– Как вам это представление? – с плохо скрываемым сарказмом спросил актёр. – Просто грандиозно! – с не меньшим сарказмом в голосе ответил граф. Служанки убирали со стола пустые тарелки и некоторые блюда. Среди них была и Аня. Она бросила мимолётный взгляд на графа и вышла из комнаты с подносом грязной посуды. На столике у стены прислуга оставила поднос с кружками ароматного чая. Из-за арки выглядывало встревоженное лицо Марфы. Александр Константинович сразу понял, что она подстерегает его. Граф оставил свою спутницу и направился к былой няне, поманившей его ладонью. В этот момент в столовую зашли Хитровы. Увидев на столике подготовленный чай, Надежда Михайловна попросила своего супруга подать ей кружечку. Гости постепенно заполняли комнату. – Константиныч, чую я что-то недоброе, – заговорщически прошептала Марфа перед самым лицом графа. – Сделай что-нибудь, пока беда не случилась. – О чём ты? Какая беда? Марфа выждала, пока мимо пройдёт какой-то слуга с печеньем. – Отто этот замышляет нечистое. И сидит вас за столом чёртова дюжина, – выложив неопровержимые факты, Марфа назидательно пошевелила бровями. – Умрёт кто-то. – Я догадывался, – выдохнул граф и наклонился пониже. – Даже знаю кто. Все. Он тихо произнёс последние слова, точно поведал бывшей няне страшную тайну. Она не сразу поняла сарказм в его словах. – Все, сидящие за этим столом умрут. Не уверен, что сегодня, но это неизбежно. – Тьфу на тебя! – огрызнулась Марфа. – Я тебе говорю – проследи за немцем. – Марфа, займись делом, – граф резко развернулся, давая понять, что разговор окончен. Когда он зашёл в столовую, почти все присутствующие сидели на своих местах. Александр Константинович взял с подноса кружку чая и сел рядом с баронессой. Место справа пустовало – Отто Германович неотрывно смотрел на стену за спиной Соколовского. – Никак трещина? – произнёс управляющий усадьбой. Отто Германович приблизился к столику с чаем, рядом с которым висела защищённая толстым стеклом фотография Барсукова вместе с каким-то английским лордом. – Сынок, принеси-ка мне чаю, – попросил Барсуков. Михаил Михайлович поднялся и подошёл к Отто Германовичу. Граф Соколовский сидел к ним спиной, но слышал, как седовласый немец указал ему на треснувшее стекло, под которым висела фотография. – Да нет здесь ничего, Отто Германович. Вам показалось. – Да? Верно, зрение уже не что было прежде. Александр Константинович искоса посмотрел назад. Михаил Михайлович и управляющий заслонили собой чайный столик. Немец удовлетворённо крякнул и вернулся на своё место рядом с графом. – Эх, как жаль, что убрали моего окунька, – тихо посетовал Торопин. – Я бы с радостью отведал бы ещё. – Илья Ионович, переедать не стоит. Это ведь пагубно влияет на пищеварение. Странно, что я, актёр, говорю об этом вам, опытному врачу. – Так ведь очень вкусно, дорогой мой, Роман Аркадьевич. К тому же постное, – добавил Торопин, обращаясь к Соколовскому. – Заметьте, постное. И всё-таки несправедливо. Под несправедливостью врач, несомненно, имел в виду то, что прислуга унесла не все тарелки со вторым блюдом. К примеру, фабрикант Барсуков и госпожа Хитрова с аппетитом доели своих окуней с варёным картофелем. Вскоре за столом воцарилась прежняя непринуждённая атмосфера. Правда, постоянно выскакивающее из арки любопытное лицо Марфы начинало раздражать графа. – Эй, милейший, отчего на столе так мало вина? – обратился к прислуге князь Пулев. – Фёдор Иванович, сегодня же среда. Стоит хоть немного воздержаться. Берите пример с Александра Константиновича. – Я в монастырь не собираюсь, – проворчал князь. Кажется, это был первый случай, когда потомок славного Рюрика осмелился выразить недовольство своему покровителю. И прямо в лицо, в присутствии остальных гостей. – Не наблюдал в вас прежде такой набожности, – недовольно сказал князь. – Фёдор Иванович, дорогой мой князь, – с потаённой угрозой произнёс Барсуков своим властным баритоном. Он хотел что-то сказать, но резко замолчал. Михаил Аристархович тяжело задышал, уставившись через весь стол в противоположную стену. Он застыл в таком положении, стараясь скрыть от окружающих нахлынувшее недомогание. Фабрикант схватился за крышку стола, смяв в ладонях край белоснежной скатерти, и захрипел. Его выпученные глаза налились кровью. – Боже, папа, что с тобой? Тебе нездоровится? – озабоченно спросила Хитрова. – Господи, да ему же плохо! – вскочил Торопин и побежал к фабриканту. – Ох, что с ним? Граф почувствовал, как Мыслевская с испугом сжала его руку. – Он поперхнулся, Торопин, помогите ему! – срываясь на крик, приказала баронесса. – Отто Германович, помогите мне! – закричал Торопин. – Нужно перенести его в дом. Там у меня саквояж. – Он не поперхнулся, – произнёс граф. Но на него никто не обратил внимания. Все с ужасом смотрели на задыхающегося фабриканта. Торопин зачем-то помог ему сделать пару глотков чая и при помощи управляющего поднял Барсукова, обхватив его за подмышки. Михаил Аристархович задрожал и захрипел, будучи не в силах вымолвить ни единого слова. Торопин вскрикнул и едва не выронил бьющееся в судорогах тело. Дочь всесильного фабриканта закрыла лицо руками и задрожала. Михаил Михайлович с абсолютно выцветшим лицом суетился рядом. Он замерил пульс на трясущейся руке. – Михаил Аристархович! Его отравили! – крикнул объятый ужасом врач. Граф Соколовский стремглав оказался рядом. Он отшвырнул Торопина от фабриканта, которого тут же поддержал сын. – Надо вызвать у него рвоту! Надо вколоть глюкозы! Живо! Торопин едва не помешался в тот вечер. Он, спотыкаясь и едва не плача, побежал прочь из летнего домика. Светилин подскочил со своего места и потребовал принести холодной воды. Раздался звон разбитого стакана. Граф обмотал свои длинные пальцы чистой салфеткой и засунул их в рот фабриканту. К этому времени его уже посадили в кресло. – Наклоните его! Чтоб тебя! Граф резко одёрнул руку. Из судорожно вздрагивающего рта Барсукова прыснула кровянисто-пенистая слюна. – Надо, чтоб его вырвало, наклони ты, проклятый немчура! – заревел граф. – Всемилостивый Боже, пощади раба Твоего, – взмолилась Мыслевская, воздев руки к небу. В столовую, неся кувшин с водой, вбежала перепуганная Марфа. В арке столпилась прислуга. Раздался полный отчаянья крик девушки. Граф сорвал с Барсукова пиджак и расстегнул ему рубашку. – Марфа, намочи полотенце! Намочи ему лицо. Наклоните его, – проталкивая ладонь всё глубже, потребовал граф. – Вы убьёте его! – беспомощно крикнул Пулев. Барсуков обречённо застонал и повис на руках графа и собственного сына. Из его рта полились рвотные массы. Супруга Михаила Михайловича упала в обморок, угодив в объятья растерянного сына. Покрытый холодным потом Михаил Аристархович выпал из рук сына и упал лицом на пол, забрызгав кровью и рвотой подол Марфы. – Папа! В одно мгновенье все оказались рядом. За столом остался юный Паша Барсуков с потерявшей сознание мамой. Рядом с ними застыл бледный секретарь Соколовского. – Где этот проклятый Торопин?! – Михаил Аристархович! – Сделайте что-нибудь! – Поверните его, а не то он задохнётся собственной рвотой, – приказал граф. Впрочем, он сам тут же наклонил бесчувственное тело Барсукова. Михаил Аристархович не дышал. Всем было ясно, что его уже не спасти. Граф вытер рот Барсукова полотенцем и накрыл его губы платком. Перевернув фабриканта на спину, Соколовский сделал ему искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. В столовую, с коричневым саквояжем, с грохотом вбежал Торопин. Он страшно суетился, дрожащими руками врач наполнил шприц раствором глюкозы и ввёл её Барсукову через вену на левой руке. Стоявший рядом Светилин, которого Торопин нечаянно задел, пошатнулся и опёрся на плечо Павла Барсукова. Юноша упал на стол и опрокинул на пиджак кружку остывшего чая. Светилин, размахивая руками, принялся извиняться и вытирать пролитый чай. Врач склонился над бездыханным телом Барсукова и вколол ему в другую руку атропин. Рядом с отцом рыдала Хитрова. Она обняла своего родителя, запачкав платье, мешая доктору, и судорожно задрожала. – Прекратите, Торопин, – раздражённо, но тихо произнёс Соколовский, положив на плечи врача свою ладонь. – Ему уже не помочь. Господин Барсуков мёртв. Марфа перекрестилась. Со всех сторон раздались стоны и плач. Глава пятая