Она облизнула губы и посмотрела на меня из-под густых темных ресниц. — Сначала потанцуй со мной. — Ее голос был не более чем шепотом в прохладном ветерке, который шелестел среди цветов и листьев вокруг нас. Я положил руку ей на бедро, мягкая ткань платья ласкала кончики моих пальцев. Ее тело дрожало под моим прикосновением. Возможно, это был страх. Или желание. Похоть. Судя по тому, как ее губы разошлись от порыва воздуха, я был уверен, что это было последнее. Меня поражало, как две противоположности, вроде нас, имеют такую власть друг над другом. Магнетизм между нами делал невозможным разлуку. Но вместе мы казались… безнадежными. Сильными. Но безнадежными. Не было музыки, не было ничего, что могло бы направить наш ритм. Но когда я начал перебирать ногами и сжимать ее руку в своей, волны притяжения создали между нами поток, который позволил нам раскачиваться в такт собственным ритмам. Ощущение ее прижатого тела ко мне успокаивало, и мне нравилось, как она прислоняла голову к моей груди, словно делала это всю жизнь, словно в моих объятиях она могла найти утешение. Трудно было представить себе время, когда она ненавидела меня, боялась меня, желала только одного — освободиться от меня. Моя плененная жена стала моей блистательной королевой. 13 МИЛА В его объятиях было тепло и уютно, едва заметное покачивание наших тел убаюкивало напряжение от надвигающегося разговора, который, как я знала, нам предстоял. Но я была поглощена романтическим настроением, которое витало вокруг нас, и хотела насладиться им несколько мгновений, прежде чем груз моего вопроса разрушит его. Может быть, я была глупа, желая узнать, что послужило причиной его вендетты против отца. Но мне почему-то казалось, что знание причины его ран поможет мне лучше понять его. Он крепче прижал меня к себе. — Сначала ты не переставала требовать ответа, а теперь тянешь время. — Не тяну время. Просто смакую. Он прижался подбородком к моей голове, пока мы продолжали танцевать, и его знакомый запах затягивал меня в ловушку. Я превратилась из женщины, которая страстно ненавидела его, в жену, которая любила его всем сердцем. Как бы я ни ненавидела близость с ним вначале, теперь я жаждала ее больше всего на свете. Я закрыла глаза, когда он провел рукой по моему позвоночнику, а его пальцы обхватили мою шею. — Он убил ее. Я замерла, но он продолжал двигаться в своем собственном ритме, и его хватка на моей шее усилилась. — Мне было двенадцать лет, когда я нашел ее безжизненное тело. Мое сердце бешено заколотилось, и я поднесла кулак ко рту, стиснув челюсти. — Передозировка. Так они это назвали. Его кончики пальцев гладили обнаженную плоть моей шеи, его подбородок лежал на моей голове, а его ритм не сбивался ни на секунду. — Но я знал, что это ложь. Никто не любил жизнь так, как моя мать. Она видела красоту во всем. Даже в грозу она говорила о том, какой чистой и полной новой жизни будет земля после нее. И она была счастлива. Всегда была чертовски счастлива. В его голосе появились трещины, когда он погрузился в воспоминания, и мое сердце оборвалось. Мои слезы хотели бежать за ним. — Я до сих пор помню, как ее улыбка делала все на свете правильным. Мой отец был строг со мной в детстве, постоянно твердил об обязанностях мужчины в жизни. И в то время, как он заставлял меня чувствовать себя некомпетентным, не оправдывая его ожиданий, она просто обнимала меня. Эти объятия были всем, что мне было нужно, чтобы не потерять безопасность, в которой так нуждается двенадцатилетний мальчик. — Сэйнт. Он еще крепче прижался ко мне, словно ему нужно было за что-то ухватиться… за меня. — За неделю до ее смерти я услышал, как она ссорится с моим отцом. Они почти никогда не ссорились, поэтому я до сих пор помню каждое сердитое слово. Они спорили. Мама обвинила его в любовной связи. Он, конечно, отрицал это, но мама ему не верила. — Это была правда? У него была интрижка? — Я опустила голову и уставилась на свечи, мерцающие в беседке. — Он и по сей день это отрицает. — Возможно ли, что твоя мама ошибалась? — Нет. — Он покачал головой. — Она была сломлена, Мила. Простое подозрение не смогло бы причинить столько боли. Прижав голову к его груди, я слышала, как бьется его сердце. Чем больше он говорил, тем быстрее оно билось. Я обхватила его за талию и крепко прижалась к нему, в то время как его пальцы продолжали гладить мою шею. — Несколько дней моя мама не выходила из своей комнаты. Отказывалась видеться с кем-либо, даже со мной. Я сидел за ее дверью и слушал ее рыдания, представляя себе тысячу разных способов убить отца за то, что он причинил ей боль. С каждой минутой, пока я слышал, как разрывается ее сердце, моя ненависть к отцу становилась все сильнее и сильнее. Пока… — Его голос прервался, и мне удалось поднять на него глаза: непролитые слезы блестели в лунном свете. — Пока однажды ночью я не пошел посидеть у ее двери и не услышал… ничего. Ни звука. Я понял, что что-то не так, и попросил Джеймса помочь мне выломать дверь. — И тогда ты нашел ее, — мягко сказала я. Он кивнул и резко вдохнул, испытывая боль от воспоминаний. — Часть меня умерла в тот день. Хорошая часть. Та часть, которой было не все равно. Моя человечность. — Мне очень жаль, Сэйнт. — В тот день я дал отцу обещание. Я пообещал ему, что буду ненавидеть его даже после смерти и превращу его жизнь в ад. Мне удалось поднять на него взгляд, пока мы раскачивались из стороны в сторону. — И ты уверен, что это не было самоубийством? Он замолчал и смерил меня взглядом. — Конечно, уверен. Она не покончила с собой, Мила. Как бы сильно мой отец ни обижал ее, она никогда бы не оставила меня одного. Никогда. Ее сердце могло быть разбито, но разум — нет. И те таблетки, которые нашли в ее комнате, были не ее. — Хорошо, — попыталась я успокоить его. — Так что же, по-твоему, произошло? — Мой отец убил ее и обставил это как самоубийство. — Но зачем ему это делать? — Потому что для мужчины Руссо нет ничего более позорного для его имени, чем то, что от него ушла собственная жена — особенно в нашем бизнесе. Бизнес, который Сэйнт ясно дал понять, что никогда не будет обсуждать со мной. — Если бы моя мать развелась с ним, он бы выглядел дураком. Я отпустила его и сделала шаг назад. — Если это правда, то почему ты позволил бы мне уйти от тебя? — Потому что по какой-то причине я хочу попытаться стать лучше, когда дело касается тебя. — Он вытер рот тыльной стороной ладони, его глаза потяжелели от боли. — Но это не значит, что мне это удается. Кроме того, я отказываюсь быть своим отцом. С тех пор как я заставил тебя выйти за меня замуж, я намеревался, что мы разведемся, как только я выполню то, что задумал. — Уничтожить своего отца. Он кивнул. — Но, как ты уже говорила… все изменилось. — Конечно, изменились. Но, Святой, насколько ты уверен, что твой отец стоял за смертью твоей матери? — Так же уверен, как в том, что солнце встает на востоке. Я скрестила руки, когда в моей голове промелькнула мысль. Святой сразу же уловил ее. — Что? Я не могла сказать. — Мила. О чем ты думаешь? Я подняла шею и посмотрела на темное небо, звезды мерцали в ясной ночи. — Я видела, как ты убил двух мужчин у меня на глазах. И те фотографии, которые ты показал мне сегодня… — Ты хочешь знать, почему я не убил своего отца? Мое отсутствие ответа было единственным ответом, который ему требовался, и я почувствовала себя худшим человеком на свете за то, что задалась вопросом, почему мой муж до сих пор не убил своего отца. Он не шелохнулся. Он просто смотрел на меня, его глаза были прикованы к моим, а выражение лица было каменным. — Если бы я считал, что его смерть будет достаточным наказанием, я бы давно это сделал. Но он заслуживает того, чтобы жить с тем, что он сделал. Он заслуживает того, чтобы ложиться спать по ночам, зная, что его единственный сын, его единственный ребенок ненавидит его больше всего на свете в этом уродливом гребаном мире, в котором мы живем. — Он придвинулся ближе, и в его глазах не было ничего, кроме решимости. — Он знает, что я всегда найду способ все ему испортить, а значит, он будет постоянно оглядываться на меня. Гадая, что я сделаю в следующий раз. Невозможно было не заметить презрения, которым были пронизаны его слова. Я практически чувствовала, как от него исходит ненависть. — Он отнял у меня мать, Мила. Потом он позволил всем думать, что она сумасшедшая, что она была неуравновешенной женщиной, которая выбрала путь труса, покончив с собой. Смерть была бы слишком милосердной. — Сэйнт. — Видишь? Видишь, в каком я дерьме? Я построил всю свою жизнь на ненависти к нему. У меня есть все это богатство, больше денег, чем я знаю, что с ними делать, но я ничем не наслаждаюсь. Ничем. — Он откусывал каждое слово. — Я не нахожу радости ни в чем, кроме страданий моего отца. — Он замолчал и сузил глаза. — Так было… до тебя. Пока я не услышал биение сердца своего ребенка. И тогда меня осенило. В этот момент все обрело смысл. — Вот почему ты хотел, чтобы я уехала.