— Да черт с ними, не надо. Ребят, Филиппа заберите — надо будет его в столицу переправить, похоронить по-человечески. Через два часа встречаемся в каминном зале, а пока… А пока оставьте нас вдвоем с Кристиной, хорошо? Он живой еще… Она попала. Четко, быстро, прямо в цель. Сказал бы кто Филиппу, что умрет он от руки девчонки, наложницы своей — не поверил бы. И все-таки, Кристина оказалась быстрее его пули. И ладно. И хорошо. Сейчас все закончится. Даже как-то легче стало на душе, даже ненависть к бастарду отступила… Теперь ничего уже не важно, правда? — Забери меня к себе, Герда… Забери меня к себе, мама, — еле слышно, одними губами прошептал Филипп. А небо над ним голубое-голубое… Ясное, чистое. Как обидные слезы того златовласого младенца, что под сенью векового придворцового парка с заливистым смехом бежал на своих пухленьких ножках, шатаясь, то и дело падая, к девушке-служанке, что улыбалась ему в ответ и протягивала ласковые руки. Того младенца, что доверчиво тянул ручки к своей родной матери, так и не сумевшей прижать родное дитя к сердцу. Того младенца, что цеплялся за отвороты черного камзола своего «отца», заглядывал в карие глаза и будто бы кричал: «Но я ж не виноват!» У него есть еще несколько минут. Несколько последних, особенно страшных минут, когда понимаешь, что все кончено, и все, что у тебя осталось — только эти минуты. Минуты, когда ты лежишь, едва дыша, чувствуешь, как жизнь уходит с каждой каплей крови, и слышишь, как рядом воет в истерике та, что смерти тебе желает. Искренне, ни капли не жалея. Минуты, когда слышишь, как тебя снова предают… На сей раз это твоя охрана. Это те, кто должен был закрыть тебя своим телом, потому что ты их король, а они твои верные слуги; они ведь присягали тебе, они лебезили перед тобой, клялись, что до гроба рядом будут, а теперь… А теперь ты совсем один; лежишь в луже собственной крови и слушаешь, как в панике трусливо убегают они, бросив тебя умирать среди чужих. Еще несколько минут… Последних. Только изменить ты уже ничего не можешь. И уже не важно, кем ты был пять минут назад — вдруг понимаешь, что такая же ты муравьишка в этом мире, как и все остальные. Ты не король уже. И даже не человек. Ты кусок истекающего кровью мяса с костями, и уже завтра тебя закопают в землю на радость червям, которым абсолютно наплевать, король ты или нищий попрошайка с той площади, с которой уже слышны клич зазывал и детский смех. Тебя не станет, а они и не заметят. Интересно, хоть одна слезинка скатится по чьей-нибудь щеке, когда на крышку гроба упадет первая горсть сухой земли? Хоть кто-нибудь вздохнет тоскливо? Хоть кто-нибудь помянет добрым словом? Страшное озарение пришло вдруг: вряд ли. Как грешнику на кресте, познавшему истину, вдруг захотелось закричать: «Простите!» Только сил уже нет, сознание меркнет, веки тяжелеют… Да и некому кричать — нет дела до него никому: ни братцу нареченному, ни Кристине, ни их защитничкам, среди которых и тот, кто когда-то был другом светловолосому тихому мальчишке. Ясное небо вдруг потемнело. Филипп из последних сил приоткрыл глаза, желая видеть, как гром небесный разразит его, нераскаянного грешника… Но нет, все так же небо чисто, все так же солнце светит — всего лишь тень склонившегося над ним бывшего друга. — Адриан, — почти беззвучно дрогнули его губы, выпуская струйку крови. Но маркиз не радуется его смерти. Он с тоской смотрит на Филиппа, а видит картину, которую до смерти помнить будет: как умирала Полина на его руках, а из разбитых губ ее вот так же текла кровь. — Ты сам виноват, Филипп, — не нашлось у Адриана больше слов для друга, пусть и бывшего. — Я знаю. Прости меня… Простить? А за что именно? За его приказ убить вместе с Кристиной и наследником простить? Или за убийство беременной его жены? Или быть может, простить за жизнь свою испоганенную? За то, что вытравил все живое, что было когда-то, и заставил убивать все вокруг, что чуть светлее и чище венценосного создания? — Не простишь, — скривились тонкие губы, задрожав в предсмертной агонии. — Знаю… — Бог тебе судья, Филипп. — Меня к нему не пустят. Адриан… Не хороните только меня с чужими. Закопайте меня рядом с Гердой… Пожалуйста. Не откажите… Адриан и не сразу-то понял, что «чужие» — это родная мать и тот, кто дал ему право носить свою фамилию. А когда понял, кивнул — что ж, он передаст Этьену последнюю просьбу умирающего. Филипп закрыл глаза. Теперь уже навсегда. Глава 72 — Ну как ты? Этьен вернулся в спальню с кружкой горячего успокоительного отвара для Кристины. — Все в порядке. Да нет, не в порядке — видит же! Руки до сих пор трясутся, глаза испуганно по сторонам озираются — будто бы боится, что все ей показалось, и Филипп, живой и невредимый, все еще рыщет по свету, мечтая их убить. — Иди-ка сюда, — Этьен уселся на диван, усадил Кристину к себе на колени и протянул кружку. — Пей. Милош уверяет, что здесь самые полезные травки. Самые полезные и самые вкусные! Уже все наслышаны, как сегодня она спасла наследника и волей случая перевела стрелки риантийских часов на четыре с лишним года вперед. А потому, едва Этьен с Кристиной вернулись домой, Милош подсуетился и собственноручно приготовил ароматное успокаивающее снадобье для спасительницы. Кристина пригубила ароматный напиток и с благодарностью посмотрела на Этьена. — Ты сердишься на меня? — вдруг тихо спросила она. — За что? — За нож. — Конечно, сержусь! — улыбка на лице наследника сменилась недовольством. — Амазонка, твою ж мать! Договорились же, никаких… — Ножей в постели! — согласилась девушка и тут же добавила с лукавой улыбкой: — Об остальном мы не договаривались. — Кристина! — Не сердись. Просто я чувствовала, что он не угомонится, пока нас не найдет. Этьен тоже это знал. И как ни крути, но именно она, его хрупкая девочка, сегодня спасла их обоих. — Спасибо тебе. Если б не ты, неизвестно, чем бы все это сегодня закончилось, — сдался Этьен, обнимая Кристину. — Но давай договоримся… — Я больше не буду. Честно! Больше никаких ножей, обещаю! — улыбнулась Кристина. — Расскажешь, что вы там решили в своем каминном зале? Я все-таки тоже твой народ, и Ваши решения, Ваше Высочество, меня тоже касаются. — Да ничего особенного мы не решали. Морис через два часа выезжает в столицу — повезет Филиппа, ну и проложит нам дорожку — сама понимаешь, страна осталась без короля, и пока не началась смута, нужно возвращаться и брать все в свои руки. — Когда нужно ехать? — Мы поедем завтра утром. Так что, милая моя, осталась у нас с тобой всего одна ночь здесь. — Ммм, — протянула Кристина и с улыбкой обняла Этьена. — И что мы будем делать? — Нет, совсем не то, о чем ты подумала, — рассмеялся он ей в ответ. — То есть, и «то», конечно, тоже, но у нас с тобой есть еще одно очень важное дело. — Какое же? — А ты не догадываешься? Он улыбался и пытался быть беззаботным, но от Кристины не скрылось, как напрягся он, подводя осторожно к теме, на которую она совсем не готова сейчас говорить. Она догадывается, к чему он клонит, и это значит, ей сейчас придется приложить немало усилий, чтобы убедить упрямца в спешности и глупости этой задумки. — Не догадываюсь, — проговорила девушка и все же напряглась. — Врушка. Кристина, мы должны сегодня обвенчаться. Времени у нас больше нет, венчание должно состояться до коронации — сделать это потом действительно будет крайне сложно. — Этьен, послушай… — Кристина, я не буду ничего слушать. Мы все уже обсудили. В столицу я вернусь со своей женой. — Да пойми же, упрямец, это невозможно! Женщина с моей репутацией не может быть женой короля! Я очень ценю твое отношение ко мне, но ты же должен понимать, такая женщина как я — это… это позор для любой семьи. И уж тем более, это неприемлемо для семьи королевской. Ты же, надеюсь, не разделяешь извращенных взглядов Филиппа? — Никто ничего не узнает. — Об этом уже знают все служители во Дворце. Об этом знаю я, об этом знаешь ты. Я уже не говорю об Адриане, Милоше и прочих. — Здесь все прекрасно знают, почему ты там оказалась, остальных же я заставлю замолчать — это не повод нам отказываться друг от друга. — Твой отец не благословил бы наш союз. — Он уже благословил. И перед смертью как раз сказал мне, чтоб женился я, пока не король, на той, которую встречу и полюблю. Я полюбил. И теперь намерен прислушаться к мудрому совету. — Этьен! — Все, моя хорошая. Ты уже дала мне согласие. — Я надеялась, что ты одумаешься еще! — Зря надеялась. Амазонка, заканчивай спорить. Я тебя все равно не отпущу… — Это безумие. — Твои поступки порой куда безумней. — Ты будешь жалеть потом… Тишина в ответ и немой укор в глазах наследника. Для себя он давно уже все решил. — Этьен, когда-нибудь я надоем тебе, — тихо проговорила Кристина, так и не дождавшись ответа. –Ты вспомнишь все, что со мной сделали, и я стану тебе противна. Ты заведешь себе любовницу, а я… я этого просто не переживу. Я с ума сойду. — Радость моя, я очень рад, что ты заговорила, но мне очень не нравятся глупости, которые ты сейчас говоришь. Ну какие еще «любовницы»? Какие «надоем»? Кристина, ты всегда будешь единственной моей женщиной, единственной моей женой и единственной матерью моих детей. И вдруг Кристина замолчала. Если до этого она пыталась как-то улыбаться, спорить, возмущаться, то сейчас она просто молчала, но это не было молчанием согласия. Что-то терзало ее, что-то болью отозвалось в его словах… — Ты что, не хочешь от меня детей? — нахмурился Этьен. — Глупый. Очень хочу, — тихо ответила Кристина и отвела взгляд в сторону — говорить на эту тему нелегко, особенно, глядя в глаза любящему тебя человеку. — Тогда что? — Если я не смогу?