Краузе тупо на него уставился. – Кое-что на подносе, сэр, – пояснил Коул. – Спасибо, – с огромной благодарностью ответил Краузе. Мысль о кофе озарила его сознание, словно рассветный луч. Однако Коул, очевидно, собирался сказать что-то еще, и врач, не менее очевидно, задержался с тем, чтобы при необходимости его поддержать. – Насчет похорон, сэр, – сказал Коул. Да, Краузе и не подумал, что надо похоронить убитых. – Док считает… – Коул жестом пригласил Темме к участию в разговоре. – Чем быстрее их похоронить, тем лучше, сэр, – сказал Темме. – Мне сейчас негде хранить тела. У меня, как вы знаете, еще четверо лежачих, сэр, те, кто спасся с горящего судна. – В любой момент может начаться следующий бой, сэр, – напомнил Коул. С обоими утверждениями было не поспорить. На эсминце, битком набитом людьми, нет места для изуродованных тел. И Темме приходилось учитывать, что у него на руках может оказаться еще десяток раненых. – Коммандер сказал мне, до прихода в порт может пройти три дня, если не больше, – продолжал Темме. – Совершенно верно, – ответил Краузе. – Рассыльный, ставьте сюда, на стол, – сказал Коул. Прибыло «нечто на подносе», прописанное доктором и Коулом. Все трое перешли к столу. Коул движением руки попросил рулевого и рассыльных отойти. Краузе поднял салфетку; на подносе был полный обед. Не только кофейник, но и красиво уложенная мясная нарезка, заранее намазанный маслом хлеб, картофельный салат, блюдце с мороженым. На все, не считая кофе, Краузе смотрел так, будто не понимал, что это такое и зачем. – Прошу вас, сэр, поешьте, пока есть время, – сказал Коул. – Прошу вас. Краузе налил себе кофе и выпил, потом машинально взял вилку с ножом и начал есть. – Можно мне подготовить похороны, сэр? – спросил Коул. Похороны. Краузе выслушал про смерть Пизани, Маркса и Уайта без всякого чувства – слишком многое тогда требовало его внимания. Сейчас он ел во время разговора об их похоронах. Пизани был смуглый молодой красавец, веселый и энергичный. Краузе хорошо его знал. Однако конвой должен продолжать путь. – До темноты почти два часа, сэр, – продолжал Коул. – Я мог бы подготовить все за две минуты, пока вы обедаете. Другого случая может не представиться. Краузе, жуя мясо, недовольно поморщился. До того как стать капитаном, он командовал отделением. В ту пору ему тоже случалось подталкивать медлительного капитана к необходимому решению. Теперь такое происходило с ним. В нынешнем состоянии это открытие потрясло его больше, чем мысль о погибших. Он внутренне подобрался. – Я должен буду провести службу, – холодно произнес он. – Да, конечно, сэр, – согласился Коул. Негоже капитану сидеть в рубке, пока кто-то другой хоронит погибших на его корабле. Тех, кто отдал жизнь за свою страну, надо проводить с величайшим почетом. – Очень хорошо, коммандер, – сказал Краузе. Этой официальной формулировкой он показывал Коулу, что по-прежнему крепко держит бразды власти. – Можете сделать необходимые распоряжения. Спасибо, доктор. – Есть, сэр. Краузе не мог отсалютовать в ответ – руки были заняты ножом и вилкой, – так что только кивнул. Сейчас все его мысли сосредоточились на еде. Он доел холодное мясо, хлеб, салат. К тому времени, когда он принялся за мороженое, Коул по громкой связи объявил, что прощание с погибшими пройдет в кормовой части главной палубы и что от их дивизионов на церемонии должны присутствовать такие-то и такие-то, затем в очень правильных словах добавил, что остальные члены команды почтут память товарищей, оставаясь на боевых постах. Краузе подумал, не потребовать ли еще кофейник. Эти трое мертвы. Первые погибшие под его командованием. На войне люди гибнут и корабли идут ко дну. На самом деле Краузе так устал и был так озабочен другими своими проблемами, что не мог переживать из-за людей, принявших смерть, к которой он сам был вполне готов. Однако в этот миг ужасающей ясности он видел себя бесчувственным и холодным. Сердце кольнула острая боль при мысли, как, наверное, его бесчувственность и холодность огорчали чуткую Эвелин. – Все готово, сэр, – доложил Коул, отдавая честь. – Спасибо, Чарли. Побудьте здесь, пока я буду на главной палубе. Снова вниз по трапам, принуждая себя забыть про Эвелин, про боль в ногах, отложить на время вопрос о нарушении радиомолчания и составить в голове нужные фразы. Трое носилок у борта, поверх них флаги. Тонкая полоска света в западной части горизонта. Мерное пиканье локатора, под которое Краузе произносил положенные слова. Наконец матросы приподняли носилки, шум винтов на несколько секунд умолк, и замотанные тела соскользнули из-под флагов в воду. Чарли Коул образцово все подготовил; видимо, он наблюдал с мостика, чтобы дать сигнал в нужный момент. Ветер ерошил короткие волосы Краузе, покуда тот стоял с непокрытой головой, а трое матросов с винтовками выступили вперед и по сигналу Сильвестрини дали три залпа над безбрежным морем. И снова в рубку, нащупывая ногами ступеньки, втаскивая свое тело по убийственно крутым трапам. – Спасибо, Чарли. Вы прекрасно все организовали. Краузе поднял бинокль к глазам, оглядел вверенные ему суда. Похороны были частью его долга, но ему не удавалось отделаться от гнетущего чувства, что это время можно было употребить с большей пользой, хоть он и не знал, как именно. Он обвел биноклем горизонт за кормой; видимость за последние часы заметно улучшилась. Конвой в целом нареканий не вызывал, хотя у коммодора был поднят всегдашний сигнал: «Меньше дымить». «Додж» и «Джеймс» находились на своих позициях, в головной части флангов. Где-то в тылу «Виктор»; Краузе не видел его за конвоем, но вроде бы иногда различал на фоне бледного заката характерную фок-мачту. Прогноз не обманул; ветер был юго-западный, три балла. Очень кстати, учитывая, что у корветов топливо на исходе. Завтра можно надеяться на поддержку с воздуха, и при такой высокой облачности эта поддержка будет по-настоящему эффективна. Хотелось верить, что Лондон не оставит его без помощи. Сегодня темнело дольше, чем вчера, поскольку облачность была не такая плотная. Можно было надеяться, что завтра раньше станет светло. Вечером скажешь: «О, если бы наступило утро!»[53] Эти два бледных огонька на западе не звезды. Это… – Ракеты в конвое! – крикнул кормовой впередсмотрящий. – Две белые ракеты прямо за кормой! Краузе стряхнул накатившую было беспечность. Ракеты означают беду; две белые ракеты означают торпедную атаку, если это не ложная тревога со стороны запаниковавшего капитана. Несколько долгих мгновений Краузе надеялся, что тревога ложная. «Виктор» где-то близко к месту атаки. Надо решать, идти ли ему на помощь. О том, чтобы отправить корвет, нечего и думать – у обоих слишком мало топлива. – Коммодор сигналит: «Общая тревога», сэр, – доложили с сигнального мостика. – Очень хорошо. Были веские доводы за то, чтобы не сворачивать в тыл конвоя. Скорее всего, стемнеет раньше, чем он туда доберется. «Килинг» вновь отстанет и потом будет долго возвращаться на позицию, особенно если строй конвоя серьезно нарушен. Ущерб, который могла нанести подлодка, уже нанесен, и его не исправить. Нет и надежды ей отомстить – слишком мало осталось бомб. Он может подобрать уцелевших, однако «Кадена» и «Виктор» уже на месте, а ему туда добираться не меньше получаса. Но что подумают в конвое, если он спокойно продолжит путь, когда сзади гибнут товарищи? Краузе подошел к рации. «Додж» и «Джеймс» ответили быстро; они знали о происходящем в конвое и запрашивали приказы. Краузе мог сказать только одно: «Оставайтесь на позиции». «Виктор» не отзывался. Краузе сказал: «Джордж – Орлу. Джордж – Орлу. Слышите меня?», но ответа не получил. «Виктор» был в десяти милях от «Килинга», если уже не дальше, так что вполне мог не слышать. Оставалась крохотная вероятность, что не отвечают в пылу боя из-за сумятицы на борту, но ее можно было даже не рассматривать. Краузе стоял с трубкой в руке и мучительно желал услышать ленивый английский голос – хотя бы одно слово. Коммодор сигналил, направив прожектор прямо на «Килинг». Сообщение для него и, видимо, срочное, потому что почти стемнело и переговариваться морзянкой было небезопасно. Коммодор рисковал, передавая в таких условиях, а он был не из тех, кто рискует без крайней надобности. Кто-то бежал по трапу с сигнального мостика. КОМКОНВОЯ – КОМЭСКОРТА. «КАДЕНА» ДОКЛАДЫВАЕТ, ЧТО «ВИКТОР» ПОДБИТ. – Очень хорошо. С сомнениями покончено. – Я принимаю управление, мистер Харбатт. – Есть, сэр. – Что на румбе? – Ноль-девять-три, сэр. – Право на борт. Курс два-семь-три. Мистер Харбатт, коммодор сообщил, что «Виктор» подбит. Он где-то позади конвоя. Я иду к нему. – На румбе два-семь-три, сэр. – Очень хорошо. Все машины вперед самый полный. – Есть все машины вперед самый полный. Машинное отделение отвечает: «Есть все машины вперед самый полный», сэр. – Очень хорошо. Секунда на то, чтобы подойти к рации и сообщить «Доджу» и «Джеймсу», что он делает. – Вам придется прикрыть и фланги, и фронт, – добавил он. – Берегите топливо. – Есть, сэр. Конвой и «Килинг» неслись навстречу друг другу. На западе еще догорал закат, и Краузе различал силуэты кораблей, но за кормой небо уже потемнело, и они не могли видеть приближение «Килинга». И строй конвоя смешался; не осталось безопасных проходов между колоннами. Это означало, что все суда непредсказуемо маневрируют в попытке избежать столкновения или вернуться на место в строю. И все равно надо идти вперед. «Виктор» подбит. Краузе стоял собранный, напруженный, готовый к действию, и внезапно на него накатило нестерпимо острое горе. Он знал, что через несколько секунд насущные задачи вытеснят это чувство. Наполеон, услышав в разгар боя о смерти любимого солдата, сказал: «Как жаль, что у меня нет времени его оплакать». У Краузе было пятнадцать секунд, чтобы горевать. Затем… – Право руля. Одерживай. Лево руля. Одерживай. «Килинг» направлялся в просвет рядом с коммодором. Надо будет его обогнуть. Просвет расширялся. – Право на борт! Судно за коммодором сильно отклонилось от курса. Краузе быстро прикинул расстояние до темной громады. «Килинг» накренился, поворачивая. – Одерживай! Так держать! Лево помалу. Одерживай. Лево руля. Одерживай. «Килинг» пронесся мимо носа одного судна и кормы другого, затем вдоль темного силуэта, и вот они уже за пределами конвоя. – Все машины вперед полный. – Есть все машины вперед полный. Машинное отделение отвечает: «Есть все машины вперед полный», сэр. – Очень хорошо. Минуты были бесценны, но следовало замедлить ход, чтобы получать данные локатора. – Возобновить локацию. – Предмет справа по носу! Близко! Предмет? Перископ? Краузе с биноклем у глаз выскочил на крыло мостика. Последний свет еще брезжил. Предмет оказался обломком шлюпки – только переломанная носовая часть, уже почти затонувшая. На ней, раскинув руки, лежал лицом вверх человек, еще живой; он попытался приподнять голову и посмотреть, что на него движется. В следующую секунду его накрыла носовая волна «Килинга». Еще раз Краузе увидел его, когда обломок шлюпки проносился мимо борта. Волны все так же перехлестывали через него. Тот темный силуэт впереди, должно быть, «Кадена». Забыть смутно различимое лицо, через которое перекатывают волны. – Орел вызывает по рации, сэр, – сказал Харбатт.