– Погодите, но какой ему был смысл убивать Барсукова? – Да я же только что тебе рассказала, Светилин – не Светилин вовсе, а сын его – Роман Михайлович Барсуков. – Да, но знал ли он сам об этом? – Да знал, конечно. Пронырливый такой, как бы и не вынюхал! Это он с виду такой бездельник, а сам – поумнее нас с тобой. – Неужели вы, правда, думаете, что этот актёр решился практически на глазах у всех отравить хозяина дома? Кругом ведь были люди. – Да кто? Александра Константиныча я к себе позвала. Одна баронесса могла видеть. Да у неё мысли другим заняты. Она коли и увидела б, так не заметила. – Я вижу, вы Марину Николаевну недолюбливаете? – А за что её любить… Очевидно, Марфа хотела высказать в адрес баронессы нечто очень нелицеприятное, но в последний момент всё же сдержалась. – Интриганка та ещё. Эта всё про всех знает, подсматривает и подслушивает. Франц Карлович недоумённо уставился на служанку. Остановить разговорившуюся Марфу было по силам, кажется, только графу Соколовскому. Но его рядом не было, поэтому Марфа безостановочно наполняла уши секретаря своими домыслами, которые, порой, противоречили друг другу. Лишь вдоволь наболтавшись, она стала замедляться и позёвывать. – Не удивлюсь, если выяснится, что Отто этот заодно с актёром действовал. Ох, не удивлюсь. Он потому чай приказал на подносе вносить, а не каждому отдельно по кружке поставить. Продал хозяина за пять копеек. Рожа немецкая. Ой, прости Карлович! Я что-то заговорилась. Мне же идти пора. Неведомая сила схватила Марфу за плечи и заставила выйти из дома. Она в каком-то исступлении выбежала на веранду и завертела головой по сторонам, будто пыталась найти кого-то в сгущающейся темноте. Эта неведомая сила была не что иное, как прирождённая тяга Марфы к поиску чего-то секретного, нового. И необъяснимое предчувствие предсказывало о чём-то страшном. О приближающемся любопытном происшествии. Облачённый в ночную сорочку граф Соколовский стоял перед образами и совершал чтение вечерних молитв. Он уже доканчивал повседневное исповедание грехов, как в дверь мягко постучали. Александр Константинович вытерпел несколько повторяющихся ударов в надежде на то, что поздний посетитель всё-таки отступится. Но нет. Стук становился всё настойчивее. – Алекс, это я. Я знаю, ты здесь. Конечно, он сразу узнал голос Мыслевской. Соколовский медленно закрыл молитвослов, перекрестился и впустил баронессу. Она была в лёгком халате, подчёркивающем изумительную фигуру этой ослепительной женщины. – Марина Николаевна, вы пытаетесь превратить ваши поздние визиты в какую-то традицию… – Раньше твои поздние визиты были традицией, – баронесса одарила столичного аристократа белоснежной улыбкой. – И мне это всегда нравилось. Как я хотела бы восстановить наши былые чувства. – Забудь об этом. То, о чём ты мечтаешь – мерзость и грех. – Я мечтаю? – вскинула тонкие тёмно-рыжие брови Мыслевская. – Как будто ты не желаешь снова обнять меня. Обнять и поцеловать. Я никого так не любила, как тебя. Мыслевская присела на письменный стол графа, оголив соблазнительную ножку, и в глазах её заиграли огоньки страстного желания. Пальцы Соколовского сами сжались в кулаки так, что побелели костяшки. Он готов был кинуться к своей любовнице и осыпать её тело жаркими поцелуями. Соколовский из последних сил держался в тот момент, когда халат баронессы пополз вниз, обнажая перед ним белоснежные плечики. Граф помнил каждую родинку на этих плечах, на бархатной спине. – Нет. Это грех… – Что ты заладил, словно монах. Раньше ты не был таким. – Раньше я был таким, как вы, – резко ответил граф и подошёл к баронессе. – Я многое понял за эти два года. Я попытаюсь исправиться и стать христианином. – Убери этот монашеский тон, – вспылила Мыслевская и насмешливо фыркнула. – Что-то ты позабыл о том, что совершаешь грех, позапрошлой ночью. Где же была тогда твоя праведность? И после того, что ты вытворял, ты надеешься в рай попасть? Какая самонадеянность. Впрочем, здесь я узнаю прежнего Алекса. – Бог любит нас. И Он Милостив. – Несказанно. Настолько любит, что уничтожил всё живое на Земле, пощадив лишь счастливчиков в ковчеге, – презрительно бросила Марина Николаевна и поправила халат. Она ждала слов графа, но он не сказал ничего. Он пытался не смотреть на былую любовницу. – Саша, ты просто жалок. Марина Николаевна соскользнула со стола и прошла мимо Соколовского. Вместе с ней рядом с графом пролетел лёгкий запах изысканных французских духов. – Ты ещё в монастырь уйди. – Уйду, когда сам решу так. Свой совет можете оставить при себе, моя драгоценная госпожа Мыслевская, – с натянутой улыбкой ответил Александр Константинович. – Доброй ночи. После этих слов баронесса покинула спальню и прикрыла за собой дверь. Граф Соколовский бесшумно сел на кровать и, положив руки на колени, долго смотрел в окно. Страсти бурлили в его сердце, но голос совести убеждал его в правильности поступка. Столичный сыщик поджал губы и, закрыв глаза, глубоко вздохнул. И всё же Александр Константинович чувствовал, что поступил правильно. Радость от того, что в этот раз он одолел свои желания, постепенно наполняла его сердце. – Благодарю тебя Господи. Помоги мне устоять пред искушениями и победить свои страсти. Граф перекрестился и уже хотел запереть на ночь дверь, как смутные крики достигли его уха. Столичный сыщик прислушался, спешно открыл окно. Ему не послышалось – с северного края усадьбы доносились крики и яростный собачий лай. Окна в спальне Соколовского выходили на восток, и он не мог ничего видеть, но рядом с псарней происходило что-то ужасное. Глава двенадцатая Обманутый Лев Борисович Александр Константинович бросил последний кусочек пирожка на дорожку и расслабленно откинулся на спинку скамейки. У ног петербургского аристократа весело прыгал десяток воробушков, и пара-тройка важных сизых голубей. Птицы спешно клевали крошки, которые щедро рассыпал рядом с собой граф. Меж вытянутых туфель, запылившихся после долгой прогулки, юркнул самый дерзкий воробей с крупным чёрным пятном на грудке. Золотистые одежды парковых деревьев навевали на графа меланхолические мысли. Глядя на осеннюю роскошь, Александр Константинович подумал, что и он подобен этим деревьям. Два года назад началась осенняя пора в его жизни. Пока он находился лишь в самом начале пути, ведущего к старости, но возвращение к прежней весёлой жизни, полной кутежа и развлечений, стало невозможным. Лето его жизни окончательно завершилось. Граф Соколовский провёл рукой по небольшой бородке, которую он начал отращивать совсем недавно. Он прокрутил в голове всё, что удалось выяснить за сегодня. За несколько часов граф уже успел обойти все городские аптеки, пытаясь выяснить, не покупал ли недавно кто-нибудь цианистого калия. Все провизоры и фармацевты ожидаемо открестились от этого дела и уверяли, что у них все ядовитые вещества подлежат строжайшему учёту и просто так ни в коем случае не продаются. Тем более, цианиды. И всё же Александр Константинович не зря потратил на обход аптек полдня. В трёх из них провизоры припомнили подозрительного господина, интересующегося ядами. Он уверял, что желает потравить крыс, но по непонятным причинам отказался писать расписку. А без соответствующей записи ядовитые вещества первого разряда, к коим относятся и цианиды, не могли быть проданы. Два аптекаря признались, что незнакомец предлагал им деньги, если они всё-таки продадут ему яд. Конечно, они нарушения закона не допустили и попросили господина уйти, пригрозив полицией. Конечно. Город наполнили слухи и пересуды. Все уже знали о смерти влиятельного фабриканта, одного из главных благодетелей города. Все газеты и журналы пестрили заголовками о его убийстве и высказывали самые нелепые предположения. Рядом с барсуковской усадьбой со вчерашнего дня крутились газетчики, которых Михаил Михайлович отказывался принимать и приказал не впускать их в усадьбу. Граф Соколовский прикрыл глаза от не по-осеннему тёплого солнца и улыбнулся. Всюду, где он бывал, деньги помогали решить любое затруднение. И только здесь, в Ельце, оказались последние честные аптекари. Александр Константинович не был настолько наивным, чтобы поверить им на слово. Однако незнакомый господин был подозрителен не только попыткой дать взятку, но и своей наружностью. Для начала сентября он одел слишком тёплое пальто с высоким стоячим воротником, спрятал лицо в очках и чёрной бороде. Все трое определили бороду фальшивой, а один провизор даже разглядел под чёрным париком светлые русые волосы. Александр Константинович достал из внутреннего кармана часики на золотой цепочке и проверил время. У скамейки не осталось уже ни одной крошки. Голуби, раскачивая головками взад-вперёд, расхаживали по дорожке. Одним глазом они следили за графом в надежде, что у него ещё найдётся парочка кусочков хлеба. Воробьи разлетелись по парку в поисках счастья. По тихому городскому парку прохаживалась супружеская пара. Проходя мимо, они поприветствовали поднявшегося в этот момент Александра Константиновича. Он ответил таким же почтительным кивком. Елец приятно удивил столичного аристократа. Ожидая встретить грязный провинциальный городишко, Александр Константинович оказался в довольно большом опрятном городе. Размерами Елец нисколько не уступал некоторым губернским городам. Торговая улица пестрела красочными вывесками, зазывающими к себе покупателей. Магазины готовых платьев, галантерейные, обувные, мебельные открывали свои двери, приветствуя горожан. Из магазина с разукрашенными витринами с взгромоздившейся на крыше огромной вывеской «МУЗЫКА ТАБАКЪ ИГРУШКИ ПОДАРКИ» вышел довольный солидный господин с внушительным свёртком в руках. Он подошёл к ожидавшей его повозке и приказал извозчику трогать. – Квасок покалывает носок, в нос коляет – с ног сшибает, – задорно прокричал мальчик-разносчик в одной рубахе. Казалось, весь город жил торговлей и утопал в беззаботном море шуток-прибауток. Куда ни глянь, всюду виделись улыбчивые лица горожан. Весь народ будто находился в необъяснимом духовном единстве, когда уже не требуется ни слов, ни каких-то объяснений. Елец, словно единый живой организм, дышал, прогуливался, смеялся и смотрел в будущее, наполненное счастливыми мечтами и верой. – Милейший, до окружного суда, будь добр, – попросил граф, усаживаясь в стоявший у дороги тарантас. – С радостью, – встрепенулся бородатый мужик и ударил вожжами задумавшуюся о чём-то кобылу. – Ну, пошла. Поехали. Повозка весело понеслась по городу. Она весело тряслась, радуясь пробегающим мимо вывескам, деревьям, заборам, церквям. Обилие церквей и часовен поражало. Елец блистал начищенными куполами, возвышающимися над этой суетной жизнью. Православный крест нового великолепного собора на Введенской горе, завораживающего своей огромностью, горел ярким огнём, освящая этот добрый живой город. Подъезжая к зданию окружного суда, извозчик едва не наехал на выбежавшего вперёд крестьянина с телегой. Мужик натянул вожжи, заставив кобылу остановиться. – Едрёна-мать, куда же ты лезешь? Чуть не задавил. – Что же ты летишь, окаянный? Чай, не в степи, – пробурчал в ответ крестьянин и свернул за угол. Из высокого белокаменного здания выходила толпа народа. Сегодня, как выяснил граф, судили местного провизора, тайно торговавшего без надлежащего разрешения ядовитыми веществами. На суде должен был присутствовать и следователь Утёсов. Вскоре из распахнутых кованых ворот появилась его грузная фигура. Александр Константинович дал извозчику заработанные монетки и помахал Утёсову тросточкой. – Лев Борисович, добрый день. – А-а-а, Александр Константинович. Рад вас видеть-с. Чем можем служить? Соколовский вежливо ответил на приветствие помощника следователя и сразу перешёл к делу. – Лев Борисович, не знаю, заметили ли вы или нет, но, мне кажется, между нами возникло недопонимание во время первой встречи. Я позволил себе непозволительную грубость и прошу простить мне мою заносчивость. Граф Соколовский ныне воплощал собой лучший образец учтивого и воспитанного аристократа. Его негромкий голос, хорошая петербургская речь, учтивое и невероятно доброе, располагающее к себе поведение гармонично сочетались с его неизменно благоприятным внешним обликом. – Не берите в голову, ваше сиятельство-с, – благосклонно улыбнулся Утёсов. – Вы специально приехали сюда встретиться с нами или любуетесь городом? – Для встречи с вами. Скажите, каково состояние Отто Германовича? Мне можно с ним встретиться? – Нет-нет, это исключено-с, – следователь категорически провёл рукой по воздуху, исключая возможность встречи. – Он едва жив. Врач говорит, потребуются операции. – Вы разговаривали с ним? Может, он видел что-то подозрительное? – Нет. – Ему страшно подрали лицо. Пару раз он приходил в себя, но разобрать ничего не возможно. Собаки, ужас как, разодрали ему горло! – вступил в разговор помощник следователя.