– До страшного не хотел. Чуть из дома не сбежал. А теперь сжился, кажется. А всё из-за того было, что за Катей большое наследство виднелось. Да вы любого спросите из присутствующих на поминках – любой из них ненавидел покойного. – Простите, вы преувеличиваете, – покачал головой граф. – Надежда Михайловна – копия отца. И у неё нет причин недолюбливать своего родителя. – Да она такая же лицемерка, что и отец. Вы же сказали – копия. Убийство матери она ему никогда не простит, – генерал осёкся, наконец, видимо, поняв, что наговорил лишнего. – Убийства? Все трое, исключая Утёсова, с удивлением уставились на старого генерала. Брови графа Соколовского поползли наверх, требуя разъяснений. – Максим Никодимович, никто не убивал госпожу Барсукову-с. Несчастный случай всё это, – недовольно проворчал следователь. – Лев Борисович, не расскажете ли нам подробнее о смерти госпожи Барсуковой? – Да нечего рассказывать, Александр Константинович. Я лично расследовал её смерть. Три года назад всё случилось. Она по ошибке приняла вместо лекарства метиловый спирт. – Как же так? – изумлённо воскликнул Франц Карлович. – Это типичный несчастный случай. Большинство насильственных смертей происходят именно из-за неудачных обстоятельств, либо из-за пьянства, как это ни грустно осознавать-с. Пузырёк с микстурой, которую принимала госпожа Барсукова, треснул, и её перелили в бутыль из непрозрачного стекла. Точно в таком же в доме хранили и метиловый спирт. Ночью Барсукова почувствовала себя хуже и пошла в ванную комнату, чтобы принять микстуры. Видимо, в темноте она перепутала бутылочки. Через два дня она полностью ослепла и скончалась. – Лев Борисович, я впервые слышу, чтобы метиловый спирт хранили в ванной комнате. Да ещё и рядом с лекарствами, – деликатно заметил граф. – Александр Константинович. Это дело вёл я лично-с. И оно не должно вызывать у вас никаких сомнений. Смерть Барсуковой случилась ещё в Орле, когда я служил товарищем прокурора. – Да-а, граф, Льва Борисовича после этого из губернского города сюда и «перевели», – заступился за следователя Максим Никодимович. – Уж слишком он себя вёл… непредвзято. – Я, Александр Константинович, человек чести и до последнего подозревал каждого, кто мог проникнуть в шкафчик фабрикантши. Спирт она сама несколькими днями раньше поставила к себе в шкафчик. Она собиралась использовать его в качестве растворителя для лака, кажется-с. Сама, – настойчиво повторил судебный следователь, почувствовав на себе подозрительный взгляд Марфы. – И в точно такую же бутылочку была позже перелита микстура. – Кто этим занимался? Кто перелил лекарство? – поддался вперёд секретарь графа Соколовского. – Я уже не помню точно-с. Кто-то из домашних. Или Надежда Михайловна или их невестка. Бутылки никто пометить не догадался. Та, что со спиртом, всегда стояла на верхней полке – никому даже в голову не пришло их подписать. Как только я прибыл, я первым делом внимательно изучил содержимое шкафчика – всё стояло на своих местах. Хозяйка сама взяла не ту-с. – Всё до такой степени случайно, что выглядит слишком подозрительно, – высказался граф. – Александр Константинович, это не было убийством. Прекратите-с. Я подозревал всех, кто находился в доме. И больше всех самого Михаила Аристарховича. Дело в том, что одна из служанок видела, как он заходил ночью в ванную. Я подозревал, что он поменял бутылочки местами. Но Светилин утверждал, что они допоздна отдыхали в беседке. – И он был там? – не вытерпела Марфа и с широко раскрытыми глазами уставилась на следователя. – Да-с. Роман Михайлович, хотя тогда никто ещё не подозревал, что он сын Барсукова, тоже был приглашён в тот вечер. Барсуков праздновал какую-то очередную свою победу. – Он тогда выиграл тяжбу с Коноваловым, – напомнил генерал. – Паршивец. Лев Борисович повёл себя недостаточно мудро. Прокурор намекнул ему, чтобы он отстал от этого негодяя со своими домыслами. Всё закончилось тем, что Лев Борисович пришёл к выводу с несчастным случаем, и его вскоре назначили следователем здесь. – Так вас с семейством Барсуковых судьба уже однажды столкнула, – произнёс Франц Карлович. – И при похожих обстоятельствах. На пару минут в карете установилась полная тишина. Старый генерал глубоко вздохнул и поглядел в окно – на печально склонившиеся ясени. Он словно впал в какую-то прострацию, вспомнив о смерти госпожи Барсуковой. На лице Марфы без труда можно было угадать крайнее недовольство тем, что следователь прекратил говорить. Теперь Александр Константинович понял, почему он так болезненно отреагировал на его предложение о помощи в расследовании смерти фабриканта. Елецкий следователь хотел лично найти убийцу Михаила Аристарховича и, возможно, пролить свет на «несчастный случай» трёхлетней давности. – А кто ж там ещё был? Из тех, кто был в усадьбе Барсукова, когда его отравили? – не вытерпела преданная служанка Соколовского. – Его дети со своими семьями, как вы поняли, – ответил следователь. – Деловые партнёры Михаила Аристарховича. Из наших знакомых – Светилин, князь Пулев, Отто Германович, Торопин. Он был личным врачом покойной-с. – Хватит уже, – будто очнувшись после дремоты, пробурчал старый генерал. – Почти приехали. Глава шестнадцатая Исповедь убийцы Александр Константинович перекрестился и возвёл глаза к потолку. Сверху на него взирали, осенённые золотым светом, величественные лица святых, окружавшие лик Спасителя. Храм ярко освещался последними лучами заходящего солнца. Окна были настолько большие, и их было так много, что не оставалось ни одного уголка, куда бы днём не проникал солнечный свет. Все присутствующие были поражены великолепием и убранством барсуковского храма, освещённого тысячей свечей в огромных люстрах. Марфа изумлённо разглядывала богатые иконы, сверкающие рамы и подсвечники, напрочь забыв о молитве. От стоявшего рядом Франца Карловича опять исходил сильный запах парфюма. – Да-а-а, прекрасный храм. Не хуже столичных, – прицокнул языком молодой секретарь. Перед аналоем собралась довольно большая очередь. Среди группы готовящихся к исповеди появился припозднившийся врач Торопин. Опытный глаз Соколовского определил следы ночного пьянства, и последующего долгого сна. Проспавший весь день врач, немного пошатываясь, опустил опухшее лицо и, отставая от окружающих, осенял себя крестным знаменем. Сейчас исповедовался Михаил Михайлович. Он в чём-то тихо сознавался священнику, лицо его сохраняло деловую сосредоточенность и ответственность, будто совершалось заключение какого-то важного контракта. С напускным смирением среди высокопоставленных особ стояла и баронесса Мыслевская. «О чём она думает? Решится ли сознаться о нашей связи?», – размышлял Соколовский. В его мысли ворвался торжественный и столь же громкий возглас хора: «Господи помилуй». Все перекрестились и поклонились Царским Вратам. Диакон, голосу которого могли позавидовать многие певцы оперного театра, продолжил петь прошения. Александра Константиновича нередко охватывало ощущение театра. Присутствующая публика, среди которой практически не было слуг и крестьян, чувство наигранности, вездесущее великолепие с неизменным барсуковским высокомерием, хорошо поставленные голоса певцов поддерживали ощущение театральности, и с течением времени постоянно его усиливали. Прихожанки, многие из которых прибыли сюда после похорон, скрывали свои причёски под тоненькими и настолько прозрачными платочками, сшитыми, видимо, из тонкой паутинки. Платки, покрывавшие их головы, придавали дамам большего лукавства в глазах и загадочной игривости. Умышленно выглядывающие кончики прядей привлекали к себе внимание мужской части публики. У некоторых дам были настолько обольстительные декольте и оголённые плечи, что смущённый Франц Карлович не мог отвести с них взгляд. Женщинам не хватало лишь веера в руках для законченности атмосферы театра. Большинство мужчин тайком поглядывали на баронессу Мыслевскую – в облегающем чёрном платье, выгодно оголявшим её загорелые плечи. Она время от времени поправляла, будто бы случайно выпавший, рыжий локон, придававший её красивому лицу милую очаровательность. Словам диакона внимала многочисленная публика. Во всяком случае, публика делала видимость этого внимания. Все сохраняли учтивые и внимательные, как во время скучного, но известного спектакля. Каждый думал о чём-то своём, кто-то строил планы на будущее, кто-то сокрушался о расточительной супруге, которая, стоя рядом, проклинала судьбу за бесхребетного мужа, кто-то мысленно тратил миллионное состояние, думали и мечтали о чём угодно, но только не о молитве. Всякий раз, когда граф Соколовский начинал молиться, его отвлекал клирос, заполняя великолепным сопрано весь храм до самого купола. Барсуковский дух самодовольства и роскоши присутствовал всюду и во всём. С ужасом граф осознал, что даже в изображениях Архангела Михаила, икон и росписей которых было в изобилии, он узнаёт черты лица покойного Барсукова. Тот же мясистый подбородок, медно-каштановые волосы, похожие на шлем, надменный взгляд возбуждали в душе Соколовского гнев и раздражение. Отвернувшись от кощунственных изображений, граф вновь обратился к очереди, выстроившейся к исповеди перед аналоем. Один из них отравил Михаила Аристарховича. Скажет ли убийца о своём грехе? Отразится ли ужас от услышанного на лице иерея? «Вряд ли он вообще слышит, о чём ему говорят», – подумал про себя граф. Иерей, сознавая свою власть, горделиво осматривал каждого, приближающегося к нему, и с необыкновенной величавостью покрывал голову кающегося епитрахилью15. Кажется, он считал, что тем самым собственноручно прощает грешникам их грехи. Только что закончил свою исповедь Светилин. Он поцеловал крест, Евангелие и взял благословление у священника. Здесь его актёрское мастерство было как раз к месту. Никто другой не смог бы изобразить такого же смирения. Показная маска покаяния на лице Надежды Михайловны в этот момент дрогнула, и глаза её налились дикой ненавистью на главного наследника отца. Встретившись с взглядом наблюдающего за разыгравшейся сценой Соколовского, Хитрова ничуть не смутилась. Её губы нервно вздрогнули, и она отвернулась. Над аналоем склонилась Марина Николаевна. В этот момент с клироса донеслись торжественные слова «Кирие элейсон», что на греческом языке означало «помилуй, Господи». Марфа восхищённо внимала многократно повторяемое призывание. Служанка привыкла, что эти слова обычно читаются торопливо, и простые крестьяне прозвали это песнопение куролесом, не понимая ни его слов, ни смысла. Но в барсуковском храме греческие слова зазвучали возвышенно, воспеваемые восхитительными тенорами местных певцов. Невольно заслушался и Александр Константинович. – Дорогой, Александр Константинович, – пальчики Мыслевской нежно и незаметно для других коснулись его ладони. – Великолепно, не правда ли? – Да, о какой же молитве можно думать, когда такая красота кругом, – строго заметил граф. – Смотрю, вы расстроены чем-то. Отчего вы не исповедовались, – шёпотом спросила Марина Николаевна. – А вы? Его слова прозвучали неожиданно громко и грозно. Баронесса не поняла или сделала вид, что не поняла, его упрёка. Михаил Михайлович, Утёсов и ещё кто-то обернулись в сторону графа. Александр Константинович круто развернулся и, постукивая тростью по каменному полу, покинул барсуковский храм. В глазах он почувствовал слабую резь и влажность. Он помассировал ладонью глаза и пошёл прочь. Глава семнадцатая Два отравителя Когда солнце уже поднялось над горизонтом, Лев Борисович вернулся домой со всенощной. Рядом с его домом прохаживался Александр Константинович. Утёсов стал спрашивать у графа, отчего он покинул богослужение. Вместе они вошли в скромное жилище елецкого следователя. Лев Борисович убедился, что жена и дети ещё не проснулись, и пригласил графа в крохотную гостиную. – Я смотрю, вы порядком вымотались, граф, – сказал Утёсов, открывая свой любимый шкафчик. – Надеюсь, сегодня мы с вами поможем друг другу, и вот тогда выспимся вволю-с. Желаете чего-нибудь? В недрах шкафчика скрывалось несколько бутылок горячительных напитков. – Простите, Лев Борисович, я не пью спиртного, когда расследую дело. – А мне, наоборот-с, так легче бороться с сонливостью. Утёсов сел в соседнее кресло и пододвинул поближе к себе невысокий столик. Он налил себе бокал коньяка и сделал небольшой глоток, после чего отправил в рот кусочек шоколада. – Лев Борисович, позвольте мне начать, – убедившись, что судебный следователь его слушает, столичный аристократ продолжил. – Вам известно для чего я прибыл в усадьбу Барсукова, но вы не всё знаете про условия возврата моего долга. – О, Александр Константинович, здесь я должен вас разочаровать, – сказал Лев Борисович. – Я видел ваши договорённости в кабинете покойного. И думается, знаю про условия вашего контракта даже больше вас. Договор о вашем банковском вкладе составлен очень хитро. Без помощи Михаила Михайловича я сам бы не разобрался. Вы обязались до конца следующего года пополнить его на несколько тысяч. Таким образом, не думаю, что вам стало бы легче после возвращения долговой расписки батюшки. Строго говоря, вы лишь получили отсрочку. – Нет, вы не правы, – безрадостно улыбнулся граф. – Я внимательно прочёл договор и понял, что буду должен отдать банку девять тысяч рублей, но не в моих интересах было затевать новый конфликт. Барсуков практически освободил меня от уплаты процентов, к тому же, дал порядочную отсрочку. За год я бы достал эти девять тысяч. Значит и про условия возвращения долговой расписки вам известно? – Про ваше присутствие на открытии фабрики? Да, я видел, – усмехнулся Утёсов. Разговор двух сыщиков получился довольно долгим. Они обсуждали уже известные достопочтенному читателю факты, поэтому позволь опустить их повторное изложение в этой главе и открыть перед вами те обстоятельства расследования, которые до сих пор были неизвестны для вас, дорогой друг. В первую очередь Александр Константинович признался в ложной истории про разбитый пузырёк с ядом, который он получил от Отто Германовича. Он рассказал Утёсову про существование второго пузырька, найденного Марфой в помойном ведре. – Этот пузырёк был найден служанкой Аней в пиджаке Павла Михайловича. Кто-то подбросил яд в карман Барсукова-младшего… – Кто-то? Вы полностью исключаете-с из подозреваемых самого Павла? – Я исключил всех, кроме одной персоны. – Как смело-с. Как же вы-с, Александр Константинович, утаили его от следствия? После пропажи драгоценностей мы тщательно обыскали каждый угол. – Не имею обыкновения прятать что-либо по норам в углах. Я ведь не мышь, – улыбнулся граф и лукаво сощуренными глазами стрельнул в сторону своей трости с секретом. – Значит, вы утверждаете-с, что исключаете всех, кроме одного лица. А извольте взглянуть на мой списочек. Отставив в сторону бокал с коньяком, Утёсов достал из кармана пиджака свой небольшой блокнот. Он открыл его на нужной странице и протянул в раскрытом виде графу. В столбик были перечислены имена всех, кто присутствовали за столом тем вечером, когда произошло убийство. В конце были приписаны две служанки, Марфа с Анной, и лакей. Напротив каждого имени стояла маленькая буква «п». Князь Пулев был удостоен двумя такими буквами. – «п.» – значит, подозреваемый, верно? – поинтересовался граф.