– Александр Константинович, в драке могло произойти всякое. Возможно, слуга одной рукой схватил убийцу, вот так, за плечо, а второй оторвал часть рукава, когда пытался выхватить револьвер. – Я знаю вас несколько лет. И каждый раз поражаюсь вашему воображению и энергичности. Вы превосходно можете представить себе картину преступления, – граф снова зашагал по комнате. – Но строим логическую цепочку дальше. Будем помнить, что одно неидеальное звено у нас уже есть. А скоро будет и другое. Преодолев препятствия в образе Порфирия и садовника, убийца вырвался на свободу и скрылся. Кстати, как зовут садовника? – Кажется, Иван Зимцов. – Порфирий разбудил хозяина. Вскоре просыпается весь дом, матери убитого стало плохо, и его тут же послали за доктором. Я уже обращал ваше внимание на тот факт, что слишком много времени прошло перед вызовом полиции. Здесь, Борис Михайлович, ваша фантазия улетучивается, и вы объясняете это обстоятельство невероятно скучно – хромотой Порфирия. И хотя я считаю, что у него остаются полчаса лишнего времени, продолжаем. Почему бы не послать к околоточному садовника? Или других слуг. Непонятно для чего требовалось посылать самого медлительного слугу, когда можно было вызвать полицию намного раньше. Это второе бракованное звено. Третье: отсутствие мотива. Вы так и не выяснили, зачем кому-то потребовалась смерть молодого Аносова. А вот и четвёртое слабое звено: слуга Порфирий и садовник Зимцов по-разному представляют себе обувь убийцы. Первый утверждает светло-коричневые туфли, а второй – чёрные ботинки. Пусть они путают обувь. Это можно забыть. Но не цвет! А по их словам выходит, что выбегая из дома, убийца переобулся. – Что за чепуха, – фыркнул Матюшкин. – Да что вы? А я думал, вы сможете и этому найти объяснение, – саркастично произнёс граф. – Я уже рассказал достаточно. А теперь ответьте ещё раз, для чего вы настаивали на вскрытии тела покойной Настасьи Ивановны? – Александр Константинович, мне показалось подозрительной её кончина. Я хотел бы убедиться, что в воде не было яда. Хоть у подполковника Аносова не осталось прямых наследников, но уверен, после смерти их окажется достаточно много. Вполне возможно, кто-то подкупил слуг… – О, вижу, вы уже задумались о слугах. Осмелюсь предположить, что догадываюсь, кто попал под ваше подозрение. Но! Старушка. Борис Михайлович, вы помните, какой мы видели её в тот день? После смерти сына она совершенно сломалась. Она могла бы умереть на наших глазах. Таких и травить не нужно. Марфа с осуждением поглядела на своего воспитанника. Уж слишком цинично прозвучали его слова. Но на его сосредоточенно-холодном лице не появилось даже тени эмоций. – Борис Михайлович, вы ведь всё тщательно осмотрели в комнате покойной? Скажите, графин с водой был полон или нет? – Он был наполнен до уровня ручек. Служанка сказала, после обеда она заливала туда свежую воду до уровня ручек. – Значит из этого графина старушка не пила? – Выходит, нет, – признал Матюшкин. – Значит, жена подполковника умерла не от отравленной воды. – Её сейчас проверяют на содержание яда. Александр Константинович, подкупленный слуга мог отравить и еду хозяйки. – Уверен, ваши химики ничего не обнаружат. И не надейтесь на еду. Смерть старушки – вполне естественна. – Александр Константинович, вы подозреваете кого-то? – Подозреваю, но об этом скажу вам завтра. Приезжай к нам завтра. В семь. Марфа попрощалась с молодым следователем и отправилась на кухню. Граф проводил Матюшкина и посоветовал ему хорошо отдохнуть. – Вашему уставшему мозгу тяжело работать. Он не способен выстроить правильной логической цепи. Поспите подольше, а завтра вечером жду вас здесь. – Александр Константинович, а ваша цепочка уже готова? Ответом послужила загадочная улыбка. Большие тёмные глаза графа сузились в маленькие щёлочки. Видимо, чтобы судебный следователь не смог прочесть в них правды. – Вы ведь не скрываете от меня преступника, как это было с ожерельем княгини Варшавской? – Завтра. Всё завтра. Глава пятая Завтра начинается с утра Граф Соколовский проснулся, как и обычно, – в шесть утра. После чтения утренних молитв и прогулки он неторопливо позавтракал и приказал закладывать карету. Одевшись в пиджак и жилет тёмно-серого цвета, сшитый ещё в прошлом веке, граф спустился по лестнице. В руках его сверкала начищенная тросточка с серебряной плавно изгибающейся ручкой. Это была ещё одна из набора «тростей с секретиком». – Его высокоблагородие не сможет Вас принять, – пробурчал Порфирий, избегая острого взгляда графа. – Ему с утра нездоровится. – Я думаю, Владимиру Павловичу будет интересно узнать, кто убил его сына. Убийцу поймают сегодня же. Сохраняющий безупречную осанку граф оглядел хромого слугу. Что-то таинственное промелькнула в тёмно-карих зрачках потомственного дворянина. И Порфирий чувствовал на себе этот сосредоточенный взор. – Я доложу хозяину. Как и в прошлый раз Александра Константиновича вновь встретили горделивый основатель усадьбы и старые часы с человеческой одышкой. Вернувшийся Порфирий доложил, что хозяин примет гостя в библиотеке. Совершенно разбитый Владимир Павлович встретил графа в том же положении, что и в прошлый раз. Туманными глазами он посмотрел на вошедшего графа и попытался встать. Жестом Александр Константинович остановил его и слегка поклонился. – Слишком часто в этом доме стали появляться сыщики, – пробурчал грузный подполковник. – Так случается с любым домом, если в нём случается убийство. Владимир Павлович, я глубоко уважаю вашу семью. Ваш отец, великолепный кавалерист, отчаянно сражался в Крыму. Его отвага и упорство служили на благо Российской Империи. Продолжателем отцовского дела стали вы, Владимир Павлович. Самурский полк всегда будет помнить, как вы участвовали в штурме Ашхабада. И медаль «За взятие Геок-Тепе» заслуженно блестит на вашей груди. Находясь в отставке, вы верили в старшего сына, Сергея. Уверен, в мечтах вы уже одели его в адмиральский мундир. Но война отобрала у вас эту мечту. Сильно постаревший и осунувшийся за последние дни подполковник наклонил голову. Он с трудом выслушивал слова графа, ножом резавшие его сердце. – Единственной надеждой оставался Ярослав. Любимец вашей жены. Но у него не было никакого желания сделать военную карьеру. Вольнодумство занимало его молодой ум. Все ваши предложения о службе он отвергал. Отвергал он и невест. Погрузившись в изучение немецких социалистов, он перестал играть и вызывал в вашей душе раздражение. Вы ведь грозились сжечь эти книги? Эти книги призывающие, страшно сказать, к свержению царя, – твёрдо и громко произнёс граф Соколовский. – Для вас, российского офицера, это было ужасно. Ваш собственный сын стал социалистом. Революционеры посещали ваш дом. Вы грозились лишить его наследства и выбросить из дому? Не так ли?! Этот мерзавец свернул с истинного пути и пошёл против Императора! И вы убили его. Вы убили своего сына. Последние слова прозвучали тихо в сравнении с недавним криком Соколовского. Но они оглушили подполковника. Он удивлённо поднял голову и не смог произнести ни слова. – Что же произошло тем вечером? Что должно было случиться, чтобы вы утратили всякий контроль над собой? – Вы бы слышали те слова, Ваше сиятельство. Он кричал, что царизм вредит стране. Что русско-японская война предвещает смерть… Императора. Голос отца звучал глухо. Словно он говорил через подушку. – Он не жалел о смерти брата. Так? Брат стал для него чужим. Ведь он защищал честь Российской Империи. Владимир Павлович продолжал молча смотреть на серебряную ручку графской трости. А Соколовский продолжал говорить. Голос его становился то угрожающе-громким, то тихим, словно сама совесть говорила с хозяином усадьбы. – Для вас сын стал чужим. Стал преступником и отщепенцем! Паршивой овцой в славной династии! Вы застрелили собственного сына. Из глаз Владимира Павловича упала крупная слеза. Он закрылся толстой рукой и задрожал. – Не было никакого ночного гостя. Таинственный социалист не существует. Это всё придумал верный Порфирий, чтобы спасти вас от наказания. Он первым прибежал сюда и всё понял. Возможно, он даже предлагал обвинить во всём его. Но офицерская честь не позволила переложить вину. И тогда Порфирий придумал несуществующего гостя. Мне с самого начала казалось подозрительным то обстоятельство, что именно Порфирий бегал за врачом и полицией. Вам с Порфирием требовалось время, чтобы придумать легенду, а потом оправдали задержку хромотой слуги. Из шкафа сына вы взяли тёмно-зелёный пиджак и оторвали кусок. Это служило идеальным доказательством реальности ночного гостя. Вы держали в руках пиджак сына, когда Порфирий отрывал от него кусок? Граф Соколовский со смешанными чувствами глядел на стонущего подполковника. Жалость к отцу и презрение к убийце легли на разные чаши весов. – Садовник услышал выстрел через открытое окно и прибежал сюда. Но его преданность оказалась достойна похвалы. Ваши слуги необычайно преданны вам. Садовник согласился дать показания, будто почти схватил убийцу на дорожке. А Порфирий с точностью указал это место, хотя и не мог этого видеть. Но что меня обманывают, стало понятно после вопроса об обуви преступника. Они говорили о совершенно разной обуви. Этого вы ведь не успели обсудить перед вызовом околоточного, верно? Кто будет спрашивать о подобных мелочах. Следователей интересует лицо и одежда. Когда всё было придумано, вы разбудили жену и признались. В это время Порфирий уже бежал к доктору потому что время неумолимо продолжало свой ход. А потом Порфирий прибежал к околоточному. Вы причинили невероятную боль жене, заставив врать всем. И сердце её не выдержало обмана. Позавчера она не приняла лекарства и скончалась. По вашей вине, – безжалостно произнёс граф Соколовский. Подполковник перегнулся через ручку кресла и открыл ящик внизу книжного шкафа. Он извлёк оттуда револьвер. Граф был готов к этому. Двумя пальцами он нажал на серебряную ручку своей трости. Оказалось, что ручка была замаскированным пистолетом, спрятанным в полой трости. Граф упреждающе направил оружие на подполковника. – Вы думаете, я хочу застрелить вас? – Владимир Павлович криво ухмыльнулся. – Нет. Вот этим револьвером я убил своего сына. Отсюда я и вытащил его тогда. – Владимир Павлович, неужели вы не могли сдержать свой гнев? – граф смиренным взглядом долго смотрел в мокрые глаза подполковника. – Вы должны были поговорить с ним. Образумить. Неспособность договориться обернётся ещё большими потрясениями. Для всей Империи. – Россия больна. И болезнь проникла очень глубоко, граф. И мой бедный мальчик погиб от этой дряни. Подполковник Аносов указал на книжные полки, заставленные творениями противников монархии. – Вы совершили великий грех. Мне жаль вас, но я не могу молчать. Правосудие требует назвать имя убийцы, – граф изо всех сил скрывал нарастающую дрожь в голосе. – Признайтесь сами. Поезжайте к Матюшкину и признайтесь. Иначе в семь часов я расскажу ему всё. Граф Соколовский вложил пистолет обратно в трость, раздался щелчок. Сыщик почтительно поклонился и вышел прочь из библиотеки. Уходя, он последний раз посмотрел в жалостные глаза офицера, полные слёз. Порфирий безмолвно проводил его до дверей. «Он всё слышал», – подумал граф. – Вы отменный слуга. Ваша верность достойна похвалы. – Не стоит полиции знать. Он не виноват. Не говорите им, – умоляюще попросил хромой слуга. – Не виноват? – Соколовский остановился и строго посмотрел на Порфирия. – Нет. Он виноват. И должен понести наказание, если хочет очиститься от греха. Уже в передней, когда Александр Константинович собирался покинуть дом Аносовых, они услышали выстрел. Граф и Порфирий стремглав понеслись в библиотеку. На полу лежало тело Владимира Павловича с простреленной головой. Подполковник Аносов сам вынес себе приговор и застрелился. Глава шестая Можно наливать вино Вернувшись домой, граф почти весь день провёл в своей комнате. На уговоры Марфы спуститься хотя бы на обед Александр Константинович разразился ругательствами и выгнал экономку из кабинета. В третьем часу Матюшкин прислал нарочного с извинениями. Он просил прощения за то, что не сможет прибыть вечером. После самоубийства подполковника Аносова начался переполох в Сыскной полиции. Сыщик из Третьего отделения, к радости начальства, почти выследил группу революционеров, которых обвинял в убийстве Аносова-младшего. А теперь все его предположения оказались чушью. Перед ужином граф вышел на веранду. Здесь сидела в плетёном кресле старенькая Марфа. В руках она держала маленькую книжечку и медленно водила по строчкам толстым пальцем.