Она показала полковнику Гущину на подшитую сразу же после протокола осмотра места аварии и фототаблицы объяснительную. — Это объяснительная Кравцова, его показания, написанные им собственноручно сразу после аварии. Его почерк, видите, как буквы прыгают, — это оттого, что писал он, скорее всего, при недостатке освещения и на какой-то неудобной поверхности. Может быть, папку ему дали положить на колени гаишники, может, он на капоте машины ГИБДД это писал. Но ясно одно: это его самые первые показания, которые он дал ГИБДД тогда, ночью, там, на Старой дороге. И что мы видим здесь? Кравцов пишет: я ехал по Старой дороге из Петровского… скорость… Внезапно я увидел в свете фар девушку — голую и всю покрытую кровью. Она выскочила на дорогу перед самым моим капотом. Ее, наверное, ослепил свет моих фар, потому что она неожиданно застыла на месте. Полковник Гущин повернул дело с объяснительной Кравцова к себе и стал читать сам. — Сразу после аварии, когда и полутора часов еще не истекло, Кравцов сам пишет, что увидел на дороге голую и покрытую кровью Пелопею Кутайсову. А через сутки и впоследствии он уже об этой детали — о крови, что заметил на ней, — не упоминает, — сказала Катя. Гущин прочел объяснительную, прочел допросы. — Странная вещь, — продолжала Катя. — Нигде больше он об этом не говорит. — Может, он ошибся? — Не думаю, Федор Матвеевич. Первые показания всегда самые яркие. — Кравцов мог соврать. — Мог. А если он в своей объяснительной не соврал? Чья это кровь? Помните, что нам Мамонтов говорил, — когда он приехал на место аварии, Пелопея фактически умирала, лежала в луже крови, вся кровью перепачканная. То есть Мамонтов тоже видел, что она в крови. Но он решил, будто это кровь от ран в момент аварии. А вот Кравцов в первый момент заявил, что девушка уже была окровавленной до аварии. Если это правда, то чья это кровь? Ее собственная — это первое, что приходит на ум. Что она уже была ранена, когда выскочила на дорогу. Помните, Мамонтов про рану говорил у нее на бедре — глубокую, с сильным кровотечением. Он все боялся, что задета бедренная артерия, и пытался ее зажать руками.. — Но врачи в один голос твердили, что все повреждения были нанесены девушке в результате наезда. — И врачи ошибаются, Федор Матвеевич. Это могла быть ее кровь. Кто-то ранил ее. По логике вещей, это мог быть сам Кравцов — если он похититель и маньяк. Тогда понятно, почему он впоследствии ни разу об этом факте не упомянул. Для него было намного выгоднее, чтобы все считали, что раны Пелопеи — результат простого наезда, а не иного, предшествовавшего наезду преступления. Но если Кравцов не похищал девушку, а действительно увидел ее в крови на дороге ночью, голой, то… да, она могла быть ранена кем-то еще. Если это не ее кровь, то, значит, это кровь кого-то еще. Кровь человека, о котором мы пока вообще ничего не знаем. Полковник Гущин закрыл дело, поднялся, достал мобильный. Он набрал номер и включил громкую связь. — Алло, инспектор Мамонтов? Клавдий, это полковник Гущин, уголовный розыск. Катя вся обратилась в слух. Надо же, у центуриона Клавдия Мирона Мамонта водится мобила. Что прогресс делает! — Клавдий, припомните, пожалуйста, это вы брали на месте аварии объяснительную от Кравцова? — Нет, я с него объяснительную не брал. Я бы с него там такую объяснительную взял, если бы мне позволили… Мне не позволили. Наши из ГАИ увели его от меня, посадили в машину дежурную. Он там писал. Мне плевать, что он там написал, что говорил — я вам сказал, не верьте, это все было вранье. Баритон Клавдия Мирона Мамонта наполнил кабинет. Катя слушала чутко. — Вы в то время, три года назад, жизнью Кравцова плотно интересовались, кругом его общения. Скажите, вам такие фамилия и имя — Быкова Александра, скульпторша садовых и кладбищенских фигурок, — не попадались? — Нет. Я такой не знаю. Быкова… скульпторша? Нет, точно не знаю ее. Я бы скульпторшу запомнил. А что случилось у вас? — Еще одно убийство, — сказал Гущин. — Слушайте, Клавдий… Вы ведь сейчас временно отстранены? — Так точно, я рапорт написал. — Ладно, эта каша сварится, я не об этом. Вы фактически сейчас свободны от службы? — Можно сказать и так. — Я вам перезвоню вечером. Я сейчас занят, перезвоню вам позднее. Надо кое-что обсудить с вами. У меня одно предложение появилось. Гущин дал отбой и направился к двери. Катя подумала: он так и не сказал, что думает насчет объяснительной Кравцова и его первичных показаний. И что за секреты появились у него, что за планы в отношении Клавдия Мамонтова? Глава 18 Каменная башка Неожиданный визит полицейских — флегматичного с виду толстяка-полковника и его молодой помощницы — вызвал у Феодоры, юной жены Платона Кутайсова, целую гамму чувств, сложных по своей природе, где доминировали тревога и неуверенность в будущем. Она забеспокоилась настолько сильно, что решила: лучше пусть Платон не видит ее такой. У мужа все еще были дела на Большой Ордынке, и Феодора сказала, что поедет пока навестить отца. Платон не возражал, он нежно поцеловал Феодору в губы и… Его рука скользнула ей между ног, лаская сладкий треугольник, пока язык его блуждал у жены во рту. Они стояли у дверей разоренного ресторана, внутри. Им было плевать, что их видят рабочие и менеджер. Наконец Платон отпустил ее, сказав: бери машину, малыш. Я вызову себе такси. Феодора водила тачки — любые — с семнадцати лет. Этому научил ее отец — великий спортсмен, чемпион по боксу в тяжелом весе, широко известный в девяностых по прозвищу Каменная Башка. Феодора ехала на Новую Ригу и вспоминала разговор мужа с полицейскими. Что Платон отвечал им. Их интересовала Пелопея. И Феодоре все казалось, что эти типы что-то скрывают — самое главное. А вдруг к полоумной Ло вернулась память? Надо признать, что в свое время — три года назад — юная Феодора считала амнезию своей бывшей закадычной подруги даром богов. Да-да, тех самых Олимпийцев, о которых так любила болтать Пелопея, — равнодушных, насмешливых и жестоких к судьбам простых смертных. Эта самая амнезия… Вообще-то недоверчивая Феодора долгое время считала всю эту историю с потерей памяти притворством с определенной целью… Однако шло время, и ничего не происходило. И так уж вышло, что амнезия сослужила хорошую службу, потому что и сам Платон, и его домашние, и его бывшая стерва-жена в разговорах, в сплетнях, в догадках, в мыслях как-то постепенно прекратили обращаться к тем дням, что предшествовали аварии и этой самой амнезии. Прекратили говорить о событиях, случившихся до, о которых сама Феодора не могла вспоминать без жгучего чувства стыда, обиды и дикой злобы. За три года как-то все улеглось, что ли, стерлось, не воспринималось уже так остро и болезненно. Да и семейные, любовные дела наладились. Феодора все же вышла за Платона. Надо же, а тогда… ну, тогда, когда все это было… она считала, что все потеряно навсегда. И Платон — отец Пелопеи, ее школьной подруги, — никогда не назовет ее своей законной женой. Но они поженились. Тихо, без помпы. Сразу, как только он оформил развод с Региной и поделил имущество. И юная Феодора стала женой и мачехой в доме, который… В дом Пелопеи, ее отца, матери, брата и сестры Феодора приходила с четырнадцати лет. Они с Пелопеей вместе учились в школе и дружили, так дружили! В этом она полицейским не солгала. Они были соседями по Новой Риге. От дома Феодоры, точнее, особняка, построенного ее отцом Емельяном Заборовым, до особняка Кутайсовых можно дойти за двадцать минут. И Феодора на машине мужа подъехала к своему отчему дому, где доживал век… догнивал свой век ее отец Каменная Башка. Дом свой она не любила. Да, жила там с детства, терпела выходки отца, его пьянство, его загулы, его друзей — всех из мира спорта, занявшихся кто каким бизнесом и пивших по-черному. Терпела жен отца — их было пять по счету — и его любовниц. Влюбившись без памяти в соседа — взрослого мужчину, отца своей подруги, — она словно в ином мире очутилась. В мире нежности и страсти, потому что отец Пелопеи… сосед… взрослый, сильный, умный мужчина сходил по ней с ума. Они любили друг друга. О да! И, умереть не встать, — так думала Феодора, открывая ключом дверь, не трудясь звонить в звонок, — не случалось еще на белом свете такой пылкой, страстной, жгучей, прекрасной любви, как у них с Платоном! И то, что они так отчаянно скрывались поначалу, тая свою страсть ото всех — особенно от его жены и от нее… от лучшей школьной подруги… от нее, от его дочери, пусть и неродной, но любимой, — лишь добавляло в их чувства остроты. Да, остроты было навалом, даже в избытке. Но любовь… Их любовь того стоила. Феодора была в этом убеждена. И она на многое была готова — и тогда, и сейчас, — чтобы защитить свою любовь, первую, самую сильную. Она считала, раз есть первая любовь, то уже не надо другой. В отчем доме на первом этаже, в холле, было тихо, а на втором орал женский голос: — Сучий потрох, опять обгадился! Сколько раз мне памперсы тебе за день менять, проклятый дебил!!! Разорялась горластая сиделка, нанятая мужем Платоном для Каменной Башки… для отца… Каменная Башка — Емельян Заборов, в девяностых слывший одним из самых сильных людей на планете, — в свои пятьдесят заработал инсульт. И после трепанации черепа превратился в овощ. Пятая жена сразу бросила его, любовниц след простыл. И вот уже три года он находился на попечении сиделок, нанятых ему Платоном по просьбе Феодоры. Платон сделал это с радостью. Он жалел Емельяна. Долгие годы Каменная Башка был его компаньоном по бизнесу, они вместе инвестировали, куда считали нужным. И теперь его бизнес — точнее, его остатки, сожранные экономическим кризисом, — через Феодору управлялся им единолично. Худо-бедно на жизнь все же хватало. А сиделки в последнее время попадались просто хулиганки. Пользуясь тем, что они сутки напролет одни в большом, запущенном, давно нуждающемся в капитальной уборке особняке с беспомощным мужиком, ставшим идиотом, они делали что хотели. Однако в присутствии Феодоры сразу поджимали хвост, боясь увольнения. Феодора поднялась на второй этаж. Из спальни отца, из открытой двери, несло дерьмом. Сиделка, увидев дочь пациента, сразу засуетилась. Грязные памперсы лежали в пластиковом контейнере и воняли. Отец — полуголый, огромный, лысый, с багровым лицом — лежал навзничь на постели. На нем была лишь футболка и спортивная куртка с олимпийской эмблемой. Ниже пояса он был голый, и сиделка с усилием пыталась повернуть его на бок, чтобы подтереть и вымыть с помощью спринцовки зад. Феодора видела сморщенный член отца и бурые волосы в паху, напоминающие мох. Она не испытывала никаких чувств. Она вспомнила, как в их первое настоящее свидание с Платоном она узрела наконец его член — напряженный, торчащий, алчущий ее трепещущей юной плоти. Как дотронулась до него впервые… О, какие чувства ее тогда захлестнули как океан! О, какое вожделение, какая жажда иметь его в себе глубоко-глубоко! И еще было что-то непонятное… невысказанное, касающееся школьной подружки… Касающееся Ло-Пелопеи: вот я с ним… и он возьмет меня сейчас на член… так сладко и сильно, и сделает своей навеки, а ты… ты… ты ведь даже не его дочь. Никогда, никогда он не будет любить тебя так, как меня, хоть ты лопни!