- Эмелин, так нельзя. Вы слишком заботитесь обо мне, совсем позабыв о себе. Я настаиваю, чтобы Вы отдыхали, тем более, что я уже прекрасно могу обходиться сам. Эмелин ничего не ответила – только накрыла его ладонь своей и крепко сжала, боясь опять расплакаться. Уж скоро она отдохнет от него! Еще как отдохнет! Когда вместе с сыном он выставит ее за дверь без права оправдаться… - Он похож на меня, - обреченно проговорила она, не в силах больше терпеть эту муку – уж лучше пусть прямо сейчас Ренард утопит ее здесь, чем терзать себя ложной надеждой, что как-нибудь все исправится, наладится и склеится в их жизни. - Эмелин, - улыбнулся Ренард, глядя на ее слезы, - и из-за этого Вы так расстроились?! Ну на Вас так на Вас, Вы же мать его! Красивый, значит, будет мальчик, но вот посмотрите, упрямый вырастет – весь в меня! «Скажи ему! Скажи же прямо сейчас! Скажи, и будь что будет!» - вопил внутренний голос, терзая измученную девушку, но слов не нашлось сказать мужу правду. Эмелин плакала, почти не слушала его, а Ренард, не понимая, что происходит, тянул к себе, укутывая в плед своих объятий и теплых, нежных поцелуев, шепча тихонько, желая успокоить: - Эмелин, Вам нужно отдыхать! Так нельзя! Вы плачете по всяким пустякам… Иди ко мне, иди же – я обниму тебя, и все пройдет… Ну же, не плачь, глупенькая моя девочка… Ренард прижал ее к себе, и Эмелин поддалась, желая до последней капли испить его нежность. Как знать, быть может, в последний раз он так ласков с нею. Через несколько дней Филипп будет уже здесь… Через несколько дней Ренард проклянет ее. Так хоть сейчас насладиться глотком призрачного счастья! Глава 23 Филиппа привезли через три дня, ближе к полудню. Ренард уже набрался сил и даже сам провел утреннее заседание. Правда, стоило ему узнать, что наследник уже во Дворце, он сразу же бросил все дела, обнял свою супругу и отправился знакомиться с сыном. Затаив дыхание, он остановился перед дверью комнаты, с любопытством и детским восторгом прислушиваясь к крику ребенка – Герда только что вышла, и теперь, на несколько минут оставшись без присмотра, мальчик капризно требовал внимания к своей маленькой царственной персоне. - Эмелин, я не знал, что буду так волноваться! Девушка смотрела на мужа, а самой хотелось сбежать отсюда куда подальше, не дожидаясь минуты расплаты. Наверно, если б не его рука, так крепко, почти с любовью прижимающая ее, она бы точно сбежала! - Все! Идемте! – решительно заявил Ренард, открывая дверь. Маленькое светловолосое чудо тут же замолкло, с любопытством уставившись своими серыми, чуть прищуренными глазками на незнакомое лицо рядом с матерью. Ренарду не терпелось взять малыша на руки и в полной мере ощутить, каково это, быть отцом! Он выпустил жену из объятий, подошел к кроватке и уже протянул руки к ребенку, но что-то остановило его, что-то пошло не так. Ренард всматривался в личико ребенка и никак не мог понять, что же настораживает его, что останавливает и не дает обнять долгожданного младенца. Эмелин предупреждала его, что мальчик светленький, как она. Странно, конечно, что северная кровь победила южную – в их роду всегда дети рождались смугловатыми даже у самых бледнолицых женщин, – но мало ли какие чудеса выкидывает мать-природа! Но было в маленьком личике что-то еще, чужое и до боли знакомое. И нет, он не видел в ребенке Эмелин. Ни себя, ни ее. И этот прищур сероокий... Он даже обернулся посмотреть на Эмелин, сравнить – быть может, в ней он что-то не заметил, не доглядел… Но та стояла возле стены, опустив глаза. Смертельно бледная. «Черт возьми, Эмелин, что происходит?!» – не понимал он, не допуская даже мысли о том, что к нему это маленькое чудо не имеет никакого отношения. Он потянулся к ребенку, желая отогнать странные, непонятные предчувствия; Филипп заулыбался, потянулся ему навстречу, и в этой улыбке, искренней, детской, Ренард вдруг отчетливо увидел маленькую копию одного из своих подданных. Риньеса. Он так и не смог прикоснуться к ребенку. Конечно, так и есть: и этот прищур, пока лишенный подлой хитрецы, и эта улыбка, пока чистая, но уже с зачатками насмешки, и даже впадинка на переносице, такая же, как у подлеца-маркиза! Ренард замер над кроваткой, растерянно глядя на мальчонку. Казалось, маленький Риньес уже ехидно посмеивался над обманутым папашей, пристально прожигая своими серыми глазками. «Риньес... Но как?! Это же невозможно…» Он и подумать не мог, что скромная, целомудренная Эмелин могла найти себе утешение на стороне, и уж тем более, связаться с этим подонком. Та девочка, которая так трепетно выхаживала его, которая уверяла его в своей любви, и которой он почти поверил… А может, дело вовсе не в любви к своему горемычному мужу? Может, это была лишь попытка загладить вину перед ним? Плата за измену и надежда, что он сжалится и пощадит ее? Мечта, что утешала его и давала силы жить дальше, разбилась на крохотные осколки – у него больше нет сына. Его отняли, вырвали из рук, вдоволь насмеявшись над незадачливым папашей, не сумевшим уследить за ветреной женушкой. Что делать теперь? С девчонкой, с этим ребенком? Если участь Риньеса у него вопросов не вызывала, то что делать с неверной женушкой, он не знал. Впрочем, нет у него больше жены. «Ну что же ты молчишь? Давай, расскажи мне, дорогая, как так получилось, что «мой» сын так на этого подонка похож?» Она так и не сумела посмотреть ему в глаза, когда Ренард подошел к ней и, упираясь руками в стену, перекрыл ей все пути для побега. Он молча требовал ответа, объяснений, а вот объяснить она ничего не могла. Она вообще вряд ли бы сумела сейчас хоть что-нибудь сказать, не то что оправдаться. Она слушала его тяжелое дыхание и ждала приговор. Как странно мир устроен… За измену мужу женщину карают нещадно; когда же изменяет мужчина – женщина не вправе даже упрекнуть. Интересно, что полагается делать с женщиной, изменившей мужу? Да не с простой женщиной и не простого мужа. Что в таких случаях полагается? Она знала, измена – исключительный повод для расторжения брака. Но дальше что? Изгнание с позором? Монастырь? Да, пожалуй, монастырь – самый желанный был бы для нее вариант. Вернуться домой к родителям она не посмеет, да те и не примут заблудшую дочь, отмеченную клеймом позора. А может, не будет никакого изгнания? Он просто прикажет казнить неверную, ненужную, мешающую ему женщину. А какая казнь полагается королевам? Виселица? Гильотина? А пытки будут? На ее родине с оступившимися женщинами не церемонятся – обманутые мужья с изощренным садизмом счищают с себя позор блудниц, бедняжки умирают в немыслимых муках… Неужели и ее, королеву, он подвергнет столь чудовищному, варварскому наказанию? Одно утешает, Ренард и казни-то не приветствует, лишая жизни только самых отъявленных, безнадежных преступников, а о пытках она здесь и не слышала. Это, конечно, еще не значит, что их нет – быть может, Ренард просто ограждал ее от всех этих зверств, верша правосудие в каких-нибудь подвалах. Ренард и пытки... Нет, не вяжется образ мужа с пытками. Но ведь ему вовсе не обязательно участвовать в них. Достаточно приказать, а уж желающие привести приговор в исполнение находились во все времена. В таком случае до казни она просто не доживет: вряд ли стоит ждать пощады – не каждый день на растерзание отдают столь величественных особ. Изверги не откажут себе в удовольствии поглумиться над несчастной своей королевой. Он молчал, она молчала. Молчал Филипп, словно тоже ожидая приговор лишь за то, что родился на свет. Невыносимая, напряженная тишина, в которой остались только два звука – дыхание палача и бешеный стук сердца жертвы. Она на все согласна, из рук мужа готова принять любое наказание. Только, пожалуйста, не надо пыток! Пытки она не выдержит. Она даже молчания его выдержать не может! Эмелин открыла рот, чтобы попросить его об этой маленькой милости, но Ренард уже отпрянул и направился к двери. Не видела она, сколько растерянной боли скопилось в потемневших глазах, не поняла, что значило его молчание. Эмелин терялась в догадках, но Ренарду не до объяснений – он спешил как можно скорее покинуть эту комнату и не видеть больше ни жену, ни ее ребенка. Глава 24 Он покинул стены Дворца и отправился на конюшню. Только бы сдержаться, только бы найти силы не наделать глупостей! - Выводи Алмаза! – приказал Ренард вышедшему ему навстречу Милошу. - Не рановато ли Вам? Слабы ведь еще, – неуверенно попытался возразить паренек, внимательно всматриваясь в мрачное лицо. Яростный огонек в глазах Ренарда стал ему ответом. Сейчас лучше не перечить, да и вообще не попадаться под руку. Несмотря на все свои опасения, Милош последовал приказу и через несколько минут вывел вороного красавца. Ренард стоял возле ограждения, вцепившись в деревянные перекладины и, не моргая, смотрел вдаль. «Как?! Как такое могло случиться?!» Он слишком резво вскочил на коня, будто бы злость придала ему силы. Алмаз, понимая своим внутренним животным чутьем настроение хозяина, рванул вперед, не дожидаясь приказа. «У тебя нет сына…» - отбойным молоточком стучали подковы по вымощенной камнем узкой тропинке. – «Нет сына! Нет сына! Нет сына!» Ренард пришпорил верного друга, заставляя мчаться еще быстрее – нужно выпустить пар, иначе беды не избежать. Не знала Эмелин, ох, не знала, каких усилий стоило ему сдержать себя в руках и не удавить ее на месте! «У тебя нет сына! Нет сына! Нет сына!» - кричало все вокруг: и ветер, что гнал его в спину, и деревья, шелестя чуть пожухлой листвой, и даже облака, молчаливо бегущие за всадником, будто желая догнать и тихо, над самым ухом зловеще рассмеяться: «У тебя нет сына! Нет, и никогда не было!» - Эмелин, как?! – не выдержал Ренард и прокричал, когда Алмаз вынес его в тихое, безлюдное поле. Как?! Ну почему все рушится, не успев родиться? А ведь он действительно поверил, что жизнь с Эмелин может наладиться – чего греха таить, последние несколько дней он был почти счастлив рядом с нею! Он поверил, что у него семья – настоящая… И этот ребенок, такой желанный и долгожданный, мог стать несокрушимым фундаментом для их будущей жизни! Как так, женушка? Что же ты наделала, глупая? Чуть успокоившись, а вернее сказать, вымотавшись до бессилия, вернулся он во Дворец далеко за полночь. Случившееся казалось нереальным – ну не могла Эмелин, эта тихая, покорная девочка-жена, так поступить с ним. Ренард вошел в детскую комнату и склонился над кроваткой. Малыш не спал – тихонечко взирал на хмурое лицо «отца» и доверчиво тянул крошечные ручки. Ренард не удержался, взял на руки ребенка, которого так хотелось назвать своим. А может, все же обознался? И он снова жадно вглядывался в светлолицее создание – и снова видел в нем Риньеса. Да и поведение самой Эмелин сомнений в верности его открытий, увы, не оставляло. - Что же мне делать-то теперь с вами? – устало выдохнул Ренард, а мальчишка прижался к его груди крошечной своей пухленькой щечкой, уцепился жадно за отворот его камзола, будто бы твердя: «Но я же не виноват!» Что делать с Эмелин? Что делать с этим ребенком? Выгнать с позором? Отправить ее назад к родителям? А что с мальчонкой будет? Да и дальше что? Наследник-то нужен все равно… И все равно придется жениться, и снова придется привыкать к чужой женщине, такой же нелюбимой и, в общем-то, совсем ему ненужной. «Эмелин… Что ж ты натворила, глупая девочка? Что же ты собственными руками загубила все?» Мальчишка родился в срок, а значит, и согрешить она успела накануне его отъезда на границу. Ренард вспомнил ее странное поведение, ее странную болезнь, о которой Герда только и смогла поведать, что вытащила Эмелин из ледяной воды. Он помнил ее затравленный взгляд и бесконечные беспричинные слезы. Нагрешила и раскаялась? Похоже на то. Уж если б Риньес взял ее силой, она бы наверняка сообщила, ну или хотя бы попыталась бы завуалировано попросить оградить ее от подлеца. Да нет, Риньес подонок, но насиловать бы он не стал – он действует иначе: как паук расставляет сети, выжидая, когда жертва сама сдастся. Уж сколько чужих жен он перепортил… О его «подвигах» только глухой не наслышан! Как же неосмотрительно было полагать, что в список своих трофеев подлец не захочет внести и юную королеву – неопытную, неискушенную девчонку, оставшуюся без присмотра. Глупая, недолюбленная, оставленная своим мужем женщина… Как ни прискорбно сознавать, но его, Ренарда, вина в случившемся тоже есть – он не баловал девчонку своим вниманием, а гаденыш этим воспользовался. Но что же делать теперь? Простить? Принять? Он не готов. Прогнать? А что это изменит? Несмотря на поздний час, Эмелин не спалось – она искала Ренарда, исчезнувшего еще днем, но в то же время, боялась его найти и вновь ощутить на себе его пронзительный, до глубины души пробирающий холодный взгляд. Девушка бродила по опустевшему Дворцу и сама не поняла, как оказалась рядом с комнатой сына. Войти к нему и снова увидеть ненавистное личико собственного греха она не решилась. Каково же было ее удивление, когда дверь тихонько отворилась, и из комнаты вышел Ренард. Эмелин застыла, словно неживая; провалиться бы сейчас на пару этажей вниз, раствориться бы, будто и не было ее никогда! Как же она молила, чтобы он ее не заметил… Но Ренард заметил ее сразу – чуть замешкался при виде супруги, но потом решительно подошел ближе. Казалось, Эмелин вот-вот расплачется; не смея посмотреть ему в глаза, опустила виновато голову, задрожала, побелела… - Заснул, - раздался уставший голос Ренарда – не холодный и совсем не злой. И тихо так вдруг стало, страшно. Эмелин чувствовала его взгляд, ждала упрека, ждала ту бурю, что обязана была обрушиться на голову неверной женщины еще днем, но почему-то до сих пор не обрушилась, пытая тягостным ожиданием. - Ренард, - неживым голосом прохрипела она, чувствуя, как спазм душит ее, не давая сказать ни слова, как слезы наворачиваются на глаза. – Ренард, я… - Да, действительно, - чуть громче обычного зазвучал его голос, перебивая робкий ее лепет, – на Вас похож, Эмелин. И на деда моего. Тоже светленький был. Не любил я, правда, деда. Слова давались слишком тяжело, застревали в горле; он говорил отрывисто, с выдохом после каждой фразы – боялся не договорить, сорваться и передумать в последний момент. Наконец, выговорил – и тут же отпрянул от супруги. «Какой дед?!» Ей показалось, что она ослышалась. От изумления Эмелин подняла глаза на мужа, но тот, не дожидаясь ответа, уже ушел, растворяясь тенью в длинном темном коридоре. И только тяжелая его поступь еще некоторое время будет эхом раздаваться в этих стенах… Каждый день теперь стал для нее пыткой. Каждый час она ждала возмездия и не понимала, почему ничего не происходит. Неужели не понял? Или не захотел понять? Если б он ее казнил, сейчас бы уже было гораздо легче – ни боли, ни страданий, ни бесконечного раскаяния. Эта мысль пугала – жизнь пугала больше смерти. Но ничего не происходило. Ренард, как ни в чем не бывало, занимался делами государства и все так же улыбался людям. Он избегал свою жену, но когда же в силу каких-то обстоятельств они пересекались на одной территории, он, будто ничего и не случилось, разговаривал с ней, нелюбимой, обманувшей его женщиной, почти обыденно, ничем не показывая своего недовольства. Правда, когда взгляды их встречались, ей хотелось умереть на месте – столько разочарования, тихой боли и немого укора виднелось в его почерневших глазах. Или только мерещилось? Эмелин пыталась заговорить с ним, но разговор о сыне Ренард пресекал на корню. А ей так хотелось расплакаться перед ним, раскаяться и сбросить, наконец, тот тяжкий груз, что больше года терзает ее каждую минуту. Но Ренард ловко уводил тему о ребенке каждый раз, когда она делала робкие попытки признаться. Он все чаще стал пропадать в своих кабинетах, а про нее и Филиппа будто бы и вовсе позабыл. Эмелин сидела в пустой своей комнате и неотрывно смотрела на пламя свеч, сходя с ума от собственных мыслей. Он больше не приходит к ней по ночам с того самого дня, когда увидел Филиппа – напрасны ее ожидания и робкие надежды. Он понял или нет? Если понял, то почему до сих пор не выгнал? Откуда взялся светловолосый дед? Почему он молчит и делает вид, что все в порядке? Почему их брак до сих пор действителен, а она преспокойненько сидит в этой комнате, а не томится где-нибудь в келье или темнице? Почему она жива до сих пор? Если же действительно не понял, то откуда столько холода ледяного? Столько безразличия к ее терзаниям! И к ребенку он больше не подходит, всем своим видом показывая, что ни ее, ни Филиппа для него не существует. На мгновенье показалось, что она слышит его тяжелые шаги за дверью. Эмелин встрепенулась, с надеждой устремилась к дверям… Нет, только показалось. Ах, если бы он сжалился и зашел к ней хотя бы на минутку! Если бы позволил ей покаяться, выслушал! Если бы хоть раз еще бросил на нее тот теплый, ласковый взгляд, каким, бывало, одаривал ее в недавнем прошлом… Она б его не отпустила. Она б заставила выслушать ее! Она бы обняла, прижалась крепко-крепко и не отпускала бы, пока он не смилуется, не сжалится над бедной, безрассудной своей женушкой, не вздохнет так тяжко и не скажет: «Ну что же ты наделала, глупенькая девочка?» А она бы его не отпустила – плакала бы долго-долго, вымаливая горькими слезами надежду на прощение… А может, она все себе надумала? И только собственная совесть рисует страшные картины возмездия? И только собственная совесть воздвигает между ними непробиваемую стену холода и отчуждения? А может быть, действительно, есть нелюбимый дед, на которого так похож Филипп? Как было бы прекрасно поверить в это и думать, что всему виной лишь нелюбимый дед. Как хочется поверить в это и не терзать себя, и не сходить с ума! В конце концов, он ведь король и он мужчина – с чего бы ему нянчиться с ребенком, когда на это есть и мать, и гувернантка? Ему нужен был наследник? Наследник – цель их брака. Наследник есть. Теперь он может заниматься куда более важными делами, нежели предаваться умилению от лицезрения ребенка, ни капельки не похожего на него. Похожего на «нелюбимого деда». Да кого она обманывает? Но так ведь проще думать. ***