Она ждала реакции с открытым ртом, а когда Ребекка не ответила, поднялась на второй этаж и позвала: – Улле! Ребекка просто не знала, как ей быть с тем, что она похожа на Вирпи. Никакой естественной реакции на это замечание она так и не дождалась. Бабушка и Сиввинг всегда говорили, что Ребекка – вылитый отец. Улле не отвечал. – Наверное, слушает музыку в наушниках, – сказала Астрид. – Проходите, сейчас я его приведу. И исчезла на втором этаже. – Так все-таки будет лучше… – Свен-Эрик натянул на ботинки бахилы. – Раз уж это так важно для Улле. Ребекка последовала его примеру и в бахилах зашуршала в сторону гостиной. Наверху послышался стук в дверь и голоса. Гостиная была вполне в духе Астрид Пеккари. До блеска отполированная мебель в густавианском стиле. Витринные шкафы и хрустальная люстра. Масляная живопись на стенах. Такое впечатление, будто последние тридцать лет здесь ничего не менялось. Нигде ни пылинки, и вообще ни малейшего признака, что комната как-то используется. Ни газеты, ни книги на столе, ни вязания, ни журнала с кроссвордами. Ребекка вспомнила бабушку. Когда они жили вместе, обе спали на кухне – бабушка на раскладном диване, Ребекка на матрасе на полу. Комната, где Ребекка спала сейчас, тогда называлась «залом» и содержалась в чистоте и неприкосновенности. Там стояло кресло – единственный предмет мягкой мебели в доме. Вышитая скатерть с кружевами на раздвижном столе. «Зал» был для особых случаев. Когда в гости заходил пастор, к примеру. Или когда Ребекка поступила в гимназию и бабушка устроила небольшое семейное торжество. На праздники. Так было принято во многих домах в Турнедалене. Везде была комната, которая не использовалась. Может, таким образом хозяева хотели отграничить себя от неимущего люда? Мы, мол, тоже не богаты, но и ютимся не где-нибудь под елью вместе с козой, как некоторые… Ребекка оглядела полки в книжном шкафу, ища фотографии с мамой. Они со Свеном-Эриком сели в разных концах дивана, по возможности не касаясь пышных подушек. Интересно, что говорят Улле и Астрид о маме? Если, конечно, они вообще говорят. Бывают же молчаливые пары. Он у себя, на втором этаже. Она ходит в гости к подругам. «Разговоры не для всех одинаково важны, – подумала Ребекка. – О том, к примеру, что формирует человека. Или что может вынудить его убежать в лес и сидеть там в какой-нибудь яме. Или пуститься во все тяжкие. О чем разговаривают Марит и Кристер? Что она ему говорит? Наверняка что-нибудь приятное…» Вошел Улле – высокий, как Рагнхильд. Подтянутый для семидесяти пяти лет. Быстрые свободные движения – ни малейшего намека на возрастные проблемы. Опустился в кресло, не касаясь подлокотников. Лицом он тоже походил на Рагнхильд – что-то в глазах и изгибе рта. «Дуга Амура», – вспомнила Ребекка. Хорошо одет, как и жена. Стрелки на брюках, белая рубашка. Ребекка и Свен-Эрик представились. – Я знаю, кто вы такие, – отмахнулся Улле. На Ребекку он почти не смотрел, но в глазах его мелькнула искорка узнавания – опять Вирпи. Улле обращался исключительно к Стольнаке, и Ребекка мысленно благодарила Свена-Эрика за то, что согласился составить ей компанию. Стольнаке вспомнил внучку Пеккари, которая играла в хоккей, и мужчины поговорили об этом. – Скоро они будут выступать во второй женской лиге по юниорам, – такой итог хоккейной теме подвел Улле, после чего Стольнаке перешел к следующему пункту. – У нас к вам несколько вопросов, – начал он, – и первый о Раймо Коскеле, которого обнаружили в морозильной камере в доме вашего брата Хенри Пеккари. – Да, боже мой… – Улле закрыл лицо руками. – Надеюсь, вы понимаете, что я не имею ни малейшего понятия… – Срок давности убийства Коскелы истек, – продолжал Свен-Эрик, – но нам хотелось бы навести в этом деле некоторую ясность. Это личная просьба Бёрье Стрёма. – Я понял, – ответил Улле Пеккари. – Что ж, спрашивайте. Только не впутывайте нас в эту историю, пожалуйста. Достаточно того, что писали в газетах. – Общался ли Хенри с Раймо Коскелой? Что вам известно об этом? Улле Пеккари покачал головой. – Хенри был… как это сказать… слаб. Иногда я думаю, что сам отчасти виноват в этом. Мы слишком баловали его в детстве, вот он и вырос таким бесхребетным. Пьянствовал и ни на одной работе не задерживался. Друзья были соответствующие – алкоголики и бездельники из Кируны и окрестностей. Но Раймо Коскела лет на десять его старше. Я никогда не слышал, чтобы Хенри упоминал его имя. – Если что-нибудь вспомните, будем благодарны за любую информацию. – Свен-Эрик повернулся к Ребекке. – Тут есть еще одно… – Ваш брат был убит, – сказала она. Вот так сразу. Свен-Эрик чуть не подскочил от неожиданности. – Что? – воскликнул Улле Пеккари. – Нет-нет, он умер от сердечного приступа. Или инсульта. – Таковы были первоначальные выводы судмедэксперта, – подтвердила Ребекка. – Но при более внимательном рассмотрении выяснилось, что Хенри умер насильственной смертью. Компрессия грудной клетки… Ребекка вкратце объяснила, что именно показало вскрытие и какие выводы Похьянен сделал позже. Рассказала о мертвых женщинах в снегу. Улле слушал, сжав губы. – Да, мы читали о женщинах, – сказал он. В дверях появилась Астрид Пеккари: – Никто не хочет кофе? Улле отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. – Это ошибка. – Он повернулся к Стольнаке. – Убит? – Когда вы в последний раз разговаривали с братом? – поинтересовалась Ребекка. – Вечность назад, – ответил Улле Пеккари. – Мы не общались. Вы же знаете, как он жил… – В таком случае, – продолжала Ребекка, – как вы объясните, что в списке звонков, сделанных с его телефона, есть и ваш номер? Хенри звонил вам накануне смерти – как мы предполагаем, вечером пятницы восемнадцатого апреля на стационарный телефон. Может, трубку брали не вы, а кто-то другой? Ваша жена? – Хенри иногда звонил мне по пьяни, – сказал Улле и несколько раз глубоко вдохнул. – Но вы же представляете себе, каково разговаривать с пьяным – язык заплетается, несет непонятно что… Такие разговоры заканчивают как можно скорее и потом стараются не вспоминать. – Представляю себе. – Ребекка кивнула. – И все-таки может ли ваша жена подтвердить, что это она… – Разумеется. Астрид! Астрид Пеккари снова появилась в дверях. – Надумали выпить кофе? – Скажи, нам звонил Хенри? – спросил Улле. – Ты не разговаривала с ним?.. Я имею в виду, до того, как он… – Нет. – Ну если у вас всё… – Улле Пеккари поднялся, давая понять, что разговор окончен. Он был бледен как покойник. Пытался было улыбнуться, но в последний момент как будто спохватился. Рот чуть приоткрыт. Ребекка заметила, как ходит под рубашкой его грудная клетка. – Еще раз прошу не впутывать в это мою семью. Мы не имеем к Хенри никакого отношения. Свен-Эрик провел пальцами по пышным усам. – А у вас есть основания этого опасаться? – спросила Ребекка. – Никаких, кроме того, что вы смотрите косо на нас, Пеккари. – Улле! – строго оборвала его жена. – Я говорю о вашей матери, – продолжал тот, обращаясь к Ребекке. – Она должна была благодарить нас за то, что мы о ней позаботились. Но вместо этого портила жизнь отцу и матери… Kasainvälinen. Это из-за нее они умерли раньше положенного срока. – Странно, – сказала Ребекка. – Я всегда думала, что это она умерла раньше срока. Тут она почувствовала на спине теплую руку Свена-Эрика, увлекающего ее на выход. * * * – Что значит kasainvälinen? – спросила Ребекка Стольнаке в машине. – Женщина, которая спит со всеми подряд, – ответил тот. – Еще раз советую тебе честно признаться… о’кей, о’кей, к семейству Пеккари ты не имеешь никакого отношения. – Он лжет. – Ребекка хлопнула ладонью по рулю. – Насчет звонков, я имею в виду. Сначала солгал, что Хенри Пеккари ему не звонил. А когда прижали к стенке, вспомнил вдруг, что звонил по пьяни время от времени. Но в списке этот звонок на его номер единственный за два месяца. – Тут определенно что-то есть, – согласился Свен-Эрик. – Я хочу иметь список звонков с номера Улле Пеккари, – сказала Ребекка и стала набирать эсэмэску Фреду Ульссону. – Мне нужно знать, кому Улле позвонил сразу после того, как поговорил с Хенри. И еще… – Она сделала скриншот с часов на телефоне. – Крайне интересно, кому он звонит сейчас. – Ммм… – промычал Свен-Эрик. – Хорошо хоть, не заставили надевать сетки на волосы. Хотя с Астрид Пеккари, похоже, всё в порядке. Ребекка рассмеялась. – Боже мой, я заново влюбилась в свое захламленное жилище. – А меня, – подхватил Свен-Эрик, – так потянуло к перевернутому кошачьему лотку в ванной!..