Ребекка зашла на страничку сестры Кристера в «Фейсбуке». Там был ролик с Тинтин и Роем, которые прыгали вокруг Кристера, такие счастливые, будто хозяин только что вернулся с войны. Ребекка видела в основном его ноги. Собаки то выбегали из кадра, то снова появлялись. Ребекка слышала, как Кристер, со смехом в голосе, призывал их успокоиться. «Это кто же у нас такой радостный?» – вторила брату сестра. Потом Ребекка зашла в «Инстаграм» Марит Тёрме. Свадебных фотографий, по крайней мере, не обнаружила. Она легла на спину и уставилась в потолок, такой пустой и белый… Среда, 4 мая Похьянен позвонил, как только Анна-Мария вышла из машины возле здания полиции. – Мне жаль, – прохрипел он без лишних предисловий, – но ничто не указывает на то, что Галина Кириевская подвергалась какому-либо насилию. Она вывалилась или выпрыгнула из окна – вот единственное, что здесь можно предположить. – Черт. – Настроение у Меллы сразу испортилось. – И что, никаких синяков? Никаких свидетельств самообороны? Ничего такого под ногтями? Она достала пропуск и открыла дверь. – Я же сказал, все факты в пользу версии самоубийства либо несчастного случая. И у меня нет ни малейшего основания предполагать что-либо другое. Разве я стал бы говорить такое, если б заметил хоть малейшие следы самообороны? – возмутился Похьянен. – И не трать понапрасну время умирающего человека, Мелла. – Откашлявшись, он сменил тон: – Все прошло быстро, во всяком случае. При падении проломилась височная кость. Кровотечение между черепом и мозговыми оболочками. Оно распространилось и прижало мозг к противоположной стенке черепа и к основанию шеи, где головной мозг переходит в спинной. Там… – Похьянен остановился перевести дух. – Там есть дыхательный центр, и при его сдавливании смерть наступает мгновенно. – Спасибо, это утешает. Анна-Мария вспомнила двух громил на вилле Меки. Таким ничего не стоило бы выбросить из окна женщину с телом двенадцатилетней девочки. Она не успела бы даже осознать, что происходит, не говоря о том, чтобы оказать сопротивление. – То есть вариант, что ее выбросили, ты исключаешь? – Нет, конечно, – прохрипел Похьянен. – Я только говорю об отсутствии признаков насилия. Что касается синяков, ты должна уяснить себе одну вещь, Мелла… – Да? – Они появляются не сразу. Как-то раз на моем столе оказалась женщина… Ее запинали так, что внутри не осталось ни одного целого органа. И она умерла почти сразу, но при этом на теле не было ни одной гематомы… Так что там с Мартинссон? – Ну ты, наверное, знаешь… – Да-да, читал в Сети. Ее отстранили от расследования, и догадываюсь, чьих это рук дело. Передай, чтобы связалась со мной, как только ее увидишь. Она не отвечает на мои звонки. Теперь у нее, по крайней мере, есть время заняться отцом Бёрье Стрёма. Я хотел бы все-таки навести ясность в этом деле. У вас завтра праздник, кажется? Вот и передай. – Ну… я пока не знаю, хочу ли… – начала было Анна-Мария. Но Похьянен уже дал отбой. «…Быть твоей секретаршей», – мысленно закончила фразу Мелла. Она посмотрела на небо. Оно будто сжалось. Серые тучи низко висели над землей. * * * Ниркин-Юсси шел по коридору дома престарелых в Бриттсоммарсгордене, на ходу здороваясь с персоналом. По утрам здесь бывало особенно тихо и пахло свежесваренным кофе. – Я только что отнес ему завтрак, но он сказал, что не голоден, – сообщил Хиба. – Я позабочусь о том, чтобы он что-нибудь съел, – пообещал Ниркин-Юсси. Хиба похлопал его по руке, и Ниркин-Юсси вошел в комнату Сису-Сикке. Тот, уже причесанный и в чистой рубашке, сидел в инвалидном кресле перед столиком. Завтрак перед ним на столике был нарезан на мелкие кусочки. Цветы в горшочках Хиба тоже успел полить. Ниркина-Юсси не в первый раз тронуло, как заботятся о его приятеле в доме престарелых. – Ты должен поесть, дорогой, – сказал он Сису-Сикке. – Иначе не выдержишь и первый раунд. Сису-Сикке улыбался, но в глубине взгляда таилась печаль. – Я тут подумал, – продолжал Ниркин-Юсси, зажигая все светильники в комнате, потому что, когда снаружи бывало пасмурно, в комнатах становилось совсем тоскливо, – почему бы нам не пригласить Бёрье Стрёма на ужин? Сису-Сикке покачал головой. – Я все возьму на себя, – пообещал Ниркин-Юсси. – Мы закажем все готовое. Переночуешь одну ночь у меня, в постели одному так тоскливо… Вспомним старое. Он ведь никогда… я охотно выслушал бы его версию того олимпийского золота… И не надо так трясти головой, иначе потеряешь последние волосы. Что с тобой, Сису? 8 сентября 1972 года Ниркин-Юсси гостил в доме родителей Сису-Сикке в Куоксу, заодно помогал копать картошку. В прошлый раз, в конце июля, он вместе со всеми косил сено. Братья Сикке давно считали его своим и в шутку жаловались, что мать любит Ниркина больше, чем родных сыновей. Все сошлись на том, что Юсси и Сикке – лучшие друзья и оба тренеры в боксерском клубе «Северный полюс». Догадывалась ли семья о большем? Возможно. Родители Сикке устали повторять, что ему нужно найти девушку. А мать раскладывала диван и стелила матрас на полу в гостиной, в то время как оставшиеся взрослые дети укладывались спать кто где в большом доме. Чем занимаются Юсси и Сикке по ночам, оставалось их тайной, пока они не выказывали ничего, кроме дружбы. Семья ценила Ниркина-Юсси за силу. Он работал за троих, несмотря на «миниатюрный формат». К тому же никогда не унывал и ел как небольшая армия. Последнее было особенно важным в глазах матери Сикке, которая вечно старалась уговорить сына на лишний кусочек. «Ты клюешь как птичка», – жаловалась она. Картофельная ботва замерзла, не говоря о земле, которую так тяжело было ворочать лопатой. Полусгнившую ботву отбрасывали, предварительно выбрав и отсортировав картофель: крупный – людям, мелкий – животным. Детей на четверг и пятницу освободили от школы. Вечерами топили баню и смывали дневной пот. Но в тот день с огорода вернулись раньше обычного. В пять вечера ожидалась трансляция финального поединка Олимпийских игр в Мюнхене с участием Бёрье Стрёма. Швеция уже завоевала четыре золотые медали. Ультрика Кнапе получила золото в соревнованиях по прыжкам в воду, Гуннар Ларссон – два золота в плавании, и Рагнар Сканокер – в стрельбе. Но боксерский финал в полутяжелом весе – это нечто особенное. Вся страна затаила дыхание. Особенно Норрботтен. Когда Бёрье Стрём уже гарантировал себе серебро, в Олимпийской деревне произошло событие, поставившее под угрозу не только продолжение спортивного праздника. Палестинская террористическая группировка «Черный сентябрь» ворвалась в Олимпийскую деревню, убила двух израильских легкоатлетов и еще девятерых захватила в заложники. Игры были приостановлены, а 6 сентября немецкая полиция и военные начали спецоперацию. В результате были убиты заложники, несколько полицейских и пятеро террористов. Но Олимпийские игры было решено продолжать, и страсти вокруг финального поединка накалились до предела. Газетные заголовки кричали со всех стендов на улицах – «Бёрье Стрём победит! Никакой уступки террористам!» Все это заставило семейство Сису-Сикке не только вернуться с картофельного поля, но и успеть вымыться в бане к двум часам дня. В четыре сели обедать – жареный окунь с картошкой. В пять, наконец, включили телевизор. Все собрались в большой комнате. Взрослые заняли места на раскладном диване, принесли из кухни плетеные стулья. Молодежь расселась на тряпичных ковриках на полу. Телевизор стоял на раскладном столе. Брат Сису-Сикке накануне долго провозился с антенной и обеспечил отличный прием. Старшие братья Сису-Сикке раздали взрослым пиво. Дети получили трокадеро[58] в обмен на обещание не пролить ни капли. Заразившись спортивным азартом, малыши выкрикивали надписи на пивных банках – бесконечный рекламный сериал. «Скажи мне, о Перикл, когда «Туборг» вкуснее всего?» – «Всегда». Пока старшие братья Сикке не заставили их замолчать, пригрозив выдворить из большой комнаты. – Мы с тобой должны быть там, – вот уже в сотый, наверное, раз повторил Ниркин-Юсси Сису-Сикке, когда Бёрье Стрём появился в кадре. Тренеры сопровождают своих питомцев на Олимпиаду, таковы правила. Но шведская боксерская ассоциация предпочла послать в Мюнхен стокгольмского тренера. Ниркину-Юсси и Сису-Сикке нечего было возразить на это, да и кто стал бы их слушать. Бёрье звонил накануне полуфинала и сказал, что видел того «тренера» разве что мельком. Похоже на то, потому что стокгольмец понятия не имел, как Бёрье боксирует, выкрикивал много глупостей и только мешал. А теперь, когда Бёрье обеспечил себе по меньшей мере серебро, у этого «тренера» хватило наглости стоять с ним в обнимку и улыбаться перед камерами. Гонг. Кубинец Эмилио Мартинес бросается с места в карьер. В нем сто восемьдесят пять сантиметров и восемьдесят один килограмм мускулов. Его правая рука работает как электрический поршень, и Бёрье отступает. Такое начало явно его нервирует, но на второй минуте он снимает гард, чтобы парировать левый хук, чем и создает «окошко», так нужное кубинцу. Мартинес наносит прямой и попадет в цель. Над мюнхенским стадионом стоил рев, когда Бёрье опускается на пол. Не меньший рев наполняет большую комнату с телевизором в Куоксу. Бёрье поднимается на счет «три», и Мартинес тут же обрушивает на него град ударов. Остаток раунда Бёрье блокирует атаки поднятой левой рукой. Но получает свое, и один из ударов приходится в левую бровь. Жены старших братьев Сикке выходят из комнаты, не выдержав этого зрелища, и кричат из кухни: «Ну что там?», «Кровь еще идет?» Мужья под угрозой развода велят им замолчать. Во втором раунде Бёрье выходит с мазью на брови. Теперь он знает, как работает этот «правый поршень». Кубинец продолжает молотить, Бёрье медленно продвигается вперед, блокирует удары и наносит несколько, на первый взгляд, бессмысленных хуков в плечо соперника. Ниркин-Юсси и Сису-Сикке переглядываются. Они довольны. Это умный стратегический ход. Он не прибавит Бёрье очков, но должен обезоружить «правую молотилку». Ближе к концу раунда оба спешат. Зрители, и в Мюнхене, и в Куоксу, поднимаются с мест и подбадривают боксеров дружными возгласами. Бёрье сыплет знаменитыми апперкотами, нагнетает хуками, бьет по почкам. Мартинес явно метит в поврежденную бровь. Он знает слабое место Бёрье – тренер правильно посоветовал ему вскрыть рану. Зрители вопят так, что голос комментатора почти не слышно. А затем происходит то, что и должно было произойти. Мартинес разбивает бровь Бёрье. Кровь заливает левый глаз, Бёрье отступает. Мартинес бьет попеременно то по голове, то по корпусу. Бёрье приседает, отходит, напрягает оставшийся правый глаз. Ниркин-Юсси кричит в телевизор, что судья должен предупреждать удары ниже пояса, а потом поворачивается к Сикке: – Видишь? Плечо кубинца? – Вижу. Плечевой мускул Мартинеса дергается каждый раз перед правым ударом. Ниркин-Юсси рвет на себе волосы и вопит как сумасшедший: – Плечо! Плечо! Но стокгольмский тренер, похоже, не собирается помогать Бёрье. Секунды тянутся, как туман над лесным болотом, пока наконец не раздается гонг. Бёрье уходит в угол. Он истекает кровью, как забитая свинья, – его выдают белые полотенца. Поэтому Сису-Сикке и предпочитает использовать красные, чтобы скрыть от противника реальное положение дел. Но Сису-Сикке там нет, он в нескольких сотнях миль от Мюнхена. Зато там есть врач, и он наблюдает за ходом поединка. Неужели это конец? Будет ли вообще финальный раунд? Сису-Сикке поднимается и подходит к телевизору. Становится так, чтобы не загораживать экран остальным. Он смотрит на Бёрье, только на Бёрье. А когда тот выходит из кадра, видит его своим внутренним оком. Губы Сикке шевелятся, формируют слова, которых никто не может слышать. Мать Сису-Сикке поднимается, смотрит на экран и на сына огромными, круглыми глазами. Она первая поняла, что происходит. Останавливать кровь – это у них в роду. Ее прадедушка по материнской линии, новопоселенец в Сокетреске, спас жизнь полковой лошади, пострадавшей во время русской оккупации 1808–1809 годов. Лошадь получила двадцать восемь сабельных ударов и была обречена на мучительную смерть. Но прадедушка матери Сису-Сикке остановил кровь и выхаживал животное всю зиму после капитуляции. Так говорят. Он якобы повредился в уме после этого случая. Лечил больных животных, предоставляя жене одной управляться с лесом, землей и хозяйством. Бóльшую часть времени сидел в конюшне и будто о чем-то размышлял. Там он и умер от анемии в тот год, когда родился его четвертый ребенок – бабушка Сису-Сикке. Спасенной лошади к тому времени было уже за тридцать, но она все еще помогала вдове возить дрова и пахать землю. Летом паслась в лесу. Пока хозяин был жив, лошадь и в летнюю пору приходила навестить своего спасителя. Бабушке Сису-Сикке трудно было отказать людям, приходившим к ней со своими недугами. Но после «сеансов» она обычно спала по много часов, доверив молодым вечернюю дойку. Ее дар не был особенно сильным, его хватало разве на маленьких детей. Но бабушка точно знала, что он передался Сигварду. – Будь осторожен, – предупреждает мать Сису-Сикке, когда тот возле телевизора пытается остановить кровь Бёрье Стрёма. – Не шути с этим! Когда звучит гонг, Бёрье выходит на ринг с совершенно другим лицом. Похоже, пластырь остановил кровь. Бёрье выглядит собранным. Все знают, что он отстает по очкам. В его распоряжении три минуты.