– Повторите его мне. Дантес задумался. – Вот он, слово в слово: «Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского прокурора, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле „Фараон“, прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Порто-Феррайо, имел от Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора письмо к бонапартистскому комитету в Париже. В случае его ареста письмо будет найдено при нем, или у его отца, или в его каюте на „Фараоне“. Аббат пожал плечами. – Ясно как день, – сказал он, – и велико же ваше простодушие, что вы сразу не догадались. – Так вы думаете?.. – вскричал Дантес. – Какая подлость! – Какой был почерк у Данглара? – Очень красивый и четкий, с наклоном вправо. – А каким почерком был написан донос? – С наклоном влево. Аббат улыбнулся. – Измененным! – Почерк настолько твердый, что едва ли он был изменен. – Постойте, – сказал аббат. Он взял перо или, вернее, то, что называл пером, обмакнул в чернила и написал левой рукой, на холсте, заменяющем бумагу, первые строки доноса. Дантес отпрянул и со страхом взглянул на аббата. – Невероятно! – воскликнул он. – Как этот почерк похож на тот! – Донос написан левой рукой. А я сделал любопытное наблюдение, – продолжал аббат. – Какое? – Все почерки правой руки разные, а почерки левой все похожи друг на друга. – Все-то вы изучили!.. Все знаете! – Будем продолжать. – Да, да. – Перейдем ко второму вопросу. – Я слушаю вас. – Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вы не женились на Мерседес? – Да, одному молодому человеку, который любил ее. – Его имя? – Фернан. – Имя испанское. – Он каталанец. – Считаете ли вы, что он мог написать донос? – Нет, он ударил бы меня ножом, только и всего. – Да, это в испанском духе: убийство, но не подлость. – Да он и не знал подробностей, описанных в доносе. – Вы никому их не рассказывали? – Никому. – Даже невесте? – Даже ей. – Так это Данглар. – Теперь я в этом уверен. – Постойте… Знал ли Данглар Фернана? – Нет… Да… Вспомнил! – Что? – За день до моей свадьбы они сидели за одним столом в кабачке старика Памфила. Данглар был дружелюбен и весел, а Фернан бледен и смущен. – Их было только двое? – Нет, с ними сидел третий, мой хороший знакомый: он-то, верно, и познакомил их… портной Кадрусс. Но он был уже пьян… Постойте… постойте… Как я не вспомнил этого раньше! На столе, где они пили, стояла чернильница, лежали бумага, перья. – Дантес провел рукою по лбу. – О! Подлецы, подлецы! – Хотите знать еще что-нибудь? – спросил аббат с улыбкой. – Да, да, вы так все разбираете, так ясно все видите. Я хочу знать, почему меня допрашивали только один раз, почему меня обвинили без суда? – Это уже посложнее, – сказал аббат. – Пути правосудия темны и загадочны, в них трудно разобраться. Проследить поведение обоих ваших врагов – это было просто детской игрой, а теперь вам придется дать мне самые точные показания. – Извольте, спрашивайте. Вы поистине лучше знаете мою жизнь, чем я сам. – Кто вас допрашивал? Королевский прокурор, или его помощник, или следователь? – Помощник. – Молодой, старый? – Молодой, лет двадцати семи. – Так, еще не испорченный, но уже честолюбивый, – сказал аббат. – Как он с вами обращался? – Скорее ласково, нежели строго. – Вы все ему рассказали? – Все. – Обращение его менялось во время допроса? – На одно мгновение, когда он прочел письмо, служившее уликой против меня, он, казалось, был потрясен моим несчастьем. – Вашим несчастьем? – Да. – И вы уверены, что он скорбел именно о вашем несчастье? – Во всяком случае, он дал мне явное доказательство своего участия. – Какое именно? – Он сжег единственную улику, которая могла мне повредить. – Которую? Донос? – Нет, письмо. – Вы уверены в этом?