Спать с отцом лучшей подруги… Стать женой отца школьной подруги. Феодора считала, что она… Что она не поступает дурно. Если все диктует любовь… как в той песенке, что приходит на ум: сладостно-злая грусть, что Амор мне дал, жжет, заставляя… Заставляя нас гореть, пылать, страдать, терпеть позор и унижение, задыхаться от гнева, желать отомстить — жестоко и страшно. А потом снова любить, любить, отдаваясь без оглядки, принимая в лоно свое семя любимого как залог любви. Ее собственный отец Емельян Заборов мычал что-то нечленораздельное, взгляд его был устремлен в потолок. По подбородку текла слюна. Дочь свою он словно не видел, не замечал. Феодора жалела Каменную Башку. Все же отец… Но оставаться в этом доме — своем отчем доме, где на полках громоздились призовые чемпионские кубки по боксу, — более двадцати минут было выше ее сил. Заплатив сиделке, проверив на кухне холодильник — есть ли у них продукты, чем кормят отца, — она посчитала свой долг дочери исполненным. Она уже скучала по мужу. По Платону. Возвращаться одной, без него, в их теперешний дом… тот дом, в который она во времена оны приходила в гости девчонкой, школьной подружкой, было тоже несладко. Там ее воспринимали как врага. И это не важно, что бывшая жена мужа Регина и старшая дочь Пелопея уехали в квартиру на Патриарших. Это не помогло, а может, лишь усугубило положение. Младшие Кутайсовы, видно, стали винить ее, Феодору, и в этом — в разлуке. Постоянно печальный, сосредоточенный, словно ушедший мыслями куда-то далеко-далеко Гаврила. Маленькая злыдня Грета, иссохшая от своей анорексии. Феодора в отсутствие Платона боялась оставаться с ними в гостиной большого, пустого их отчего дома одна. Повернешься спиной, а они всадят тебе — мачехе — в спину ножницы, взятые из коробки с рукоделием, забытой Региной, их дражайшей матушкой, в супружеской спальне. Глава 19 Сумочка Пока полковник Гущин отчитывался перед начальством и был в разъездах, Катя не теряла времени даром. Она посидела, послушала повторный допрос Гукасова — компаньона Виктора Кравцова. Он искренне скорбел о смерти напарника, снова клялся, что разговаривал с ним только по телефону и то десять дней назад. Очень осторожно и очень увертливо отвечал на вопросы о финансовых делах их маленького торгово-строительного предприятия и о налогах, сокрушался по поводу того, «как же теперь все оно будет? Я ведь один остался». Особо внимательно слушала Катя его рассказ о скульпторше Александре Быковой. О ней сыщики расспрашивали Гукасова подробно. Но он лишь плечами пожимал — кроме того, что он подвозил туда ночью, к ее дому, несколько раз Кравцова и смекнул, что они в отношениях, ничего больше толком о ней не знал. Кравцов о ней никогда не распространялся, подробностями личной жизни своей не делился. Ближе к вечеру в управление розыска доставили бывшую жену Кравцова. Оперативники не позволили Кате присутствовать при ее допросе. Однако сразу по его окончании Катя посмотрела видеозапись. На известие о смерти бывшего мужа Кравцова прореагировала с ледяным спокойствием. Отвечала на вопросы оперативников очень кратко. Выказывала недовольство тем, что «вмешивают во все это детей» — это про забор образцов для ДНК. Казалось, что больше всего ее беспокоило то, что теперь некому будет платить алименты. Когда ее спросили, знает ли она Александру Быкову, ответила нет. Однако перед этим — случайно или намеренно — была пауза. И Катя это тоже для себя отметила. Ревнивая баба… Мало ли их на свете. Банальный любовный треугольник: муж, жена, любовница. Из троих в живых лишь одна жена. Какой вывод напрашивается? После этой видеозаписи Катя взяла флешку с фотографиями из дома-кошмара. Загрузила в свой ноутбук и начала смотреть. Нет, не то, что снимали криминалисты в первую очередь, не то, что лежало на полу — изрубленное, изуродованное, обезображенное разложением. А сам дом, где жили Кравцов и его пассия. Стены, спальню, мастерскую скульпторши. В спальне крови не было. Катя разглядывала на снимке старый диван — их ложе любви, раскиданные по комодам, стульям, подоконникам вещи. Диплом Александры Быковой на стене в рамочке. Это была награда с какой-то тверской художественной выставки. Посмотрела все снимки мастерской: небольшое помещение, все битком набитое мешками с гипсом, ведрами, деревянными подставками, на которых стояли гипсовые болванки и уже готовые статуи. Все те же — ходовые, которые когда-то покупали люди для своих дачных участков. В мастерской имелся старенький ноутбук Быковой. Сыщики сказали Кате, что его изъяли в первую очередь и проверили. Там не оказалось ничего интересного — Быкова вела на нем свою бухгалтерию и писала отчеты о продажах. Она не общалась в соцсетях, ее электронная почта была забита одной рекламой. С Кравцовым они по Интернету никак не контактировали — да и зачем, когда они спали в одной постели? Ноутбук не «заговорил», не раскрыл никаких секретов. А вот мобильный Александры Быковой пропал. Возвращая флешку, Катя обратила внимание на то, что в розыск из экспертно-криминалистического управления уже вернули после исследования и обработки вещдоки, изъятые в доме. Сыщики должны были отправить их следователю. А пока они так и лежали в кабинете на двух столах. Пакеты с одеждой Кравцова, мужская обувь. Внимание Кати привлекла женская сумочка, запакованная в пластик, и рядом с ней — предметы, что в этой сумке находились, все тоже по отдельности упакованные экспертами в пластик. На сумочке отчетливо проступали багровые пятна — кровавые следы. Катя вспомнила, что Гущин говорил ей: убийца брал сумочку Быковой в руки, рылся в ней. Что же он искал, что смотрел там? Сумочка была из нежно-голубой замши с бахромой. Не брендовая, однако из тех, что прошлым летом были в моде. Очень изящная, небольшая. В выборе этой сумочки чувствовался хороший художественный вкус ее владелицы. На шелковой голубой подкладке тоже имелись багровые пятна засохшей крови. Катя рассмотрела предметы, которые сыщики обнаружили в сумке. Паспорт Быковой. Он лежал в пластике в раскрытом виде, и Катя впервые увидела фото девушки. Темноглазая, темноволосая, чернобровая пышечка-смуглянка. Выражение лица задорное. Щечки пухлые, губки бантиком. Несколько кукольный тип, но юность придавала кукольным чертам редкую привлекательность. Катя мысленно сравнила фото Пелопеи до аварии и фото Быковой. Да, их трудно поставить рядом. Первая могла бы стать моделью в доме Шанель, а вторая — сыграть в спектакле Дома культуры барышню-крестьянку. Однако можно было понять, почему Виктор Кравцов бросил сварливую жену и ушел жить к хорошенькой скульпторше. Кроме паспорта из вещей еще имелись губная помада пастельного цвета, маленький синий бумажник, купюра в пять тысяч и мелочь, пачка влажных салфеток, кредитка, ключи от дома, темные солнечные очки. Ничего этого убийца не взял. А что же он взял из сумки? Катя решила, что мобильный телефон. Кроме того, в пластиковый пакет было запаковано еще что-то. Какой-то буклет. Катя взяла пакет в руки — это действительно был буклет конкурса «Краса России», который проводился в театре Русской песни. Катя посмотрела на фотографии на буклете — пестрота пестротой, лимита лимитой. На глянце имелись следы сгибов. В пояснительной, приколотой к пакету степлером, она прочла, что этот буклет лежал во внешнем отделении сумки в сложенном виде, а не внутри, как все остальное. Внешнее отделение на молнии находилось сбоку — этакий узкий карманчик из голубой замши. Следов крови на молнии и внутри карманчика эксперты не обнаружили, значит, убийца там не шарил. Катя положила вещдок рядом с остальными. Еще раз взглянула на фотографию Александры Быковой. Было тяжело сознавать, что этот милый симпомпончик превратился в кучу гнилого разложившегося мяса, изрубленного топором, в том самом доме, где познал сладость любви. Глава 20 Преимущество амнезии Ах, что уж там говорить… Надо быть честными до конца. Сусанна Папинака, подруга Регины, притворялась. Она лукавила, говоря, что ее волнует судьба Пелопеи. Она лгала, повторяя, что трагедия в семье подруги потрясла ее. На самом деле все было не так. С некоторых пор Сусанну мало что трогало. Сердце ее не ожесточилось, нет, но она словно распалась на отдельные части. Она в последнее время постоянно притворялась. Притворялась, что может саркастически шутить, вольнодумствовать, судить и рядить о происходящем вокруг. Притворялась, что ей интересно знать подробности. Притворялась, что ее житье-бытье вроде бы по-прежнему прекрасно. Она притворялась, и ложь стала как бы частью ее натуры. А если говорить правду, настоящую правду, то… Порой по утрам ей не хотелось просыпаться. Ей не хотелось ничего. По утрам она лежала, глядя в высокий потолок дома-«cтраха», и пустота окружала ее, пустота, сочившаяся из всех пор. Сусанна вот уже три года не включала телевизор, чтобы только не видеть всех этих телевизионных морд. Почти не заглядывала в Интернет, чтобы поток злобы, выпиравшей из всех комментариев, — не суть важно, о чем: о новостях, о политике, о новых фильмах, книгах — нескончаемый поток злобы, источавшийся как гной по любому поводу, не касался, не пачкал ее душу. Порой она слушала окружающих, и уши ее вяли. И она чувствовала себя как отшельник в пустыне — в любом месте, от светской тусовки до фешенебельного торгового центра, в которых так любила бывать прежде. О да, бывать, порхать, покупать… Регина и Пелопея во времена оны тоже составляли ей компанию, но сейчас обеим было не до шопинга. А Сусанна с печалью созерцала изменения, коснувшиеся и этих щедрых райских мест. Пустые пространства ЦУМа, где хоть какая-то активность еще теплилась лишь на первом этаже, в отделе парфюма. И леденящее кровь безлюдье супердорогих «Времен года» на Кутузовском. «Времена года» — мекка Рублевки, ставшая этакой платиновой глухоманью, где облаченные в форму с галунами швейцары с потерянным видом распахивали перед вами хрустальные двери в абсолютно пустой — даже в предпраздничный новогодний период — храм богатства. Где в аквариумах бесчисленных бутиков знаменитых мировых брендов, словно карпы подо льдом, задыхались от отчаяния ввиду полного отсутствия покупателей вышколенные продавцы. Где в бутике «Оскар де ла Рента» буквально за полы ловили единичных зевак, чтобы только зашли. Где в бутике «Шанель» с грустью качали головой и размышляли, куда катится эта бедная страна — неужто, не дай бог, в новый совок? Где все еще кичились брендами, но не могли их продать, где словно само время застыло, как студень, и давило вам на нервы своей полной безысходностью. Потому что… и Сусанна — человек неглупый, отлично это понимала, — потому что если уж очень богатые перестают приезжать туда, где они так любили бывать и покупать то, что могли себе позволить, но уже не могут, если даже очень богатые прошмыгивают мимо, мимо всех этих сияющих витрин бутиков с одеждой, вечерними нарядами, мехами, едут на эскалаторе на верхний этаж и гнездятся, словно встрепанные галки, в итальянском ресторанчике с весьма демократичным меню и потрясающим видом на парк, то что уж говорить о… О не очень богатых. Об обитателях Патриарших-Патриков, наколотивших себе весьма среднее по мировым меркам количество бабок? О знакомых и приятелях с Малой Бронной, Ермолаевского, Спиридоньевского, Большого Патриаршего? О таких, как она, Сусанна Папинака, Регина, ее дети? А что тогда говорить о простецах? Обо всех остальных? О прочих нищебродах? О тех, кто вообще имел несчастье родиться не в сытой Москве, а там, там — на бескрайних просторах, на пашнях, на пажитях, на берегах могучего Тобола, воспетого в новоиспеченном романе? В дебрях Сибири? В копоти Челябы? В вечной мерзлоте? Ну, положим, тем, кто и так ничего не имел и жил от зарплаты до зарплаты и не завел счета в банке, и сожалеть вроде как не о чем. И терять нечего, кроме как своих цепей, да?