— Не по вкусу я тебе, да? Конечно, я же не ваш драгоценный Этьен… Приспущенная лямка аккуратно вернулась на место. Филипп отошел от Кристины и уселся на диван, потягивая из фляги ароматное вино — жадно, громко, не сводя льдистых своих глаз с перепуганной сжавшейся девушки. — Почему вы все меня ненавидите, Кристина? Тоска в его тихом голосе. Пьяная и не прикрытая привычной маской злобы. Кристина, не ожидавшая подобных вопросов, недоверчиво посмотрела на мужчину, а потом, осмелев, присела рядом. — А сами-то Вы кого любите, Ваше Величество? — тихо ответила она. — Любите, — задумчиво повторил Филипп, перекатывая странное слово на языке. — А что это? Я слов таких не знаю. Льдистый взгляд молодого мужчины застыл на несколько секунд, устремившись куда-то вдаль. Филипп замолчал ненадолго, будто вспоминая что-то одному ему ведомое, а потом с какой-то безудержной злостью отхлебнул из фляги и, не глядя на Кристину, заговорил: — Проклятый я какой-то. Мать ненавидела, отец ненавидел… Как будто я просил их о чем-то. Как будто просил рожать меня от какого-то ублюдка, а потом называть своим сыном… Ренард выродка своего один раз всего видел, а сам аж засиял, засветился… Я уж думал, помирать передумает. А мать моя родная умудрилась на сторону Этьена встать, ему с Милошем бежать помогла… От меня. Чужому помогала, а родного ненавидела… А теперь и ты еще… Не могла кого-нибудь другого выбрать? Почему так, Кристина? В чем я виноват? Что за клеймо на мне? На мгновенье Филипп замолчал. Бросил взгляд, полный обиды, на тихую Кристину, отхлебнул еще вина и продолжил: — А ты на Герду чем-то похожа. Красивая… Когда увидел тебя на речке, сразу ее вспомнил… Она единственная, кому я был нужен. Она погибла, меня спасая... А я до сих пор жалею, что тот день стал последним для нее, а не для меня. Я должен был сдохнуть, а не она! Все бы счастливы были… И мамаша моя, и Ренард ваш ненаглядный, и все остальные. А она… Всего лишь служанка… Она святая была! Она всем для меня была, понимаешь? А ты… Ни хрена ты не Герда. Такая же шлюха, только стоишь чуть дороже — на камешки не бросаешься, недотрогу из себя строишь… Геройствуешь. И меня, и пытки готова терпеть за Этьена… Думаешь, спасла его? — с вызовом глядя на девушку, усмехнулся Филипп. — Не спасла. И не спасешь. Если он жив, то за тобой вернется — порода дураков-романтиков… Вот тогда я его и убью. — Вы никогда не найдете свою Герду, Филипп, — тихо проговорила Кристина. — Вы разрушитель, Вы готовы убить любого, кто в чем-то превосходит Вас. Вы хотите, чтобы Вас любили, но сами умеете только ненавидеть. — Да. Но это не моя вина! — выкрикнул Филипп. — Не моя вина, что кроме служанки ни у кого в этом мире не нашлось для меня доброго слова! За что же мне любить этот мир? — Это не оправдывает Вас. — А мне и не нужны оправдания, Кристина. Я привык к вашей ненависти — привыкайте же и вы к моей. Замкнутый круг какой-то… Но спорить бесполезно. Кристина молчала, затаившись; Филипп допивал свое вино. Расправившись с напитком, хмельным взглядом окинул девушку — молчит. Не перечит. А сама боится — напряглась, натянулась как струнка, дышит еле-еле и взгляда королевского старательно избегает. Ждет, когда насильничать станет… К боли готовится, к силе. Еще не дотронулся до нее, а она уже ждет заветную минуту, когда, насытившись, оставит ее одну реветь в подушку. — Пойдем, — Филипп отбросил пустую флягу в сторону и протянул ладонь Кристине. — Куда? — Пойдем-пойдем, не бойся. — Филипп, пожалуйста, оставьте меня в покое, — взмолилась девушка. — Я не готова сейчас ни к чему… Пожалуйста, дайте мне время. — У тебя было много времени. Кристина, не зли меня, — нетерпеливо выкрикнул Филипп, впрочем, без злости; сам схватил девушку за руку и потащил к выходу. — Успокойся, я не хочу сегодня брать тебя силой. Просто хочу, чтоб ты расслабилась. С каким-то мальчишеским задором потащил он ее по бесконечным лабиринтам коридоров. От выпитого вина его заносило то влево, то вправо, но он упорно шел вперед к ему одному ведомой цели, крепко сжимая женскую ладонь. Кристине же оставалось только подчиниться венценосцу — придерживая подол тонкого платья, она почти бежала, едва поспевая за Филиппом. Через несколько минут они остановились перед огромной дверью. Филипп обернулся, улыбнулся собственной затее и недоверчивой мордашке пленницы и открыл тяжелую створку. Из полумрака открывшейся комнаты в прохладный коридор хлынул сладкий, почти приторный, аромат благовоний — он казался настолько густым, ощутимым, что оставалось только ложечку взять и попробовать на вкус. Кристина вошла внутрь и невольно зажмурилась от яркого свечения: вокруг небольшого деревянного бассейна, утонувшего в цветах, горели свечи, играя бликами на витиеватых, ажурных канделябрах. Почувствовав на себе руку, мягко подталкивающую вперед, Кристина открыла глаза, но уже через пару мгновений, вмиг позабыв обо всем на свете, она попятилась назад, судорожно избавляясь от ладони венценосца на своем плече — из полумрака, спрятанном за свечами, им навстречу вышли две обнаженные мужские фигуры. — Куда? — Филипп моментально перехватил девушку. — Не бойся, глупая. Фигуры же без малейшего смущения подходили ближе, являя на свет идеальную мускулатуру под очень темной, лоснящейся от масел кожей. Блики свечей, выхватив силуэты молодых самцов лет двадцати, не больше, радостно заиграли на их коже, подчеркивая крепкие икры, узкие бедра и мощные плечи. Две пары темных как ночь глаз, чуть блестя, с любопытством смотрели на Кристину. Филипп сказал им что-то на непонятном языке — мулаты кивнули в ответ и направились прямиком к девушке. — Пожалуйста, не надо! — взмолилась Кристина, едва не плача; попыталась отступить, а за спиной — лишь равнодушная к ее мольбам груда мышц. Не отпустит он ее. Не для того сюда привел. Мулаты забрали ее из рук короля, обступили, обхватили… Не больно, не сильно, но бережно, будто бы доверили им не девушку, а нечто хрупкое и безумно дорогое. Оказавшись в чужих руках, Кристина с мольбой смотрела на Филиппа, стараясь не замечать ни ласковых прикосновений чужих теплых ладоней, ни дурманящий аромат, исходящий от мужчин — шоколада и ванили. Филипп же, довольный своей выходкой, смотрел на девушку и улыбался, любуясь ее испугом и слабыми попытками увернуться от ласкового плена его «шоколадных мальчиков». Несмотря на ласку и мягкость чужих прикосновений, ей неуютно, ей хочется сбежать… А они обняли ее, ощупали; будто дикие звери обнюхали ее и даже попытались лизнуть горячим шершавым языком, не обращая ни малейшего внимания ни на ее жалкие попытки увернуться, ни на рядом стоящего Филиппа. Девушка дернулась, когда, осторожно перехватив ее руки, мужчины отыскали завязки на платье и приспустили бретели, обнажая ее плечи и грудь, обдавая затылок горячим дыханием… — Филипп, зачем? Пожалуйста, не надо… Остановите их, я прошу Вас! Глаза ее блестели от подступивших слез — Филипп даже не дрогнул. С улыбкой, наслаждением и звериным огоньком в глазах смотрел он, как тонкая ткань сползает с ее тела, как странно смотрятся чужие темные пальцы на светлой коже пленницы, когда скользят по ее плечам, груди, животу… С предвкушением смотрел, с голодом… Жадно, шумно, в унисон его собственному дыханию дышали молодые самцы, и наливалась, тяжелела их плоть, почувствовав женщину. — Успокойся, — наконец, проговорил Филипп. — Никто тебя пальцем не тронет без моего приказа, а сегодня я тебя делить ни с кем не намерен. Они всего лишь сделают тебе массаж, расслабься. Филипп оставил Кристину умелым рукам мулатов и уселся на диван в глубине комнаты. А мужчины принялись за дело. Не замечая скованности доверенной им девушки, один из них уселся на ковер рядом с бассейном, а между ног пристроил Кристину, позволяя ей удобненько пригреться на своей могучей твердой груди. Он что-то шептал ей на непонятном языке, гладил ее волосы, успокаивая… Да разве ж успокоишься тут?! Чувствуя голой спиной закаменевшую дикую плоть при виде ее — обнаженной, бесстыже раскрытой и абсолютно беспомощной? Кристина заерзала, попыталась отползти от мужского тела, но упрямые сильные руки тут же с легкостью подхватили ее и притянули обратно. — Тшшш, — прошипел мулат, обнимая ее за плечи. И она замерла, понимая, что деваться ей некуда. Остается покориться верным слугам своего короля и терпеливо ждать, когда пытка закончится, и ее оставят в покое. Убедившись, что она больше не сопротивляется и не дергается, второй мулат присел рядом, из небольшого флакона налил в ладонь масла, чуть согрел и бережно коснулся стоп. А руки у этих диких мужчин теплые и мягкие. Действительно умелые. Сильные, настойчивые и непривычно нежные. Обласкав каждый пальчик на ее ноге, мулат, чуть сдавливая, размял ступни, прошелся по тонким щиколоткам… Второй, чувствуя, как расслабляется она, ослабил хватку и прошелся ладонью по ее плечам, оставляя за прикосновением лоснящийся след; заметив, как вновь напряглась она, когда коснулся груди, осторожно дотронулся до ее лица, заставляя прикрыть глаза и довериться нежным прикосновениям. Кристина поддалась, глаза прикрыла. Тихо очень. Чуть потрескивают, сгорая, свечи. Аромат шоколада и ванили согревает, дурманит, а касания мужчин настолько органичны, что почти не чувствуются — ей кажется, что волны, набегая, несут ее по уходящему в закат морю, теплому и ласковому. Там нет тревог, нет врагов и главное — там нет Филиппа. Теплая, прогретая солнцем вода окутывает тело, золотится на коже в лучах заката… Кристина расслабилась. Действительно расслабилась, позабыв, где она и зачем чужие руки делают податливым несчастное ее тело. Ей хорошо сейчас. Так хорошо, как давно уже не было. Не хватает только человека рядом — единственного, желанного… Будто услышав ее желание, знакомые руки легли ей на плечи. — Анри, — сорвался вздох с губ расслабленной девушки. Она не видит, как сталью на миг блеснули глаза Филиппа, неотрывно следящего за каждым вздохом ее, за каждым движением в ответ на руки, ласкающие ее тело. Она не видит… Там, в мираже ее полусна, рядом с ней Этьен — он улыбается ей и крепко обнимает. И там, в мираже, не чужой мужчина с кожей цвета шоколада касается ее приоткрытых губ пальцем — там Этьен изучает ее счастливое личико; там не мулат бесстыже ласкает ее тело, натирая ароматным маслом — там жених ее, обнимая, ласкает… Филипп, не моргая, смотрел, как улыбка коснулась губ невольницы — теплая, ласковая, нежная. Она улыбалась ему — проклятому бастарду, своему Анри… Ладонь мулата прошлась по животу ее к груди, а Кристина выгнулась, утонув в своих грезах, задышала рвано, быстро… Не дожидаясь очередного шепота с именем братца, Филипп встал с дивана и направился к мулатам. Мираж растворился, едва сквозь сон прорвались тихие незнакомые слова. И тепло чужих рук тут же исчезло, и образ Этьена растворился вместе с закатом. Она почувствовала, как ее осторожно перекладывают на ковер, оставляя вместо горячего своего тела лишь мягкую подушку. Еще мгновение — и терпкий запах вина пробился сквозь ускользающую сладость шоколада; Кристина нахмурилась и нехотя открыла глаза, возвращаясь в жестокую реальность: рядом с ней не Этьен — на нее, будто змей, наползало золотоволосое чудовище, тонкими, жадными губами впиваясь ей в живот. — Нет, — проскулила Кристина и попыталась увернуться от ненавистных прикосновений. А он в ответ лишь руки ее перехватил и за голову завел, чтоб не мешала. Не желая видеть слезы и отвращение ее, даже голову не поднял — самозабвенно, жадно смаковал каждую мурашку на ее теле, отказываясь думать о том, что не он причина этой волнительной дрожи ее тела, что братец даже сейчас, неизвестно где находясь, умудрился незримо поприсутствовать здесь. — Я убью его, Кристина! — прорычал Филипп, остервенело целуя вершинки грудей, взволнованных не им, а миражом. Он наползал на нее… Потянулся к шее, подбородку, скулам, слизал мокрые дорожки несдержанных слез; потянулся к губам, наглухо сомкнутым, а Кристина вдруг резко отвернулась, не позволяя прикоснуться. — За что ты со мной так, Кристина? Ну что со мной не так? Обними меня, слышишь… Приласкай, обогрей… Мне плохо — неужели ты не видишь? Кристина, дай мне твоего тепла… Я нежным с тобой буду… Я для тебя все сделаю, слышишь? Я тебя золотом осыплю, я любой твой каприз исполню, только приласкай, как его ласкала… Ну чем он лучше, Кристина?! Он всего лишь сын крестьянки… Сын шлюхи, что раздвигала ноги перед чужим мужчиной… Она семью нашу разбила, она У МЕНЯ семью украла… А теперь он крадет… У МЕНЯ крадет, Кристина! Все крадет… И тебя крадет, подлец… — Вы пьяны, — уворачиваясь от настойчивых губ, проговорила девушка. — Да. Я пьян. Но это не меняет сути. Мне нужно твое тепло, Кристина. Всего лишь чуточку тепла и ласки — и как знать, может, вы перестанете видеть во мне чудовище… Поцелуй меня, Кристина… Не хочу брать тебя силой, не хочу принуждать и делать тебе больно! Отдайся по-хорошему… — Я не могу. Вы просите невозможное. Отпустите меня… — Нет. — Почему? Филипп, Вам проще найти другую девушку, но не начинайте с насилия, и тогда, может быть, она сумеет Вас полюбить. — Мне не нужна другая, я уже нашел тебя. А в том, что случилось в таверне, ты сама виновата. Предлагаю об этом просто забыть и начать все сначала. Не противься, Кристина. Ты же знаешь, ты слабый противник, и в нашей с тобой войне победа останется за мной. Я предлагаю решить вопрос по-хорошему, откажешься — значит, будет по-плохому. Будет все как прежде, а может, даже хуже. Я ведь все равно свое возьму… Ты все равно моя, хочешь ты этого или нет. — Делайте что хотите, — всхлипнула Кристина. — Но я никогда не лягу под Вас добровольно. Вы можете меня насиловать, можете пытать, можете даже убить, но я никогда не дам Вам того, что могла бы дать Этьену. — Забудь о нем! — рявкнул Филипп. — Его ты больше не увидишь — я скорее убью тебя, чем позволю ему к тебе прикоснуться! Резким движением взял он непокорную женщину. Не щадил ее и на слезы даже не взглянул. Разозленный, пьяный, брал свою жертву со всей злостью, на которую только способен. Он мстил за отказ ее, за преданность Этьену, за слезы мученицы, что каждый раз при виде его, Филиппа, выступают на ее лице… За бессилие свое и ее непокорность — он тело заполучил, но не оно ему нужно. Ему тепло нужно, ему ласка ее нужна и та странная, неведомая ему штука, что любовью зовется — говорят, она чудеса творит и в ледяные души жизнь вдыхает. А он устал. Чертовски устал от собственного холода, ненависти и равнодушия. От страха устал, что сковывает чужие души, заставляя раболепствовать и заискивать перед ним, пряча ненависть и презрение, усмешки и, может быть, жалость за толстой броней услужливого вида покорных слуг. Пожалуй, Кристина одна из немногих, кто хотя бы не врет и не улыбается лживо; кто не боится открыто, в лицо ему сказать, что ненавидит и презирает… Только легче ли от этой правды? Только светлее ли от колючих ее слов в ледяном царстве ненужного, отвергнутого с детства маленького мальчика? Не легче. Не светлее. Все, что есть у него — власть. И отцовскому отродью, крестьянскому сыну он ее не отдаст! И Кристину, упрямую гордячку, он братцу не отдаст! Боль разрывала ее тело, ломая, убивая девочку, живущую надеждами, что когда-нибудь все закончится, что когда-нибудь проклятый венценосец оставит ее в покое. Она больше не хозяйка собственному телу — им теперь в свое удовольствие распоряжаются другие. Она почувствовала, как вместе с ядом его похоти умирает внутри нее живой человек, протестующий и непокорный, и остается лишь оболочка, смирившаяся мертвая кукла для желаний Филиппа. Она устала бороться. Она устала искать просвет в поглотившем ее жизнь мраке — просвета нет, сколько ни приглядывайся. Выхода отсюда нет. Он не отпустит ее — она это понимает. Он Этьена за ее любовь убьет — в этом нет сомнений. Она сама жива, но лишь пока не надоест Филиппу. Так смысл дергаться и бунтовать, пытаться достучаться до человеческого, которого в Филиппе и вовсе нет? Он уже сломал ее, он убил ее. Она даже не пытается больше сопротивляться — послушно лежит и ждет, когда акт очередной мерзости закончится, ему надоест, и он уйдет, оставив свою игрушку до очередного раза. Равнодушие спасало от сумасшествия. Филипп хотел заполучить ее тело? Он его получил. Но большего он никогда не получит. Глава 43 Спустя неделю У кромки просторного бассейна любимицы короля слетелись на трапезу. — Может, позвать нашу «королеву»? — с усмешкой спросила своих подружек черноволосая смуглянка Лана, ловя белоснежными зубками сочную виноградину.