— Не, ты че... Рик кладет руку мне на колено: — Эй, все будет норм. В его прикосновении даже сквозь джинсу чувствую знакомую привычность и, кроме того, поддержку, от которой немного утихомиривается мое колотящееся сердце. Бросаю ему благодарный взгляд, и он едва заметно и ободрительно улыбается: — Ниче страшного не случилось, вот увидишь. Пусть, пока ждала его, успела начитаться про взрывную опасность и криминогенность берлинской бордельной сцены – теперь я еду туда не одна. Наблюдаю, как его рука легонько управляет рулем, и чувствую, что еще больше успокаиваюсь. Несколько минут разглядываю эмблему на руле, прежде чем до меня доходит, что это «Мазда». Когда садилась, не заметила модель. Теперь лишь слышно, что электро. Или гибрид. Интересно, его тачка или Нины?.. Салон почти белый, вернее, цвета очень светлого макьято – ее, конечно... Да, она ж еще тогда, в сауне хвалилась, что на ее выбор будут брать. Хрен его знает, зачем подумала. Какие сейчас могут быть мысли об этом?.. Тут ребенка спасать надо. Смертельная тревога сменяется не менее смертельной злобой на «ребенка»: «Из садика его забирала. С пар бегала, как дура. На площадке детской зависала с ним – мамаша его столько с ним не зависала. Уроки с ним, блин, делала. А от гандбола «мазала» сколько раз... Вот чем кончается». Тоже непонятно, зачем думаю – все это давно в прошлом. — Деньги есть? — коротко осведомляется Рик, вырывая меня из раздумья. — Да-да, есть... или... нету налом... твою мать... – расстраиваюсь-было. — Ниче, у меня есть. Хочу сказать: «Я отдам» — но лишь молча киваю ему. Что-то подсказывает, чтоб не говорила и также не уточняла, сколько их там вообще было надо. Не сразу соображаю, что Рик тем временем звонит кому-то, предупреждает, что мы сейчас приедем и чтоб до меня на входе никто не докапывался. Меня начинает легонько трясти, но это вскоре проходит. *** (Примечание автора, приведенное уже ранее во второй части "Не обещай": с момента вступления в силу соответствующего закона в 2002 г. в Германии было легализовано занятие проституцией и связанная с ним деятельность; целью легализации являлось улучшение условий жизни и финансовой ситуации женщин, занимающихся проституцией, обложение получаемой прибыли налогом, а также обеспечение социальной защиты женщин. Одним из долгосрочных последствий легализации было постепенное восприятие данного занятия обществом, как «приемлемого», хоть и не равнозначного другим видам занятости.) «Лотос» нежно мигает неоново-розовым. На морозе и свет этот кажется холодным. Рик, кивая предупрежденным секьюрити, заводит меня внутрь. Сейчас «до обеда», девочек нет. Эрни сидит в углу в окружении «телохранителей», копающихся в сотках полулежа на стульях и, наверно, мечтающих поскорее «сдать вахту». Его специально усадили в этот угол, чтоб было не видать с улицы, что в «Лотосе» щеглов обслуживают. В контексте места и времени мой худосочный, долговязый брат с выпирающим кадыком более чем обычно кажется мне щеглом-оборванцем. Последнее связано не с его прикидом «спорт-оверсайз», нормальным для пятнадцатилетнего лего-блогера, а, скорее, с устало-невыспавшейся, непутевой обездоленностью, которой несет от него за три версты. Когда он, встрепенувшись, подается к нам, опасливо поглядывая на сидящих рядом с ним мужиков, его лего кажется мне детской сказкой, до боли нежной и безвозвратно канувшей в Лету. От этого мне хочется и отчаянно плакать, и рвать и метать одновременно. — Во, вот и ма-ама приехала, — подает голос один из них. — Это сестра его старшая, — участливо поясняет из-за стойки Оливия. – Приветик, моя сладкая. Заставляю себя коротко, но миролюбиво бросить ей, не глядя на тех: — Привет, — а сама наравне с Риком, не прячась за него, неспешно приближаюсь к «тюремщикам», один из которых иронично приветствует меня: — Здравствуйте. Вместо приветствия спокойно спрашиваю: — Это у вас телефон моего брата? Он поднимает кверху руки. Я собираюсь уже повернуться к остальным и, если придется, выяснять с каждым из них по отдельности, но Рик спрашивает: — Пацаны, сотку не находили?.. — Да, кац-ца... — отзывается кто-то из них. Спрошенный мной кивает тому, второму на меня, и мне ее возвращают. Вместо благодарности, спрашиваю про между прочим, будто хочу знать, который час: — На каком основании забирали сотовый? И удерживали моего брата? — Его как раз-таки никто не удерживал. Он мог оставить телефон, как залог, и уйти. «Пиздеть я и сама умею» — «говорю» ему взглядом. — Слушайте, мы не хотим стресса, — по-цивильному говорит... Резо? Нет, это не Резо, но похож, только лицо не такое изможденное, и нет на нем того замогильного выражения, как у Резо. Не дай Бог, еще окажется, что он обо мне наслышан. Если так, пусть гонит скидку. — Да мы тоже не хотим, братан, — спокойно соглашается с ним Рик. – Нас с объектов посрывали, работа горит... — Да уж, дети... – многозначительно вздыхает родственник Резо. – Мой тоже рано начал. — Я не начинал... – подает вдруг голос Эрни. Вопреки тому, что заодно с этими я и его тоже убить готова на этом вонючем месте, пахнущем именно так, как ему положено пахнуть в девять утра, твержу себе, что надлежит выказывать солидарность с братом и видимость осведомленности о его похождениях. Поэтому киваю, не глядя в его сторону: — Да-да, я в курсе, — а тем предлагаю: — Давайте рассчитаемся. Мне подают счет, приглашая ознакомиться. — Тут за четверых. Вы были тут вчетвером? – спрашиваю у Эрни. – Где они? — Ушли раньше, — начинает объяснять Эрни, съежившись. Понимаю, что он не думает ни на кого валить или кого-либо закладывать. Мне становится тошно и хочется поскорее выйти, чтобы не пришлось потом Оливии вытирать мою блевотину с бархатных фиалковых кресел. — Ладно, — делаю нетерпеливо-деловой жест рукой. – Разберемся. Рик вытаскивает четыре двухсотки. Итак, когда мы благополучно выкупаем моего брата... елки-моталки... из борделя все эти грозные держиморды становятся вдруг безобидными и даже обходительными. — Ладно, пацан, через пару годиков – милости просим, — хлопает его по плечу родственник Резо. Надеюсь, болезненный стон сквозь зубы: «Н-не д-дай Бог-г-г...» — не слишком явственно отпечатался на моем кислом лице. Пусть не ждет, что я попрошу передать привет. — Пошли уже, а... – вполголоса говорю брату. Заставляю себя не цапать Эрни и не тянуть его за собой за шкиряк. Выходим молча. Видимо, там, внутри меня так накрыло, что мороз теперь приводит в чувство. Вижу, что Эрни еще немного напуган, но не забочусь о том, чтобы привести в чувство и его. — Че, зассал? – спокойно осведомляется Рик. Эрни с молчаливой благодарностью принимает у него из рук банку с энергетиком и кивает только. Я вообще-то считаю, что хватит уже его теребить и отсюда мы сами как-нибудь доберемся, но Рик усаживает нас в машину и, не спрашивая, везет нас в Веддинг. Эрни явно хотел бы перекантоваться у меня, но нет: пусть обломается и едет к родителям. Пусть отец ему мозги вправляет. Рик нарушает молчание: — Ниче, они ребята безобидные. — М-м – безобидные, блять! – рыдающим баском восклицает Эрни. – Хули сотку забрали, пиздюки... — Вернули же, — спокойно замечает Рик. Ну надо же, мой брат умеет ругаться матом по-русски. Я до того злюсь на него, что даже не успеваю заострить на этом внимание. — Это не мое ваще... Не я там нагулял... — Ты пил? – спрашиваю его отцовским тоном, поскольку не знаю, какой тон в подобном случае был бы у Пины. — Только пиво...