– А и так ясно – галиматьёй ты его засыпала с ног до головы. Неудивительно, что дольше всех у него сидела, – фыркнул граф. – Эх, как жаль, что у него голова от тебя не лопнула. – Александр Константинович, я не понимаю до сих пор. Всю ночь думал. Для чего вы меня форточку просили открыть? Марфа и её хозяин переглянулись. В их взаимных взглядах промелькнуло ощущение какой-то виноватости перед секретарём. Соколовский жестом предложил Марфе поведать Францу Карловичу причину той просьбы. – Послушать я хотела, голубчик, – глядя на книжные полки, пояснила экономка. – Не любопытства ради, а на пользу дела. – Ну, выкладывай, чего узнала? – спросил Александр Константинович. – Да ничего важного. Все одно и то же твердят. Всем странным кажется поступок Барсукова. Когда он вывел гостей скульптуру свою показать. Паша так тихо говорил, что я едва слышала через форточку. Знаете, такое у меня чувство, будто не любил он деда. Вот не знаю почему. Но чувствую. Чем-то озлоблен он на деда и, прости Господи Иисусе, но даже рад его смерти. – Да нет, показалось вам, – сконфузился Франц Карлович. – Павел – добрый юноша. – Францишка, родной мой, – невесело улыбнулся граф. – Мне не раз пришлось расследовать убийства, которые совершались добрыми и милыми людьми. Иногда они до того отчаиваются, что готовы совершить грех ради победы над несправедливостью. А сколько отравлений из-за любви в мире случается. Ух! – Да что ты говоришь, батюшка, – замахала рукой на своего воспитанника Марфа. – Уж не хочешь ли ты сказать, что дед с внуком зазнобушку не поделили? Страсти какие. – Не говорил я такого! Ты опять навыдумывала. А только сказал я, что если человек выглядит добрым, то это не мешает ему убить кого-либо. Дальше говори. Что управляющий рассказал? – Этот самый сдержанный из всех оказался. Сказал, что вчера днём хозяин распорядился перенести бюст в летний домик. Значит, заранее решил вам похвастаться. Ещё днём. – А где до этого скульптуру хранили? – В подвалах. Признался, что отходил на кухню – о чае распорядиться. Поднос с кружками я вынесла в столовую – Анечка и поднять его не сумела бы. Утёсов… – А-а! Франц, она ещё и чай выносила! Теперь этот боров точно за меня возьмётся. В этом доме, и правда, тролль жил, а не человек. Даже после смерти мне жизнь портит. Кто-нибудь видел, как ты чай несла? – Я первой в столовую зашла. Потом уже другие пришли – стол прибрать. Да не беспокойтесь, граф. Не я его отравила… – Да что ты? Как гора с плеч, – безрадостно объявил Александр Константинович. – Утешила. А вот попробуй, докажи это елецкому борову. – У меня и яду не было, – простодушно сказала Марфа. – А вот у кого-то имелся. Марфа пошарила у себя в карманах, спрятанных в складках платья, и вытащила небольшой пузырёк с пробкой. Пузырёк был самым обыкновенным. В подобных в каждой аптеке продавали самые разные порошки. Граф Соколовский и его секретарь уставились на светло-коричневый стеклянный пузырёк, на дне которого сверкал порошок, похожий на кристаллы сахара. – Oh, mein Gott! Wo hast du das13? – Марфа, ты где это достала? – Из помойного ведра. Кто-то из слуг выбросил его, я заметила и поспешила забрать. Как же смешно выглядели эти сыщики. Всё верх дном перевернули, и в мусоре рылись, а я их опередила, – торжествующе улыбнулась Марфа. – Да ты с ума сошла что ли? Надо было сразу сказать мне, отдать борову по фамилии Утёсов! За что?! – граф в изнеможении посмотрел на потолок. – Знаешь, меня одолевают мысли, а не в сговоре ли ты с кем-нибудь? Спелись вот с Карловичем – меня выставить убийцей, а пока буду на рудниках гнить, вы мои последние сбережения стащите, а? Марфа и молодой секретарь переглянулись и улыбнулись. Хмуро улыбнулся и сам Соколовский. – Ох, клади ко мне в карман, – приказал граф и оттопырил карман брюк. – Вот так лучше будет. Я передам следователю. Никогда, запомните, никогда не берите ничего на месте преступления! В лучшем случае – усложните работу сыщикам, а в худшем – невольно станете пособником и поможете преступнику избавиться от улик. За дверью раздался стук. Тут же, не дожидаясь приглашения войти, в библиотеку проник Светилин. Граф хлопнул себя по карману, куда секунду назад упал пузырёк с ядом. Актёр посмотрел на Соколовского и его друзей замутнённым взглядом и слегка покачнулся вперёд. Видимо, это был неудачный поклон. – Добрый день, господа! Дама! Вам удалось поспать сегодня? – не вполне членораздельно поинтересовался провинциальный актёр. – Франц? Нет? И мне тоже. Какой ужас! – Да не каждый день становишься… – И у меня больше нет коньяку! – огорчённо произнёс Светилин. – Ах, вы об этом. – Александр Константинович, вы не возражаете, если я и мой друг немного прогуляемся по саду? Франц Карлович, я вам не помешал? – Нет-нет, что вы, – секретарь подошёл к актёру и по-дружески погладил его по плечу. – Мы, как вы, наверное, подумали, обсуждали вчерашнее происшествие. И вы нам нисколько не помешали. Я буду рад пройтись по свежему воздуху. Александр Константинович, вы не возражаете? – Нет, удачной прогулки, – учтиво улыбнулся граф и дождался, когда за ними закроется дверь. – Марфа, если бы он зашёл минутой раньше, я бы тебя защищать не стал. И в Сибирь за тобой не поехал бы – эпоха декабристов миновала. – Обхохочешься, Константиныч. Может, в беседке поговорим? Чтоб здесь не мешали? – Лучше уж здесь. В беседке мы будем на виду. И окна закрыты. Да и ты рядом со мной, значит подслушивать не кому, – пошутил граф. – Рассказывай, кто мог выбросить этот пузырёк? – Я его из ведра на кухне достала. Туда никто из гостей не заходил. Значит, кто-то из прислуги отравил. А! Неужели Аня? Такая тихая! Вот такие тихони обычно и травят. Неужели она?! – Прекрати, так кричишь, что нас и во дворе слышно, – взмахнул тростью граф и снова зашагал по комнате. – Кто-то из прислуги. Запомним. А когда ты заметила его в мусоре? До или после смерти Барсукова? Кажется, я знаю ответ. – После. – Как? Постой, чего же ты тогда подозвала меня, когда я вернулся в столовую после осмотра барсуковской скульптуры? Ты сказала, что умрёт кто-то, что недоброе случится. И на управляющего наговаривала. – Это я тебя подозвала, потому что чуяла смерть. Отто как-то странно вёл себя. На кухню пришёл, хотя мы и без него знали, когда чай нести. И приказал чай на столике поставить… – Это он вам указал, на какой столик ставить, у какой стены? – Да, я же говорю – подозрительно это выглядело. Ошивался рядом, пока я не разлила заварки по кружкам. Потом я вынесла поднос, поставила, куда и было велено. Вышли вы из гостиной, я и позвала тебя. Потому что чувствовала – беда надвигается. А потом всё и случилось. Как-то всё помутилось, все будто помешались, в оцепенение впали. Ты запретил трогать что-либо, приказал всем успокоиться и дожидаться полиции. Псаря Михаил Михайлович за городовым послал. Ну, а мы на кухне собрались, там ждали указаний дальнейших. – Понятно, любой из слуг мог выбросить этот пузырёк. А чай разливала и выносила ты. В самую пору звать Утёсова, да на тебя пальцем указывать, – граф недовольно покачал головой. – Марфа, подумай прежде, чем отвечать. А мог ли Отто воспользоваться случаем и подсыпать в кружку хозяина яд? Может ты отвернулась или отвлеклась. Заварочный чайник отставила и отвернулась или с самоваром возилась, а? – Да мог он, Саша. Мог, конечно. Пока я вертелась, за сахарницей отвернулась. Коли яд наготове держал, так успел бы сыпнуть его. Долго ли. Постой, а ведь он мог тут же и выкинуть его. Я не помню, подходил он к ведру или нет. Мог. Мог! Он это, Константиныч, он! – Тише, – успокаивающе взмахнул ладонью граф. – И помолчи, пока ещё не забила мне голову болтовнёй. А скажи мне, Марфа, как это при обыске у тебя пузырёк не нашли? – Хе-хе. Не лыком шиты мы. Недаром с таким сыщиком, как ты живём, – граф улыбнулся в ответ на такую грубую лесть. – Я пока под окном сидела, слушала, как тебя допрашивают, у дорожки и спрятала пузырёк. А сегодня днём забрала. Марфа вкратце рассказала про допрос Торопина и Светилина. Врач наглотался успокоительных таблеток с такой жадностью, что чуть не уснул прямо во время допроса. Марфа за три дня собрала здешние слухи и хотела графу поведать о финансовой зависимости врача от фабриканта, но граф не позволил ей отвлечься и потребовал рассказать о Светилине. Актёр тоже не поведал ничего, что натолкнуло бы следствие на след убийцы. Однако Роман Светилин тоже упомянул о странном разговоре управляющего и Михаила Михайловича у столика с чаем. Правда, он и мысли не держал о виновности Отто. Актёр намекнул следователю, что сподручнее (и выгоднее, самое главное) отравить Михаила Аристарховичу было его родному сыну. Ведь именно он подал отцу кружку со смертельным ядом. Аня и другие слуги рассказали и того меньше. Они мало что видели и слышали – почти всё время провели на кухне и прибежали уже на предсмертные крики хозяина. – М-да, – задумчиво протянул граф. – Придётся отсеять тех, кому смерть Барсукова не несёт выгоды. А то мы эдак запутаемся. Александр Константинович присел на стул и подобрал под себя ноги. Его привычные напыщенность и галантность почти улетучились. Перед Марфой сидел обыкновенный сорокалетний мужчина с причудливой тростью, с грузом мрачных воспоминаний. Среди тёмно-русой шевелюры блестели первые седые волоски, предвещающие о скорой старости. Хотя чудаковатый граф стареть был отнюдь не готов. И Марфа знала, что её воспитанник остаётся молодым не только душой. – Константиныч, ты только не кричи, – предварительно попросила верная его подруга. – Скажи начистоту, это правда, что к тебе ночью баронесса приходила? – Скотина это Пулев. Он пронюхал и растрепал, – оскалился Соколовский, раздувая ноздри. – Значит, правда. Как ты мог, Саша? Ты же оставил её. Говорил, что исправился. – Я хочу исправиться, Марфа. Хочу и стараюсь, но как я слаб, – тихо признался Александр Константинович. – Я слаб, а страсти мои сильны. Когда она пришла ко мне, немного подшофе, такая нежная, мягкая, как раньше. Что я мог поделать? Марфа приготовилась сказать нечто весьма гневное и колкое, но граф опередил её. – Я пытался закрыть перед ней дверь. Но она поцеловала меня, и страсть разожглась во мне с новой силой, Марфа, пойми. Даже после того, как она поцеловала меня, я ещё боролся. Но потом… этот запах, эти прикосновения! Всё, как раньше. Я не смог устоять перед желанием. И никакой бес меня не путал. Черти здесь ни при чём. Я сам, Марфа, хотел этого. Хотел и желал два года. Марфа посмотрела в карие глаза своего воспитанника, хозяина, друга и защитника. Она погладила его щеку и спустилась по руке до локтя. В её взгляде не было ни капли осуждения или порицания. Одна лишь жалость. Она жалела графа, оступившегося так же, как это часто делают простые добрые люди. – Что бы я ни говорил, как бы ни постился, но я нисколько не изменился. Какой из меня раб Божий? Я раб своих страстей. Как мне пожелалось, так и поступил. А теперь сильно жалею об этом. Глава седьмая Новые слухи и старый князь Граф Соколовский в опрятном однотонном костюме чёрного цвета прогуливался по владениям покойного Барсукова. В правой руке его вздрагивала при каждом шаге тёмно-жёлтого цвета трость. Лицо его выражало крайнюю сосредоточенность и работу мысли. «У прислуги не было никакого повода желать хозяину смерти. Если бы такой повод и был, Марфа уже давным-давно про это узнала, – думалось столичному аристократу. – Хотя, я, кажется, стал переоценивать её способности по сбору сплетен. Ведь она до сих пор находится в неведении насчёт романа Аннушки и Барсукова-младшего. А, может, и нет никакого романа?». – Не-е-т, – граф приостановился и покачал головой. – Эти двое влюблены друг в друга. Сомнений быть не может. Пусть я и не слышал всего их разговора эти взгляды, эти вздохи им от меня утаить не удалось. Александр Константинович уже признал в уме своём необходимость беседы с Аннушкой. Девушка могла видеть, кто выбросил пузырёк с ядом. В голове сыщика тут же стали зарождаться всякие необычные подозрения на этот счёт, но он постарался скорее избавиться от них. Дать в своей голове укорениться какому-то убеждению – значит лишиться возможности видеть картину во всех деталях. Ни одна догадка не должна была превалировать на данном этапе. Иначе, разум невольно начнёт подстраивать остальные факты под эту догадку. – Отравлен был, безусловно, чай. Нужно отталкиваться от этого факта. Проходя мимо вольера с гончими, Соколовский вздрогнул от взрывного лая. Несколько собак по другую сторону крепкой металлической сетки разрывались от лая. Дверь в вольер была надёжно заперта на засов, поэтому граф не обратил на них особого внимания. Удаливших от разрывающихся от лая охотничьих собак покойного Барсукова, Александр Константинович направился к беседке. Там вели тихую беседу двое – баронесса Мыслевская в тёмно-синей шляпке, украшенной длинными чёрными перьями, и князь Пулев. Граф Соколовский с ненавистью смотрел на сухое лицо Фёдора Ивановича. Его манерность раздражала графа. В сердце разожглось сильное желание подскочить к старику и дать ему сильной пощёчины. Слишком мерзким казался Соколовскому этот человек, кичившийся древностью своего рода и, при этом, погрязший в лицемерии и гнусных делах. Александр Константинович в два прыжка поднялся по деревянным ступеням и оказался перед шепчущейся парочкой. Они тут же замолчали и с удивлением посмотрели на графа. – Александр Константинович, – приветливо улыбнулась Марина Николаевна. – Рада вас видеть. Мы все так напуганы – один только вы сохраняете спокойствие. – Нашему другу не впервой наблюдать убийство. Что же вы, уже установили личность убийцы?