу помочь. — Я знаю, — ответила Оливия. — Насколько я понимаю, завтра в вечернем выпуске вы намерены их опубликовать. — Дамочка, а вы кто такая, если не секрет? — Оливия Томпсон. Управляющая театра «Лили». Я буквально слышала, как у него в мозгах защелкал арифмометр, и наконец Уинчелл сообразил. — А, та развалюха, где идет «Город женщин», — бросил он и зажег новую сигарету от окурка предыдущей. — Верно, — кивнула Оливия. (Она даже не стала возражать против «развалюхи» — впрочем, если начистоту, как тут возразишь?) — Хороший спектакль, — заметил Уинчелл. — Я написал о нем хвалебный отзыв. Похоже, он ждал благодарности, но Оливия была не из тех, кто раздает благодарности направо и налево — даже в том случае, когда сама пришла к Уинчеллу с поклоном. — А что за юный зайчонок прячется у вас за спиной? — Моя племянница. Племянница, значит. Похоже, версия закрепилась. — Не поздновато ли ей разгуливать в такое время? — спросил Уинчелл и присмотрелся ко мне повнимательнее. Впервые я стояла к нему так близко, и мне это ни капли не нравилось. Высокий, лет сорока с небольшим репортер немного смахивал на хищную птицу; кожа гладкая, розовая, как у младенца; нервная, подвижная челюсть. Он был одет в темно-синий костюм — стрелки на брюках отглажены так, что порезаться можно, — светло-голубую рубашку, коричневые остроносые туфли и щегольскую серую фетровую шляпу. Богатый и всесильный, он и выглядел богатым и всесильным. Руки его постоянно пребывали в движении, но взгляд, которым он меня пригвоздил, казался пугающе застывшим. Уинчелла можно было бы даже назвать привлекательным, если бы не животный страх, который он у меня вызывал. Впрочем, взгляд его на мне не задержался: я не заинтересовала репортера. Он оценил меня, проанализировал — «персона женского пола, молодая, неизвестная, незначительная» — и тут же выкинул из головы как совершенно бесполезную мелочь. Оливия указала на одну из фотографий: — Этот господин женат на нашей звезде. — Дамочка, я его знаю лучше вашего. Артур Уилсон. Бесталанный олух. Туп как пробка. Судя по всему, цеплять девиц он умеет гораздо лучше, чем играть на сцене. Впрочем, когда его женушка увидит фотографии, она ему задаст. — Она уже их видела, — сказала Оливия.