– Крен сейчас пятнадцать градусов, главная палуба позади мостика под водой, сэр. – Я уверен, вы сделали все, что могли. Разрешаю оставить судно, – сказал Краузе. – Передайте капитану, я убежден, что он принял все возможные меры к спасению судна. И скажите, я очень сочувствую, что ему так не повезло. Усталому мозгу приходилось работать в полную силу, тщательно выбирать слова, уместные по отношению к союзнику. – Есть, сэр, – ответил английский голос. Затем к нему вернулась былая беспечность. – Что ж, пока прощаюсь, сэр, и спасибо за компанию. Краузе с печалью отвернулся от рации. Когда он впервые услышал этот голос, то и подумать не мог, что проникнется теплыми чувствами к его обладателю. Пятница. Ночная вахта – 24:00–4:00 В полутьме рубки менялась вахта. Телефонисты передавали наушники, сменился рулевой. Карлинг подошел и отсалютовал: – Мистер Найстром заступил на вахту, сэр. – Очень хорошо, мистер Карлинг. – Доброй ночи, сэр. – Доброй ночи, мистер Карлинг. Я принимаю управление, мистер Найстром. – Есть, сэр. Двумя командами рулевому Краузе подвел «Килинг» ближе к сгустку темноты – «Кадене», подошедшей к борту «Виктора». В какой-то момент ветер отчетливо донес несколько слов – кто-то кричал в рупор, развернутый в их сторону. – Локатор слышит громкий треск, сэр, – сказал телефонист. – Очень хорошо. То был реквием по отважному кораблю. Два с половиной года назад «Виктор» ушел из Гдыни и прорвался через Балтику под носом у люфтваффе и кригсмарине. Два с половиной года он сражался не на жизнь, а на смерть, единственный дом на чужбине для оставшейся без родины команды. И теперь его не стало. Четыре гудка сирены, пугающе громкие в ночи. «Ф» – спасательная операция завершена. – Право помалу. Еще право. Одерживай. Так держать. Он аккуратно подвел «Килинг» на расстояние окрика, зорко наблюдая за поворотом, затем шагнул к мегафону: – «Кадена»! Комэскорта. С «Кадены» отозвались в рупор. – Всех сняли? – спросил Краузе. – Да. Все у нас на борту. Огромное облегчение. Пока шла операция, Краузе на миг представилось, как британский связист, обладатель бесстрастного голоса, падает между двумя трущимися корпусами и его переломанное тело уходит под воду. – Курс ноль-восемь-семь! – крикнул Краузе. – Восемьдесят семь, – повторил рупор. – Догоняйте конвой на максимально возможной скорости. – Постараюсь делать двенадцать узлов, – ответил рупор. – Я буду прикрывать вас спереди, – сказал Краузе. – Идите переменным зигзагом. По плану семь. – Переменным зигзагом? Но… – Это приказ, – сказал Краузе. – Переменным зигзагом. План номер семь. Сейчас нулевая минута. – Ладно, о’кей, – недовольно ответил рупор. Удивительно, до чего почти все капитаны торгового флота ненавидят зигзаг. Им кажется, будто опасный участок надо проходить как можно быстрее, хотя за пять минут с маневренным планшетом и двумя параллельными линейками каждый может убедиться, что зигзаг сильно усложняет подлодке ее задачу и увеличивает время, за которое та сможет подойти на расстояние выстрела. А непредсказуемая смена курса в момент пуска торпед означает почти верный промах. Зигзаг значительно снижает вероятность попадания; думающий человек должен это понимать, даже если не прошел, как Краузе, противолодочную подготовку и не провел несколько минут в рубке учебной подводной лодки, планируя сближение. – Вы слышали наш разговор, мистер Найстром? – Да, сэр. – Тогда примите управление. Позиция в завесе впереди «Кадены» на дистанции пятьсот ярдов. – Есть, сэр. – Рассыльный! Принесите мне кофейник кофе. Теперь, когда «Виктор» затонул, следовало заново обдумать свое решение по поводу радиограммы. Ситуация радикально поменялась. На рассвете они с «Каденой» будут близко к конвою. Однако оставалась нехватка топлива у «Джеймса» и общая беспомощность эскорта. Хотя «Виктор» не будет их тормозить, день все равно предстоит долгий. Поддержка с воздуха изменила бы многое… да что там многое, изменила бы всё. Однако Лондон в любом случае постарается ее обеспечить. Так стоит ли сейчас нарушать радиомолчание (о риске, который это влечет, Краузе уже думал раньше) для того лишь, чтобы и без того высокая вероятность превратилась в уверенность? Стоит ли? Краузе вновь заходил по рубке. Ноги попытались оказать неповиновение, пришлось подавлять их мятеж. Мозг не бунтовал, просто тупо не желал думать. Надо взвесить все «за» и «против». Кофе, безусловно, поможет. – Рассыльный, поставьте на стол. Краузе не видел своих рук, но он уже напрактиковался наливать кофе в темноте. Как всегда, первая чашка показалась нектаром, а последний глоток был даже лучше первого из-за блаженной мысли, что впереди вторая чашка. Ее Краузе допил медленно, словно любовник, не желающий отрываться от милой. Будем есть и пить, ибо завтра…[57] ибо за следующий час он должен принять решение. – Рассыльный, отнесите поднос в кают-компанию. Личные соображения следует отмести полностью. Абсолютно не важно, что подумают о нем в Лондоне и Вашингтоне. Его долг – заботиться только о конвое и о победе в этой войне. И секунды нельзя уделять мыслям, сочтут ли его паникером, зовущим на помощь без особой нужды. Доброе имя лучше большого богатства[58]. Его доброе имя, как и его жизнь, принадлежат его стране. Не от востока и не от запада и не от пустыни возвышение[59]. Что ему возвышение? Воин не может получить увольнение во время битвы[60]. При попытке думать в голове вновь и вновь возникали библейские тексты. И нельзя было от них отмахнуться. Опять-таки, не по слабости ли он думает запросить помощь? Не подсознательное ли это желание снять с себя ответственность? Голову выше, плечи прямее. Краузе строго проэкзаменовал свою совесть и нехотя поставил ей проходной балл. Так же нехотя он снял с себя другое обвинение: что не хочет нарушить радиомолчание из опасений за собственную карьеру. «Признан годным и оставлен в прежнем звании». Эти слова мучили так же, как воспоминания об Эвелин, однако он не позволит им влиять на свои решения. Звякнул звонок у переговорной трубы, и Краузе бросился к ней, забыв про боль в ногах и проблему радиомолчания. – Капитан слушает. – Капитан, сэр, там впереди эхосигналы. – Эхосигналы? – Один или больше. Экран рябит все сильнее. И дальномер пошаливает. – А что именно вы видите? – Просто что-то, сэр. Было похоже на два эхосигнала, сейчас я не уверен. Но точно по курсу. На пеленге примерно ноль-восемь-четыре – ноль-восемь-восемь с чем-то. – Это не конвой? – Нет, сэр. Он за пределом дальности. А эхо примерно на пределе. – Очень хорошо. Ничего хорошего, разумеется. Эхосигнал. Что-то на поверхности моря прямо по курсу. Подлодка, всплывшая нагнать караван? Очень вероятно. Отставшее от конвоя судно? Вполне возможно. Так или иначе, надо разбираться. – Я принимаю управление, мистер Найстром. – Есть, сэр. «Кадена» делает все двенадцать узлов, сэр. – Спасибо. Право руля. Курс два-четыре-ноль. – Есть право руля. Курс два-четыре-ноль, – ответил рулевой в тишине рубки. Пауза, покуда «Килинг» поворачивал. За это время Краузе вычислил, на каком отрезке зигзага «Кадена» будет три минуты спустя. – На румбе два-четыре-ноль, сэр. – Очень хорошо. – Пришлось выйти на правое крыло мостика и отыскать темный силуэт «Кадены». – Право помалу. Сейчас «Кадена» должна была повернуть. По мере приближения Краузе, напрягая глаза, различил изменение ее силуэта. – Одерживай. Лево руля. Одерживай. Так держать. Чтобы в темноте подойти на расстояние окрика к идущему зигзагом судну, нужно внимание и точный расчет. Два корабля сближались. На «Кадене» моргнул огонек. Там нервничают, не могут понять, что делает «Килинг». Кто-то навел на него луч фонаря. – Левый впередсмотрящий видит свет на «Кадене», сэр. – Очень хорошо. Право руля. Одерживай. Краузе шагнул к мегафону, как раз когда послышался взволнованный голос из рупора: