– Как ты думаешь, тюрьма испытывает тебя? Вопрос, я уверена, был одинаковым для всех. Это был вопрос, который показывал, принял ли её всерьёз её клиент. Осторожный ответ будет состоять из пищи или что я больше не в состоянии срать в одиночестве. Но более эмоциональный отклик – это было бы тем, во что Бренда могла вонзить свои пальцы. – Я не хочу говорить о тюрьме. Тюрьма была частью моих мучений, и я скоро уезжаю. Я должна буду столкнуться со смертью. Не было ли это более важным? – Тогда о чём ты хочешь поговорить? Другой стандартный ответ, который заставит меня чувствовать, будто я ещё под контролем. – О Передовом Центре. Мышцы на её лице дёрнулись – это подсказка, которая сказала мне, что она не хочет говорить о Передовом Центре. Но она была тюремным терапевтом. Конечно, она разговаривала о вещах намного хуже. – Отлично. Хорошо, Эвелин. Как ты думаешь, Передовой Центр будет испытывать тебя? Как ты считаешь, он заставит тебя бороться с истиной твоего прошлого – со скрытыми тайнами, которые не были выведены на поверхность во время суда? Я почувствовала кровь Меган. – Я думаю, что все мы – каждый преступник, который отправлен в Передовой Центр – противостоит своей вине. Самый последний момент, когда они могли бы оправдать свои действия. Могли бы сказать «нет» причинению боли. – Хм, – Бренда подтолкнула вверх её очки. – Я думаю, ты права. – Тогда у них есть шанс быть злодеем, трусом или героем. Два из этих варианта являются непоправимыми. – Мои мысли были разбросаны, но я чувствовала себя хорошо. Я молчала так долго. Но боль от травмы пошла на убыль, даже моё предложение ПЦ было близким. Я восстанавливала голос. – Какая ты, Эвелин? – она моргнула, её глаза увеличились. – Я? – это был простой вопрос, на который я бы хотела ответить. Такого рода вопрос я хотела, чтобы задал мне адвокат во время судебного процесса, потому что мой ответ был настолько чистым и болезненно честным. Таким неоспоримым. – Я трусиха. *** Быть трусихой не было только тем, о чём я могла рассуждать. Я проживала со своей трусостью каждый день, даже в тот день, когда призналась в этом Бренде, потому что сразу после нашей встречи электронная форма освещения моей стены запросила моё согласие. Лиам хочет приехать, чтобы навестить меня. Я остановилась, чтобы принять решение. Нет, я не просто замерла. Я позволила форме светиться всю ночь, и смотрела на это, пока не смогла моргнуть, потому что мои глаза пересохли настолько сильно, что я подумала, что могу ослепнуть. Но потом я вспомнила – больше никакого срыва. Срыв приводит лишь к страданиям. *** Стекло, разделяющее нас, создало весьма ощутимое пространство между нами, чтобы делать вид, будто его не существует на самом деле. Парень передо мной был лишь голограммой Лиама, иллюзией, чтобы наказать меня ещё больше. Я села и взяла выпуклый проволочный телефон – что– то из прошлого века, хотя необязательно так. Что– нибудь более современное кто– нибудь из нас наверняка бы украл. Он выглядит по– другому – пока не было ничего о нём, что я могла бы отнести к необычному. Всё ещё светловолосый, голубоглазый и худой. С красивым шрамом в виде полумесяца на подбородке. Но было такое чувство, будто моя память о нём каким– то образом искажена, несмотря на то, что я видела его несколько месяцев назад в суде. – Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. – Эвелин. – Его голос был таким, каким я его запомнила. – Что? Он прижал пальцы к стеклу. – Я не могу перестать думать о тебе. – Лиам... – То, как его имя слетело с моего языка, вернуло меня на пять лет назад, когда мы пытались отдышаться между поцелуями. Горе от этих воспоминаний живёт собственной жизнью, занимая меня, пока я не могу сделать ничего, кроме как с ужасом посмотреть на него. Я была его четверть наших жизней. И он бросил меня. – Выслушай меня. Я был эгоистом, потому что никогда не навещал тебя после всего, через что ты прошла. Я не знал, что должен делать. – Лиам. – Я знаю, что ты невиновна, Эви. – Его пальцы напряжены, как будто он пытался пробраться через стекло. – Боже, я знал это во время судебного процесса. Я был напуган. – Остановись. – Я никогда не прощу себя. Ты нужна мне... – Извините, – я плакала. Один охранник злобно посмотрел на меня, и я пообещала, что этого больше не повторится. Он позволил мне остаться, но следил за мной в оставшееся время нашего разговора. Лиам развалился в кресле и зарылся лицом в его свободной руке. – Ты не обратил внимания на новости? Я уже получила своё предложение. – Это всего лишь на месяц. Всего месяц, и ты будешь свободна: от своего преступления, от тюрьмы, от всего этого. – Он был в бредовом состоянии. Дрожь пронизывает моё тело. Нет ничего, что я могла бы сделать. У меня ничего нет, чтобы бороться с этим. – Ох, Лиам. Я хотела сказать, что собираюсь умереть без него. Я хотела заставить его страдать от этой мысли всю оставшуюся жизнь. Но я не могу, потому что всё ещё люблю его. Он стиснул зубы, плечи трясутся от рыданий, которые отражаются через устройство. – Это несправедливо. Поток картинок, переполненных нашим изображением, наполнили меня. – Я никогда не хотел этого. – Я знаю. Мне жаль. Я попробовала запомнить его лицо, пообещав себе держаться за это, так долго, пока я нахожусь в Передовом Центре. Мерцая, слёзы стекают по моим щекам. Я облизнула треснувшую нижнюю губу и почувствовала вкус соли. – Прощай, Лиам. ГЛАВА 7 Стелла обнимает свои колени, сидя рядом с огнем и безмолвно смотря на пламя, пока оно поедает древесину у наших ног. Ее руки поцарапаны и покрыты коркой, лицо пестрит синяками, и на нем выделается пара черных глаз.