— Тачка у него имелась? — спросил Клавдий Мамонтов. — У такого крутого мужика? Конечно. — Какая? — Я не знаю марку. — Может, черный «БМВ»? — Я не знаю. Он меня на тачке не катал. Я же не Ло. — А Ло его тоже не помнит, как и все остальное? — осторожно спросила Катя. — Она ничего не помнит. — Но вот про Леву Мамелюк-Караганова она все же вспомнила, что училась с ним в одной школе. Может, и про Артема что-то говорила? — Нет. Она его не помнит. Совсем. В общем-то, я его тоже забыла. — Грета пожала костлявыми плечиками. — Три года. Это как-то многовато для чувств-с. Больше они от нее толка не добились. Катя обрадовалась и этим крохам — имя, место работы, должность. Они найдут этого парня. Гущин найдет. — Махнем в «Синдбад» прямо сейчас? Может, он до сих пор там обретается? — предложил ей неожиданно Клавдий в машине, когда они покинули кичливый и пустой дом на Седьмой миле. — Нет, Клавдий, нет. Это надо сделать официально. Гущин сам об этом позаботится. Надо ему поскорее рассказать об охраннике. А вы знаете клуб «Синдбад»? Он хмыкнул: — Это закрытый клуб с членством — сейчас. Три года назад, наверное, там еще не так строго было. А теперь — богатое гнездо. Насчет «ангельской пыли», которой напичкали Пелопею, — это как раз то место, где эту дрянь можно достать. — Думаете, этот Артем снабжал ее наркотой? — Вполне возможно. Держал девку под кайфом и подчинял себе. — Красивые мужчины подчиняют другими методами. Клавдий повернулся к ней: — Вы трепетно относитесь к полковнику Гущину, Катя. Даете ему возможность провести красивое задержание? — Мы с Гущиным друзья, — сказала Катя. — Странно это. Потому что криминальные репортеры в принципе не могут дружить с операми. — А могут дружить репортеры с бывшими секьюрити, по ротозейству навечно потерявшими своего работодателя? — Типа самурая ронина? — Катя через силу улыбнулась. Он помолчал. Внезапно остановился — они только-только выехали из поселка. — У вас такое лицо было, когда вы стояли в дверях кабинета… — сказал он. — Так на меня смотрели. — Клавдий, я… — Словно я монстр, привидение. Катя молчала. — Вы подумали, что это я, да? — спросил Клавдий. — Признаки-то были налицо — охранник, татуировка на плече. Умный мальчик. Догадливый… Вернется в Бронницы, узнает всю заполошную эпопею с фото из личного дела. В районах обожают сплетни. Он все узнает. Катя ощущала, как краска стыда снова заливает ей лицо. Мучительное чувство гадливости к себе. Дура, вот дура… — Показать вам мою татуировку? — Что, прямо здесь? — Боюсь, другого места мне не представится, — Клавдий все смотрел на нее. Затем вышел из заглохшей машины, снял пиджак, несмотря на пронизывающий ветер, аккуратно сложил его пополам. Снова сел на водительское сиденье и начал расстегивать пуговицы белой рубашки. Рывком спустил ее с плеча. Катя успела увидеть накачанный могучий торс. Татуировка была крупной, синей, расплывчатой. Грифон — полулев, полугриф — с воздетыми крыльями. — В шестнадцать лет на раскопках с отцом увидел это на мраморном обломке. Ну и выколол себе. Он натянул рубашку и застегнул пуговицы. Катя не знала, куда себя деть. Ее терзали стыд и раскаяние. — Грета-малышка лукавит, — сказал Клавдий. — Не говорит нам всего, что было между этим типом и ею. Она видела его татуировку — выходит, видела мужика без одежды. — Феодора его татуировку тоже видела — на улице, случайно. Значит, у Артема татуировка не такая, как у вас. Видна из-под рукава футболки. У вас тоже видна, когда рукав очень короткий. Я еще в первый раз там, в Бронницах, обратила внимание. — Да? — Клавдий улыбнулся ей — красной как рак от стыда. — Вы на меня так сразу обратили внимание? Катя благоразумно отвернулась к окну. Он завел мотор. И молча чему-то всю дорогу улыбался. А Катя пересилила стыд и начала тихо злиться. Глава 38 Недельный отпуск Грета дождалась, когда менты отвалят, а затем ушла к себе в комнату и навзрыд заплакала. Она плакала, обхватив руками подушку со своей кровати, кусала ее угол, чтоб не завыть в голос. Феодора услышала и тут же заглянула к ней в комнату. Возникла на пороге. Грета с силой запустила в нее обслюнявленную подушку. Феодора ретировалась, а Грета рухнула на постель, молотя кулаком по матрасу. Клавдий Мамонтов как в воду глядел — Грета не сказала им всего, потому что менты недостойны того, чтобы выставлять перед ними напоказ свои чувства и свои слезы. Она вспоминала охранника клуба «Синдбад» гораздо чаще за эти три года, чем ей бы хотелось. Это был первый мужчина в ее жизни, целиком завладевший ее сердцем, ее душой, ее воображением. Ее первая любовь. Когда вам пятнадцать… Когда вы ни рыба ни мясо — а так, не красавица, как сестра Пелопея или мать, но и не полное чмо… Когда сердце стучит в груди так сильно, когда вы прикладываете ухо к двери и слышите за ней порой по ночам смех, вздохи и любовную возню… Когда вы себя строго блюдете, ограничиваясь лишь болтовней о сексе с подружками в школе, а сами даже еще ни разу не целовались ни с кем по-настоящему, так, чтобы ощущать настойчивый горячий язык и неуклюжую пацанскую длань, ласкающую ваш девичий клитор… Когда ваше тело, ваша душа только ждет… И вот наконец появляется он и делает вам добро. И обращает на вас внимание. И улыбается вам так широко и открыто… Долго ли влюбиться в него до смерти в пятнадцать-то лет? Грета плакала как в детстве — горячо, отчаянно. Вспоминала их первый вечер в клубе «Синдбад», куда они поехали с сестрой, и ту пропустили, а ее — малолетку — охранник развернул назад. Сестра не растерялась и попросила позвать старшего, но охранник ей отказал. И она велела Грете на такси, что еще не отъехало от дверей клуба, возвращаться домой, на Патрики. И пошла себе на танцпол — она уже была слегка под кайфом. И тут появился он — старший секьюрити. Окинул взглядом закоченевшую на мартовском ветру Грету, кутавшуюся в шикарный меховой материнский жилет. — Пусть заходит, девушка совсем продрогла. Я за ней присмотрю. Грета помнила этот миг первой их встречи. Он улыбался ей. А потом повел к барной стойке, попросил сделать ей горячий коктейль, но без алкоголя. Грета в пику ему тут же заказала джин с тоником — бармен и ухом не повел. А он спросил, как ее зовут. И она сказала, чувствуя, что этот красивый сильный взрослый мужчина может сделать с ней — прямо здесь — все, что угодно, она и пальцем не пошевелит, только исполнится неземного счастья. Через минуту они болтали уже как старые друзья. И он повел ее на танцпол. Грете не хотелось думать, что он просто желал отвадить ее, малолетку, от барной стойки. Они танцевали, танцевали… Грета уже осмелела и обвила его шею руками. Сердце ее неистово стучало, она ощущала, как его руки обнимают в танце ее тщедушное тельце, и представляла себя с ним…