– Вы бы, князь, дали бы отыграться моему немецкому другу, – в очередной раз искренне улыбнулся Александр Константинович. – Хоть вы игрок и отменный, а не стоит жадничать. – Я лишь избранник фортуны, Александр Константинович, – с ехидством заметил потомок славного Рюрика. – Судьба благосклонна ко мне в последнее время. – Советую удаче поменять фаворита. А то может конфуз случиться. Как на вечере у госпожи Морозовой. Помните, как у какого-то господина, тогда ещё вовсе не князя, нечаянно обнаружили запасных тузов в рукаве? А во втором рукаве – крестовую семёрку, которая не успела в отбой отойти. – Что-то не припомню такого, – пролепетал князь и заторопился вниз по лестнице. – А я прекрасно помню. Я ведь того господина за руку и хватанул. Какой скандал случился! Ужас! Бедный Рюрик в гробу перевернулся за своего крещёного потомка! – последние фразы граф кричал вдогонку вытянутой фигуре Фёдора Ивановича, свесившись через перила. – Сегодня вечером и я в карты буду играть, князь! Только я сначала всех тузов в колоде пересчитаю! Александр Константинович до того развеселился, что от утреннего дурного настроения не осталось ни следа. Смеясь, он встретился с Отто Германовичем для подписания необходимых бумаг по своему долгу и банковскому вкладу в рождающемся барсуковском банке. Сам Барсуков был вынужден покинуть усадьбу по некоему неотложному делу. Не было в доме и его старшего сына. День для Александра Константиновича и его служанки Марфы пролетел со скоростью падающей звезды. Граф контролировал переезд былой няни в бывшую спальню Мыслевской. Несколько раз он пересекался взглядом с баронессой и всякий раз испытывал в сердце своём смешанные чувства. Марина Николаевна следила за тем, чтобы служанки ничего не разбили из её вещей, перемещаемых из прежней спальни в новую, расположенную в правом крыле. Вечером, по установившейся традиции, гости и жители дома собрались за вечерним столом. Тринадцать сотрапезников снова сели за общий стол, и кристалл Соколовский был готов засиять в этот вечер так, как не сиял уже года два. Если раньше душой вечеров и третейским судьёй в возникающих спорах был Фёдор Иванович, то ныне его сместил Александр Константинович. Солнце князя Пулева клонилось к закату, и всеобщее внимание всё крепче приковывали манеры графа. Он и правда, оживился в третий день своего пребывания в барсуковской усадьбе. Все уже давно привыкли, что перед тем, как приступить к ужину, возникала некая заминка – граф нашёптывал себе под нос «Отче наш». Гости помнили, как неловко стало им в первый раз, когда Соколовский не услышал от хозяина дома обязательной молитвы перед вкушением пищи и тогда в одиночку прочитал её сам. Памятуя о том, что сегодня среда, Александру Константиновичу подали иные блюда, нежели остальным. Готовкой постных блюд для своего хозяина занималась Марфа. За три дня она сдружилась со многими слугами Барсукова и даже пользовалась среди них каким-то особым уважением. Время от времени в арке, соединяющей столовую и коридор, появлялось её лицо. Через этот коридор слуги вносили с кухни подносы с едой. Гости с воодушевлением поглощали суп из рябчиков, попеременно нахваливая кухарок Барсукова. Господин Хитров, зять фабриканта, у которого от горячего супа обострилась простуда, поспешно встал из-за стола и суетливо полез в карман за платком. Чихая, сгибаясь при этом каждый раз, он вышел из столовой через арку. Соколовский видел, как Хитров неуклюже выронил платок по дороге. За стеной раздался добродушный голос Марфы. Видимо, она выручила его, одолжив свой платочек. От внимательного взора Александра Константиновича не ускользнули насмешливые чёрточки, появившиеся на губах госпожи Барсуковой. – М-да, погода резко испортилась, – произнёс князь Пулев и вытер салфеткой уголки рта. – Ненавижу осень. Самое гадкое время года с этой слякотью, ветром, лужами. И простуда шагу не даёт ступить… – Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса – Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и в золото одеты все леса, В их сенях ветра шум и свежее дыханье, И мглой волнистою покрыты небеса, И редкий солнца луч, и первые морозы, И отдалённые седой зимы угрозы. Все присутствующие тут же обратились к Александру Константиновичу. Даже князь Пулев был вынужден признать про себя, что граф обладал хорошим голосом и владел интонацией. Граф Соколовский скромно оглядел чету Барсуковых, торжествующе взглянул на Пулева и встретился с взглядом баронессы. Последние строчки она прошептала вместе с ним, и теперь Мыслевская смотрела на графа с лукавой, игривой улыбкой. В глазах её блестели искорки очарованья. Казалось, она сейчас не сдержится и поцелует графа при всех. – Вы очень хорошо декламируете стихи Пушкина, – сказал вернувшийся за стол Хитров. Он нечаянно задел локтем Мыслевскую и тут же извинился. – Ничего-ничего, Пётр Петрович, – отстранённо произнесла Марина Николаевна. – Думаю, Фёдор Иванович, теперь вы вынуждены признать – осень полна не только серых туч, но и золотой листвы. Князь Пулев ничего не сказал в ответ. Он отдал всё своё внимание супу из рябчиков и замолчал на некоторое время. Над столом ненадолго воцарилось молчание, а потом всё же завязалось несколько негромких разговоров. – Нет-нет, Роман Аркадьевич, – запротестовал Торопин в ответ на какое-то замечание актёра. – Применение пиявок в медицине, будь моя воля, я бы запретил категорически. Мало того, что это просто безумство, так это ещё может быть опасным для пациента. – Позвольте, но кровопускание применяется издавна, – напомнил актёр. – Гиппократ применял его, пиявками пользовалась вся Европа. Древняя Греция, Индия использовали пиявок для лечения различных болезней. – В древности много чего использовали. Однако со времён Гиппократа наука продвинулась немножко дальше, чем он мог себе представить. Я ведь говорю не против кровопускания в целом, поймите, – обратился Торопин уже не только к актёру, но и сидящим напротив графу и баронессе Мыслевской. – Я категорически против пиявок. Да, кровопускание может принести пользу, хотя зачастую оно снимает лишь симптомы, не устраняя причину болезни. Если у вас больное сердце и высокий пульс, кровопускание принесёт лишь временное облегчение, не устраняя причин заболевания. Но для этого не обязательно бегать по болотам и вылавливать этих кровососущих червей. Их с лёгкостью заменит искусственная пиявка Гертелупа или кровососные баночки. Их применение намного безопаснее и продолжительнее. Ведь пиявки не пригодны для повторного применения: кровь переваривается их организмом не менее полугода. И содержать их столь долгое время просто неудобно. – Господа, простите, что врываюсь в вашу столь увлекательную беседу, но давайте дождёмся хотя бы окончания ужина, – обратился к ним граф Соколовский. – Я хочу завершить трапезу, не думая ни о каких пиявках. – Ваше сиятельство, наверное, и вовсе не интересуют вопросы медицины, – ехидно заметил князь Пулев. – Сейчас откушаете грибной лапши своей, и Царство Божие в кармане. Хе-хе. Для чего лечить свой организм – впереди жизнь вечная! – Я не понимаю вашего презрения. Мне казалось, вы православный, во всяком случае, так себя называли года три назад. – А я до сих пор остаюсь рабом Божиим, – важно заметил князь. – И нисколько вас не презираю. Просто я не пойму, для чего стоило так демонстративно подчёркивать свою веру. Думаете, лапшой спасётесь? – Нет, я так не думаю, – резко, с зарождающимся раздражением, произнёс Александр Константинович. – Не едой думаю спастись, а Христом, верой в Него. Спасение и праведность не едой достигаются, а чистотой души. Да что еда! Иуда причастился, и с Причастием вошёл в него сатана. И не я распорядился подавать мне постного блюда. Это Марфа обо мне позаботилась. Последние слова граф произнёс тише, будто оправдывался перед потомком Рюрика. – Господа, скоро вы все сможете причаститься в храме, отстроенном на мои деньги, – вольготно откинулся на спинку стула Барсуков. – Великолепная церковь! Белокаменная, пятикупольная, хорошо освещённая. Во имя Архангела Михаила. – Не знал, что бывают церкви, плохо освящённые, – тихо усмехнулся актёр, вызвав улыбки у своих соседей. – Мы непременно посетим храм Архангела Михаила в субботу, – пообещал князь Пулев. – Жители города должны благодарить вас за такой щедрый дар. – Так и есть. Горожане глубоко уважают Михаила Аристарховича. Дай вам Бог долгих лет, – произнёс Торопин. Слуги унесли освободившиеся тарелки и подали на стол крокеты из телятины с овощами, окуней с варёным картофелем под соусом, грибной салат, сливочные вафли, пряники, фрукты и прочее. Вторая часть ужина наполнилась воспоминаниями Александра Константиновича о русско-турецкой войне. – Неужели ваш денщик, вооружённый одной только дубиной, смог одолеть целый отряд турок? – раскрыл глаза от удивления внук Михаила Аристарховича. – Конечно же, не весь отряд. Кое-кого успели застрелить наши кавалеристы, – улыбнулся граф. – Но пятерых янычар он уложил, будьте уверены. Тем самым Фёдор спас мне жизнь. – Вы бы видели этого силача, – поддержал своего хозяина Франц Карлович. – Просто богатырь былинный! – Какие бы богатыри ни были, а против современного оружия им не выстоять, – с видом знатока военного дела сказал князь Пулев. – Мы постоянно отставали от Европы в техническом оснащении, и против их винтовок мы бессильны. – Наполеон рассуждал с таких же высот надменности и высокомерия. Но русская армия, расквартированная позже в Париже, сбила спесь с самозваного императора, – парировал Александр Константинович. – Уверяю вас, на войне решающим фактором до сих пор остаётся боевой дух. Деморализованная армия, вооружённая лучшими образцами военной техники, долго не выстоит и вскоре покажет противнику спину. – Тот же Бонапарт говорил: «армия, как и змея, передвигается на брюхе». Ах, простите меня, это сказал Фридрих Великий, – тут же поправился управляющий усадьбой. – Господа, оставьте вы разговоры о политике и о войне, – попросила дочь фабриканта Барсукова, Надежда Михайловна. – Хотя бы на время ужина. Отто Германович встал и, обратившись к своему хозяину, сказал, что хочет поторопить прислугу с чаем. Управляющий усадьбой в этот раз ел довольно мало. Он выглядел глубоко поглощённым в свои мысли, настолько, что лицо его приобрело едва ли не болезненный вид. – Господа! – воскликнул хозяин дома. – Я хотел представить его в понедельник, но не могу удержаться. Я три месяца ждал этого момента, и не могу удержаться – сам ещё не видел. Пройдёмте в комнату отдыха. Все поднялись из-за стола, прервав ужин, и направились вслед за Барсуковым. Александр Константинович помог Мыслевской встать и, взяв её под ручку, повёл в небольшую комнатку, которую фабрикант назвал комнатой отдыха. От столовой её разделял короткий коридор с витражными дверями. За окном уже стемнело, и комната с занавешенными окнами погрузилась во мрак. В настенных газовых светильниках едва-едва горел слабый огонёк. Михаил Аристархович повернул вентиль, и газовое освещение тут же оправдало себя. Эта комната, идеально подходившая для светской беседы, была заставлена кожаными диванами и парой кресел. На месте столика, стоявшего раньше посреди, было поставлено нечто высотой в два аршина12, накрытое белой тканью. – Господа, я, кажется, уже достиг возраста, когда подступает пора задуматься над прожитой жизнью, подвести итоги и сделать выводы. И в такие минуты хочется оставить своим наследникам что-то, что навеки увековечит твоё пребывание на этой грешной земле. – Михаил Аристархович, вы как будто репетируете свою речь на открытии новой фабрики, – улыбнулся граф Соколовский. Он терпеть не мог, когда его беспокоили во время трапезы. – Александр Константинович, вас, опытного сыщика, не проведёшь, – загадочно улыбнулся Барсуков и стянул со скульптуры белое полотно и горделиво посмотрел, какой эффект увиденное произвело на публику. На ничего не подозревавших гостей и домочадцев смотрел самодовольный бронзовый бюст Михаила Аристарховича, установленный на мраморном постаменте. Надо сказать, сходство было поразительным! Бронзовый Барсуков и его живой прототип взирали с абсолютно одинаковым напыщенным видом, губы их скривились в усмешке, давая понять простым смертным всю их никчёмность и низость по сравнению с ним, возомнившим себя Зевсом-олимпийцем. – Обыкновенный Нарцисс, – прошептал Соколовский, глядя на Барсукова. Никто не услышал его слов, тут же потонувших в дифирамбах и восторженных оханьях присутствующих. – Просто восхитительная работа! Сразу видно руку европейского мастера! – разошёлся князь Пулев. – Такие делают только в Италии. Изумительно! – Вы ошибаетесь, князь. Я заказал его в Москве, у одного талантливого скульптура. Как видите, наши люди тоже кое-чего умеют. – Эх, какое талантливое подражание итальянской технике. Даже сперва не отличил, – князь резко закрыл рот, едва не назвав барсуковский бюст «подделкой». – Папа, вы просто великолепны. Нужно будет поставить его в прихожей в доме, или в библиотеке, – сказала госпожа Хитрова. – Нет, моя дорогая. Этот бюст будет установлен на моей новой фабрике, которая будет запущена в понедельник. Это будет грандиозное событие! И сия скульптура будет вечным примером для моего наследника. Барсуковы будут греметь на всю Россию! – О! Непременно, непременно, Михаил Аристархович! – зашёлся в очередном потоке восхвалений князь Пулев. – Михаил Михайлович с достоинством продолжит ваше дело. «Что за чушь. Господи, зачем всё это? – подумал про себя граф Соколовский. – Какое тупое самолюбование. Ещё и этот шакал потявкивает». Барсуков с неодобрением посмотрел на князя Пулева. Тот обеими руками зажал ладонь его сына и уверял, что Михаил Михайлович не только продолжит дело отца, но и сделает фирму «Барсуковы» богаче многократно. – Ох, благодарю вас, Фёдор Иванович, благодарю, – немного стесняясь отца, сказал Михаил Михайлович. – Надеюсь, Бог пошлёт отцу долгую жизнь. Все подошли ближе к бронзовому бюсту и наперебой восхищались работой мастера. Больше всех усердствовали дочь Барсукова, актёр Светилин и, конечно же, князь Пулев. – Пойдёмте отсюда, Марина Николаевна, – прошептал граф над ушком баронессы. Александр Константинович повернулся к выходу, где столкнулся с управляющим усадьбой. – Господа. Михаил Аристархович, чай подан, – доложил Отто Германович. Баронесса Мыслевская в сопровождении графа вышла из гостиной. Следом за ними в столовую вернулся актёр Светилин.