– Гретель, сколько ударов отсчитал метроном? – Голос Фонберга донесся до нее словно издалека. – Ровно шестьдесят раз, – без запинки ответила Гретель, хотя и не думала считать удары. – А значит, сколько вам сейчас лет? – Девятнадцать. – Продолжаем слушать метроном. И остановимся, когда вам исполнится четырнадцать. Гретель казалось, что она качается на волнах, а вокруг клубится серебристый туман. Это было приятное и успокаивающее ощущение. Внезапно она поняла, что метроном перестал щелкать, и произнесла: – Мне четырнадцать. – Замечательно. Скажите, Гретель, где вы сейчас находитесь? – В аду, – без запинки ответила девушка. – Что? Но… вы уверены? – Я нахожусь в преисподней. Мы с Гензелем живем в приемной семье, где нас воспитывают бесы. Повисла недолгая пауза, после чего Гретель снова услышала голос Фонберга: – Хорошо, пусть так. И как же вы с Гензелем проводите время? Я слышал, что вы поете в хоре, ходите в школу и в Церковь Сатаны… А чем еще вы занимаетесь? – Ну, разными вещами… – Например? – Например, благотворительностью. – Благотворительность в аду? – В голосе Артура Фонберга прозвучало искреннее удивление. – Такое там тоже есть?.. – Ну конечно, – подтвердила Гретель. – Я, например, работала в доме для престарелых бесов… Пансионат «Грешники и мученики» представлял собой уютное место, где жили одинокие старики. Как правило, их туда определяли родственники, не желавшие возиться с надоевшими членами семьи. Впрочем, в подобных домах жилось очень даже неплохо: хорошее питание, ежедневный досуг и профилактический осмотр врачей. Раз в неделю к старикам приходили волонтеры, выполняющие, можно так сказать, функцию психотерапевтов: они общались с жильцами пансионата, веселили их и отвлекали от ненужных мыслей. – У вас был какой-то конкретный пожилой, э-э-э, бес, за которым вы присматривали? – Нет, я общалась со многими, – ответила Гретель. – Но, конечно, с кем-то больше, а с кем-то меньше. Все бесы были очень разными. Взять, например, Адрамалеха – он был так стар, что практически ничего не слышал. Зато вечно всех ругал, особенно власть. – Власть – в смысле дьявола? – Да. Каждый раз, если ему что-то не нравилось, – да хоть суп, который подали на обед, – в этом он обвинял хозяина преисподней. «В моей молодости такого не было, – говорил Адрамалех. – Куда катится мир, если даже на адском пламени получается такая недоваренная крупа!» К счастью, он был не только глух, но и подслеповат – можно было оставить его на полчаса, а вернувшись, застать продолжение его рассуждений: «И сдохнуть сейчас дороже, чем жить! И все придумывают что-то и придумывают… И травят нас, и травят…» – Очевидно, старики везде одинаковые, – усмехнулся Фонберг. – Моя бабушка, упокой Господь ее душу, всегда ругала чиновников и без конца обсуждала соседей. – Подобная бабуля у нас тоже была! Ее звали Наама, и она только и делала, что учила нас, как правильно – или, скорее, неправильно – жить. Смотрит-смотрит на нас, потом как плюнет на пол и давай ругаться: «Погляди только на них! Праведницы! Аскеты! Смотреть противно! Грешить вам надо, а не с нами тут возиться! И чему вас только учат!» Она вроде как дружила с другой бабулей – Ламией. Но стоило им разойтись по разным углам, так сразу начиналось… Из одной комнаты слышно: «Надо же, кто пришел! Сынок Ламии! Месяц от него ни слуху ни духу, и на те – заявился!» А из другой: «Мои, слава Сатане, часто приходят, а к Нааме вообще никто… Видать, совсем их замучила своими нравоучениями». Гретель лежала с закрытыми глазами, но, изображая голоса престарелых дьяволиц, скрючивала одну руку и трясла головой. – Говорят, старикам в первую очередь нужно внимание… – произнес Фонберг. – Да я бы не сказала, что им его не хватает, – возразила Гретель. – У них полно развлечений: игры, книги, прогулки… Еще и мы к ним приходим. А они только капризничают да ворчат! – Старость – тяжелое бремя, но опыт делает человека умнее. У стариков всегда можно попросить мудрого совета, а дело молодых – помогать физически. – Не такие уж они все и умные… Одним из стариков, о котором Гретель даже не хотелось особо вспоминать, был Аластор. Этому ловеласу в полном смысле слова подходило выражение «седина в бороду, бес в ребро». Дед не пропускал ни одной юбки, и доставалось даже человеческим девочкам-волонтерам. Разговор с ним всегда надо было вести коротко, сухо и четко, потому что любую улыбку в свой адрес он воспринимал как руководство к действию. Единственным плюсом был легкий, веселый характер, что среди старых бесов являлось практически исключением. – Допустим, дед Данталиан – вечно угрюмый и замкнутый. Думаете, он мог дать какой-то полезный совет? Вот уж вряд ли! Все, что он мог, – это быть подозрительным и несговорчивым. Вот вы говорите, им нужно внимание… Данталиан отказывался от помощи, даже если она ему действительно была нужна! Вот и получается, что одни бесконечно сплетничают, другие обсуждают прошлое и будущее ада, третьи говорят только о лекарствах, и все вместе обязательно чем-то недовольны! – В преклонные года все стараются избегать чего-то нового и думают только о прошлом. Это своего рода защита, говорю вам как психолог. – А вам тоже приходилось работать со стариками? – заинтересовалась Гретель. – Да, – кивнул Фонберг. – И это довольно-таки сложно. – Сложнее, чем с детьми? – В большинстве случаев, когда родители приводят на терапию детей, консультация требуется самим родителям, только они не всегда это понимают. А вот с пожилыми дело обстоит иначе – они считают себя умнее и опытнее, просто в силу возраста. И чем ты младше, тем больше желания у них возникает чему-то тебя научить, дать совет. Как вы понимаете, приходится тратить много времени и сил, чтобы донести до них мысль: специалист может быть хорош в любом возрасте, и не надо его учить, как работать. – Надо же… – удивилась Гретель. – Не могла подумать, что у вас были такие же проблемы, как и у меня… – Это не стоит считать проблемой, скорее опытом. Как вы считаете, эта работа в «Грешниках и мучениках» вас чему-то научила? – Доктор подался вперед. Хотелось сказать, что она научила ее обходить стариков десятой дорогой, но психолог, очевидно, ждал другого ответа. Гретель задумалась и подобрала наконец нужные слова: – Думаю, терпению. Когда меня кто-то жутко раздражал, я понимала, что все равно надо вести себя сдержанно. И старалась не показывать своих эмоций, делать то, что положено. – Вы считаете, это хороший опыт – сдерживать свои эмоции? О чем-то умалчивать? – Ну если этого требует ситуация… Непонятно почему, но вопрос показался Гретель немного странным и даже подозрительным. Как будто доктор к чему-то ее подтолкнул, но было не очень понятно, к чему именно и зачем. – Что ж… теперь я хочу, чтобы вы снова прислушались к ударам метронома. Но на этот раз он будет вести вас из прошлого в будущее. Помните, двенадцать ударов – как двенадцать месяцев. Девушка кивнула. – Когда маятник отсчитает нужное количество ударов, вы проснетесь. Гретель вновь поплыла по серебристому туману, слушая мелодичный звук колокольчика. Она не пыталась отсчитывать удары, но в какой-то момент просто открыла глаза и осознала, что лежит в глубоком кожаном кресле. – У нас получилось? – спросила Гретель, выпрямляясь. – Как сказать… – протянул Фонберг. – Вы меня удивили. – Чем же, интересно? – Даже под гипнозом вы продолжаете упорно держаться своей истории. Не будь это столь… фантастично, я бы сказал, что вы действительно побывали в преисподней. Гретель лишь развела руками, как бы говоря: «Так и есть». – Ничего, я уверен, что глубокий гипноз поможет пробиться сквозь вашу защиту, – сказал Фонберг, поднимаясь и убирая метроном в шкаф. – Попробуем в следующий раз. А пока что наш сеанс закончен, до встречи послезавтра. Глава восьмая 1909 год от Рождества Христова, 5 ноября Покинув домик на дереве, брат и сестра направились в сторону окраин. Городским огням уже давно следовало показаться, но время шло, а мрак оставался таким же вязким и черным, как содержимое ведьминского котла. Мало того, сосны становились все выше, а лес – гуще. В какой-то момент Гензель остановился и сказал: – Не хочу тебя пугать, но, по-моему, мы заблудились. Черт, я был уверен, что веду нас к опушке! Гретель не испугалась, потому что была к этому готова. – Я так и думала, – кивнула она. – А чего молчала?! – воскликнул Гензель. – Где мы не там свернули? У поломанной елки, что ли? После нее надо взять левее, чтобы не выйти к оврагу. Вроде бы мы так и сделали… – Елка здесь ни при чем, – вздохнула Гретель. А потом выложила Гензелю свои соображения о Пряничном домике – о том, что дети, рискнувшие заглянуть ночью в лес, неизбежно попадали под его чары. – Помнишь историю о Гамельнском крысолове? – спросила она. – Кто из нас двоих специалист по городским легендам? Разумеется, помню, тем более что от Гамельна до Марбаха рукой подать. – Ну так вот, считай, мы с тобой крысы, услышавшие волшебную дудочку! – Надо было остаться в домике на дереве, – простонал Гензель. – И ждать, пока вернется старина Джек? Думаешь, он не разберется, что ему подсунули фальшивку? Разберется, и очень скоро! Дети продолжили путь, ведомые – во всяком случае, по мнению Гретель, – неслышимым зовом колдовской избушки. Холодный воздух был напоен запахом смолы и дерна. И хотя древние сосны стояли на почтительном расстоянии друг от друга, их ветви сплетались, образуя дырявый, словно побитый молью шатер. Порой Гретель казалось, что это не сосны вовсе, а жрецы-великаны в мохнатых одеждах. Взявшись за руки, они возносили молчаливую молитву темному небу, луне и звездам.