Теперь Уинчелл не скрывал раздражения: — Меня больше интересует, как они оказались у вас. Эти снимки — моя собственность. Зачем вы показываете их всему городу? Собираетесь брать деньги за просмотр? Оливия не ответила, а лишь смерила Уинчелла самым суровым взглядом, на который была способна. Подошел официант и спросил, не желаем ли мы выпить. — Нет, благодарю, — ответила Оливия, — мы воздерживаемся от алкоголя. Сомнительное утверждение для любого, кто учуял бы сейчас мое дыхание. — Если вы пришли с просьбой не публиковать статью, даже не надейтесь, — отрезал Уинчелл. — Это новости, а новости — моя работа. Если информация правдивая или интересная, я ее обязательно напечатаю. А здесь у нас и то, и другое. Муж Эдны Паркер Уотсон милуется с двумя девицами легкого поведения? Чего вы от меня ждете, дамочка? Что я буду стоять, скромно потупив взор, пока знаменитый актер развлекается со старлетками прямо посреди Манхэттена? Как известно, мне не по душе сплетни о супружеских парах, но раз уж люди так откровенно выставляются напоказ, чего вы от меня-то ждете? Оливия пронзила его ледяным взглядом: — Я жду от вас порядочности. — Знаете, дамочка, а вы не робкого десятка. Вас не так-то легко напугать, верно? Я вроде начинаю вспоминать: вы работаете на Билли и Пег Бьюэлл. — Правильно. — Чудо, что ваше жалкое заведение еще не разорилось. Как вы столько лет удерживаете зрителей? Неужто приплачиваете им? Подмазываете? — Загоняем в угол, — отвечала Оливия. — Мы обеспечиваем качественное развлечение, а в ответ зрители вынуждены покупать билеты. Уинчелл рассмеялся, побарабанил пальцами по столу и склонил голову набок: — Вы мне нравитесь. Хоть и работаете на этого высокомерного мерзавца Бьюэлла. У вас хорошая хватка. Стали бы при мне отличной секретаршей. — У вас уже есть отличная секретарша, сэр, в лице мисс Роуз Бигман, которую я считаю своей подругой. Едва ли ей понравится, если вы наймете меня. Уинчелл снова рассмеялся: — Вы знаете все обо всех даже больше моего! — Затем улыбка бесследно исчезла, так и не затронув безжизненных глаз. — Послушайте, леди, я ничем не могу помочь. Сочувствую вашей звезде, но от публикации не откажусь. — Я и не прошу вас отказаться от публикации. — Тогда что вам от меня надо? Я уже предложил вам работу. И выпить предложил. — Важно, чтобы имя этой девушки не появилось в вашей газете. — Оливия подвинула к нему одну из фотографий, сделанную несколько часов (а мне казалось, столетий) назад. На снимке я в экстазе запрокинула голову. — И с какой это стати? — С такой, что она невинна. — А по ней не скажешь. — Снова этот холодный, неприятный смех. — Сюжет не пострадает, если фамилия бедной девочки не появится в газете, — продолжала Оливия. — В историю вовлечены трое, и двое из них — публичные личности, актер и шоу-герл. Публика уже знает их по именам. Связав свою жизнь со сценой, они отдавали себе отчет, что выставляют свою жизнь на всеобщее обозрение. Скандал доставит им немало боли, но они как-нибудь переживут. Скандалы прилагаются к славе. Но эта девочка-подросток, — она снова ткнула в меня на фотографии, — учится в колледже, она из хорошей семьи. После такого позора она уже не оправится. Назвав ее имя, вы сломаете ей жизнь. — Погодите, так это она на снимке? — Теперь уже Уинчелл ткнул пальцем в мою сторону, словно палач, выбравший жертву из толпы. — Именно, — кивнула Оливия. — Это моя племянница. Хорошая, милая девушка. Учится в Вассаре. (Тут Оливия изрядно преувеличила: да, я посещала Вассар, но вряд ли можно сказать, что я там училась.) Уинчелл все еще смотрел на меня. — Тогда какого дьявола ты не на занятиях, дитя? По правде говоря, Анджела, в тот момент я мечтала оказаться в Вассаре. Ноги подо мной подкашивались, легкие отказывались работать. Слава богу, Оливия приказала мне молчать. Я изо всех сил изображала благовоспитанную девушку, которая изучает литературу в почтенном заведении и трезва как стеклышко, — и сегодня роль давалась мне с большим трудом. — Она тут гостит, — объяснила Оливия. — А сама из маленького городка, из порядочной семьи. Случайно попала в плохую компанию. С порядочными девушками в большом городе такое бывает сплошь и рядом. Она оступилась, только и всего. — И вы просите не поливать ее грязью, так я понимаю? — Точно. Я прошу вас подумать, так ли необходимо упоминать ее имя. Публикуйте свой материал, коль в том есть нужда, даже фотографии публикуйте. Но имя невинной девушки можно и опустить. Уинчелл снова просмотрел фотографии. Выбрал одну, где я целовала Селию; моя рука змеей обвивалась вокруг шеи Артура Уотсона. — Сама невинность, — заметил он. — Ее соблазнили, — невозмутимо подчеркнула Оливия. — Она совершила ошибку. С кем не бывает. — Если я перестану печатать сплетни только потому, что невинные овечки совершают ошибки, где мне взять денег на норковые шубы для жены и дочери? — У вашей дочери красивое имя, — вдруг выпалила я без всякой задней мысли. Звук собственного голоса заставил меня вздрогнуть. Вообще-то, я не собиралась говорить. Слова вылетели сами собой. Уинчелл и Оливия тоже удивились. Оливия развернулась и гневно воззрилась на меня, а Уинчелл недоуменно встрепенулся: — Что ты сказала? — Вивиан, сейчас тебе лучше помолчать, — прошипела Оливия. — Сами помолчите, — велел ей Уинчелл. — Что ты сказала, девочка? — У вашей дочери красивое имя, — повторила я, глядя на него, как кролик на удава. — Уолда. — И что тебе известно о моей Уолде? — настойчиво спросил он. Будь у меня достаточно мозгов или воображения, чтобы сочинить интересную историю, я ответила бы иначе, но от страха я разучилась даже врать. — Мне всегда нравилось ее имя, — пролепетала я. — Видите ли, моего брата зовут Уолтер, как и вас. И отца моей бабушки тоже звали Уолтер. Бабушка попросила, чтобы брата назвали в честь ее отца. Чтобы сохранить семейную традицию. Еще давным-давно бабуля начала слушать ваши радиопередачи как раз из-за имени, потому что оно ей нравилось. А потом уже все ваши заметки читала. Мы их вместе читали в «Нью-Йорк график». Уолтер — ее любимое имя, и она очень обрадовалась, когда вы назвали своих детей Уолтер и Уолда. Она позволила родителям назвать меня Вивиан, но когда узнала, что вашу дочь зовут Уолдой, очень пожалела, что не выбрала такое же имя. Говорила, что оно утонченное и послужит добрым предзнаменованием. В детстве я все время слушала вас по радио в передаче «Танцевальный час с „Лаки страйк“». Бабушке так нравилось ваше имя. И я тоже мечтала, чтобы меня звали Уолдой. Бабуля была бы счастлива. Наконец я выдохлась, израсходовав весь запас обрывочных фраз и сообразив, что несу полную чушь. — Кто заказывал краткое резюме? — пошутил Уинчелл, снова показав на меня пальцем. — Не стоит ее слушать, — отрезала Оливия, — она разволновалась. — А по-моему, дамочка, это вас не стоит слушать, — бросил репортер Оливии и снова повернулся ко мне: — Кажется, я видел тебя раньше. Ты здесь бывала, верно? И обычно с Селией Рэй? Я обреченно кивнула и заметила, как у Оливии поникли плечи. — Так и знал. Сегодня ты вырядилась невинной провинциалочкой, но я-то помню тебя другой. Чего ты только не вытворяла в этом самом зале. А теперь пытаешься убедить меня в своей порядочности? Вот так номер. Послушайте, вы обе, я вас раскусил. Вы надеялись заморочить мне голову, а я терпеть не могу, когда мне морочат голову. — Он повернулся к Оливии: — Вот только не пойму, вам-то какой резон сражаться за девчонку? Каждая собака в этом клубе подтвердит, что с невинностью она давным-давно распрощалась, да и никакая она вам не племянница. Господи, да вы даже с разных континентов. Акцент отличается. — Она моя племянница, — уперлась Оливия. — Дитя, скажи: это твоя тетя? — обратился Уинчелл ко мне напрямую. От страха я разучилась врать, но сказать правду тоже не могла, поэтому выкрикнула: «Простите!» — и разрыдалась. — Тьфу. У меня от вас мигрень, — буркнул Уинчелл, сунул мне свой носовой платок и приказал: — Садись, дитя. А то решат еще, что я злодей какой. Я согласен только на слезы старлеток и танцовщиц, которым я разбил сердце. Он прикурил две сигареты и протянул одну мне. — Или ты воздерживаешься? — с насмешливой улыбкой спросил он. Дрожащими пальцами я с благодарностью взяла сигарету и сделала несколько глубоких затяжек. — Сколько тебе лет? — спросил он. — Двадцать. — Достаточно, чтобы соображать. Впрочем, откуда у девиц соображение. Итак, ты говорила, что читала мою колонку в «Нью-Йорк график»? Это же было сто лет назад[32]. Я пояснила: — Моя бабушка вас обожала. Читала мне ваши заметки, когда я была еще совсем маленькая. — Обожала, говоришь? И чем я ей так приглянулся? Кроме имени, о чем мы уже наслышаны из твоего незабываемого монолога. На этот вопрос я ответила с легкостью, поскольку бабушкины вкусы знала как свои. — Ей нравился ваш стиль. Нравилось, когда вы называли жениха и невесту «обреченные» вместо «обрученные». Нравилось, что вы не боитесь конфликтов. И ваши театральные обзоры нравились. Она говорила, что из всех критиков вы единственный, кто с интересом смотрит спектакли и по-настоящему болеет душой за театр. — Вот как, значит, говорила твоя бабуля? Рад слышать. И где эта чудесная женщина сейчас? — Умерла, — ответила я и чуть снова не заплакала.