– Проблема не в этом, доктор! У нас могло все получиться, но… я была слишком жесткой, и в итоге ничего не вышло! – Гретель всплеснула руками, поднялась на ноги и начала вышагивать по кабинету. – У меня вечно так! Поэтому с парнями и не ладится! – В самом деле?.. – удивился Фонберг. – Что же вы такое делаете?.. Бьете их? – Бью, кусаю, причиняю боль… Когда я завожусь, то теряю контроль, понимаете? В этот момент мне кажется это нормальным. И прихожу в себя, только когда уже слишком поздно. – Надо же… Вы помните, с чего все началось? Или так было всегда? – заинтересовался доктор. – Мне кажется, я знаю причину, – сказала Гретель, остановившись возле камина. Языки пламени плясали за кованой решеткой, воскрешая в памяти дни, проведенные в аду. – Впервые я узнала о том, как… как все это должно происходить, от моих приемных родителей. В аду любые праздники сопровождаются оргиями, а мои приемные папа и мама были… скажем так, очень страстными бесами и не стеснялись выражать свои чувства. – Хотите сказать, что они позволяли себе заниматься при вас любовью? – Они не считали нужным прятаться по углам, и несколько раз я заставала их буквально, – Гретель усмехнулась, – на месте преступления. Она снова сделала несколько шагов по кабинету, собираясь с мыслями. – После бурной ночи приемный отец вечно ходил перебинтованный. Мать то и дело оставляла на нем следы своих зубов. По ее словам, так соседи могли увидеть, «как они с папой друг друга любят». – Хм… И когда вы попробовали провернуть это с Конрадом, он остался недоволен? – Хуже! Он просто сбежал, ясно дав понять, что… – Гретель запнулась и словно сама себя спросила: – …испугался меня?.. Гретель вернулась к столу и драматично рухнула в кресло. – Я понимаю, что являюсь всего лишь его свидетельницей. И что я, наверное, ему неровня. Но Конрад мне по-настоящему нравится, понимаете?.. Мне так жаль, что я все испортила… – Не стоит ставить крест на ваших отношениях, – посоветовал Фонберг. – Скорее всего, вы застали Конрада врасплох. Раньше он видел в вас простую девушку, без спрятанного внутри секрета. Зато теперь он узнал вас настоящую. Какие он сделает из этого выводы, можно будет узнать только спустя время. Слова Фонберга немного утешали, но Гретель хотелось получить прямые рекомендации, как теперь все это исправить, а не ждать, пока Конрад переварит случившееся. – Сегодня утром он ушел на работу чуть свет, я даже не услышала, как он встал… – проговорила Гретель. – Думаю, он меня избегает. – Полагаю, он просто не знает, как себя правильно вести и как сгладить неловкость, которая между вами возникла. Попробуйте и вы сделать вид, словно ничего не случилось. А когда переживания отойдут на задний план, эту тему надо будет с ним обсудить. Гретель кивнула. Конрад не получит после сегодняшнего сеанса никаких материалов, а значит, в списке его недовольств ею добавится еще одно. Тем не менее девушка была рада, что смогла обсудить это с Фонбергом. Если он прав, то ситуация не безнадежна и у нее еще есть шанс спасти эти отношения. Глава седьмая 1909 год от Рождества Христова, 4 ноября Психиатрическая лечебница, куда поместили Марту Блок, находилась неблизко, в соседнем городе, но у Гретель возникла идея, как туда добраться. – С чего бы аптекарю нам помогать? – удивлялся Гензель. – Вы что с ним, друзья? Зачем терять время, давай сразу пойдем пешком! – Если будем идти всю ночь без передышки, к утру доберемся до Альпенбаха. А у меня, между прочим, постельный режим. На лице Гензеля читалось сомнение. – И что мы ему скажем? – спросил он, останавливаясь на пороге аптеки «Хофманн и сыновья». – «Не будете ли так любезны потратить несколько литров бензина и подкинуть нас до Альпенбаха?» Странно звучит. – Говорить буду я, – ответила Гретель. – А ты помолчи для разнообразия. Один раз герр Хофманн помог ей, и у Гретель было предчувствие, что поможет и в другой. Надо было только подобрать нужные слова. – Я слышал, Хофманн держит у себя в лаборатории настоящих бесов, которых он призвал, а потом закупорил в колбы, – сказал Гензель. – А еще что он продал душу дьяволу за бессмертие. – Вот и спроси у папы, где он прячет подписанные кровью договоры, – ехидным тоном предложила Гретель. Про старого аптекаря в Марбахе ходило много дурацких слухов, его называли колдуном и алхимиком, обманувшим саму Смерть. Но это ровным счетом ничего не значило. У «святой шестерки» была идеальная репутация, а между тем она оказалась ведьминским кружком. И уж точно никто из городских сплетников не догадывался, что Томас Блок – мало кому известный дровосек с окраин – настоящий оборотень. Буквально за несколько дней мир, в котором жила Гретель, рассыпался словно карточный домик – поди пойми, кому можно верить, а кому нет! Заглянув в одну из стеклянных секций двери, девочка увидела Бонифация Хофманна на привычном месте возле кассы. Он пересчитывал полученные от клиентов рецепты, слюнявя тонкие пальцы и делая отметки в пузатом журнале. Гретель не сомневалась – полистав архивы, хозяин аптеки смог бы сказать, что, какого числа и по какой цене покупала в «Хофманне и сыновьях» прабабушка нынешнего бургомистра. Толкнув дверь, Гензель и Гретель вошли в торговый зал. Деревянные панели на стенах и потолке источали горьковато-камфорный аптечный запах, полки ломились от баночек и пузырьков. Положив последнюю бумажку под пресс-папье и нарисовав крючок в тетради, Хофманн поднял глаза. – О, кто пришел! – Глаза аптекаря, немного увеличенные линзами очков, сначала потеплели, а потом сделались строже. – А разве тебе, милая фройляйн, не положено лежать в постели? Уверен, Гензель мог сходить за лекарствами самостоятельно! Гретель успела лишь два раза принять порошок, прописанный доктором, и не знала, сколько еще его оставалось. Но раз Хофманн решил, что она явилась за очередной порцией обезболивающего, нарушив постельный режим, значит, Томас Блок купил лекарство только на первое время. – Ваши порошки мне очень помогают, – заверила Гретель. – Но мы с братом пришли по другому вопросу. Герр Хофманн, нам очень нужен ваш совет! Аптекарь смотрел на Гретель так, словно не мог решить – отослать ее восстанавливать здоровье или все-таки сначала выслушать. В конце концов он медленно выдохнул и произнес: – Говори. – Нам с Гензелем надо увидеть нашу маму. Правая бровь Бонифация Хофманна поползла вверх. Благодаря «Марбахскому вестнику» и многочисленным любителям посплетничать уже весь город знал, за что Марту Блок упекли в психиатрическую лечебницу. – Все, что про нее рассказывают, – неправда, – торопливо пояснила Гретель. – Она никогда нас не трогала. Да, у нее случались нервные срывы, она могла накричать или впасть в тоску, но от ваших порошков ей становилось лучше. Вы, конечно, должны это понимать – она же ваша пациентка… Герр Хофманн уставился на детей так, словно они пытались продать ему дикого шакала, выдав его за охотничью борзую. – И почему же вы не объяснили это полиции? И откуда, позволь узнать, твои ушибы и шишки? – То-то и оно… Никто не стал меня слушать, когда я сказала, что виной всему этому, – Гретель провела рукой по опухшей скуле, – Нильс Дельбрук! – Пасторский сын?.. – Теперь уже вверх поползла и левая бровь Хофманна, так что его лоб стал похож на поверхность стиральной доски. – Именно! И, как вы понимаете, легче оболгать больную женщину, – продолжила Гретель, – чем признать, что Дельбрук-младший не такой уж чудесный мальчик, как рассказывает преподобный!.. Помните случай, когда вы провели меня через черный ход? Вот только Нильс тогда все-таки выследил меня и вместе с дружками избил на Сыром Погосте! Похоже, аптекарь поверил в историю Гретель. Теперь в его взгляде читалось: «Бедное дитя, мир несправедлив, но чем же я могу тебе помочь?..» – Мы очень скучаем по маме и хотим все ей объяснить лично, – сказала Гретель. – Она осталась совсем одна и думает, что ее оклеветали собственные дети. Представляете, какой это для нее удар?.. – Но что же я могу для вас сделать?.. – спросил Хофманн, переводя взгляд с Гензеля на Гретель и обратно. – Наверное, нам следует пойти в полицию и добиться правды?.. Я бы мог выступить свидетелем. Подтвердить, что Нильс преследовал тебя. – Нет, – встрял в разговор Гензель. Сестра бросила на него осуждающий взгляд – она мягко подводила Хофманна к сути, а Гензель, кажется, раньше времени испугался, что разговор пойдет не в то русло. – Среди наших знакомых вы единственный, у кого есть автомобиль. Могли бы вы отвезти нас к маме? Гретель едва сдержалась, чтобы не стукнуть брата, – такая прямолинейность могла только навредить. Однако Хофманн, кажется, воспринял просьбу нормально. – Не уверен, что поступаю разумно, – произнес он, – но, так и быть, попрошу Филиппа отвезти вас. Благо путь недалекий. А как вернетесь, обсудим все подробней. Я помогу вам добиться справедливости – уж от меня-то полиция просто так не отмахнется! – Спасибо, – выдохнула Гретель. Герр Хофманн оставил детей дожидаться у прилавка, а сам скрылся за дверью, ведущей в контору и дальше, в полутемные, пропахшие лекарствами залы, о которых в городе ходило столько слухов. – У тебя получилось, – сказал Гензель, уважительно поглядывая на сестру. – Надо же… Гретель пожала плечами. Все происходящее ее не слишком-то радовало. Мороча голову доброму аптекарю, она ненавидела саму себя, но – что поделать! – это был самый простой и быстрый способ добраться до матери. Спустя несколько минут Бонифаций Хофманн вернулся в сопровождении Филиппа. К старшему сыну аптекаря было вполне применимо слово «дедушка». И хотя выглядел он немногим моложе Бонифация, в его волосах еще оставались темные пряди, а походка не стала совсем уж стариковской. А еще в сравнении с Бонифацием, напоминавшим одуванчик на тонкой ножке, Филипп казался сухим пнем, крепко вцепившимся корнями в землю. – Угу, – только и сказал он, оглядев Гензеля и Гретель. Как и другие братья Хофманн, бо́льшую часть времени он проводил в лаборатории, появляясь за прилавком, лишь когда Бонифаций хворал. Что бы ни говорили сплетники, а даже старый алхимик и колдун из «Хофманна и сыновей» не был застрахован от радикулита. Но, даже замещая отца, Филипп всегда был немногословен – за всю жизнь Гретель перекинулась с ним от силы десятью предложениями. Филипп направился к выходу, на ходу натягивая макинтош. Не прошло и десяти минут, как Гензель и Гретель уже ехали в соседний город на заднем сиденье просторного черного автомобиля. * * * i_013.jpg Окна психиатрической больницы забраны решетками, и за ними бушует гроза. Молнии чертят по небу с треском и вспышками, словно ангелы, вооружившись плетьми, сражаются там с адскими легионами. – Вам нельзя увидеться с мамой, – произносит рогатый Юрген. – Нет, никак нет! До этого момента Гретель и не подозревала, что горгульи собора Святого Генриха, бывшие, по сути, каменными украшениями, в свободное время работали санитарами и врачами в Альпенбахской психиатрической лечебнице. Однако же рогатый Юрген в белом халате сидит за письменным столом в кабинете, стены которого украшают жутковатые плакаты. На некоторых – человеческий мозг в разрезе, на других – карты нервных окончаний. На столе стоит металлическая табличка с гравировкой: «Заведующий отделением профессор Юрген Рогатый». Странное дело. Гретель самолично дала имена горгульям собора Святого Генриха, еще будучи маленькой девочкой. А теперь выдуманное имя красовалось на табличке, да еще с припиской «профессор»! – Но мне очень-очень надо увидеться с мамой! – просит Гретель. В ее голосе звучат жалобные, хнычущие нотки, однако профессор непреклонен. – Я же сказал – нет! – восклицает он, тряся каменной бородой и пуча каменные глазищи. – Пациентка Марта Блок сейчас на процедурах. Ей сверлят череп, чтобы засевшие в голове бесы смогли выбраться наружу. Доктор Отто и доктор Фридрих выбрали большое сверло, но его может оказаться недостаточно! Да-да – недостаточно! – Что вы такое говорите?! – ужасается Гретель. – Я говорю правильные медицинские вещи! Если бесы не смогут выбраться через дырку, нам придется взять самое большое сверло! Во-от такое. – Профессор разводит когтистые лапы в стороны, демонстрируя размер сверла. – Вы не можете! – кричит Гретель и пятится к двери. – Еще как можем! Санитары, наденьте-ка на нее смирительную рубашку. Мы и ей просверлим череп на всякий случай!