— Я много лет прожил в Риме, правда, это было давно, но и теперь иногда езжу туда по делам. Прошу вас, входите и устраивайтесь. Оскар привел Тома с Викторией в гостиную и усадил на большой мягкий диван. На столике перед диваном был выложен набор — судя по всему, случайный — разных предметов. Видимо, они были предназначены для того, чтобы разжечь аппетит клиентов. Оскар никогда не знал, что заинтересует его посетителей, поэтому для начала всегда предлагал широкий выбор, а уж исходя из их реакции, решал, что принести потом. Вот и сейчас он намеревался как можно дольше не показывать кольцо Александра, ради которого, собственно, и пришел Карр. Оскар прекрасно понимал, что россказни, будто это кольцо принадлежало Александру Великому, — грубое мошенничество и что Карр поймет это при первом же взгляде на него, поэтому хотел успеть до того выдоить из гостя все возможное. Том сразу же сосредоточился на выложенных предметах. Там была покрытая прелестной серо-зеленой патиной бронзовая греческая застежка-фибула с геометрическим рисунком в виде концентрических спиралей. Булавка на задней поверхности все еще оставалась острой и была надежно закреплена. Еще там стоял каменный идол эпохи неолита, терракотовая фигурка Пана, сидящего на камне с флейтой в руках, китайская нефритовая безделушка, египетская деревянная статуэтка мужчины в полный рост, на которой сохранились следы краски, и небольшая конусообразная стеклянная амфора на современной подставке. Но среди всех этих вещей Тома поразила серебряная чаша, килик века пятого, а то и более раннего, до новой эры, с выполненной золотой сканью сценкой, изображенной на широком дне. — Лающая Сцилла, — сказал он, беря в руки чашу и пристально разглядывая ее. В центре тондо была изображена Сцилла — чудовище из Гомеровой «Одиссеи», — зловеще известная тем, что нападала на проходившие мимо корабли и утаскивала с них матросов. В руках Сцилла держала руль, словно только что вырвала его из корпуса корабля. Работа была исключительно тонкая. Виктория тоже с изумлением разглядывала килик из-за плеча Тома. — Это Сцилла? Какой странный образ: до пояса — прекрасная женщина, а ниже — собачьи головы и змееподобные чудовища, приросшие к бедрам. — Вполне канонический образ, — ответил Том. — Ох уж эти греки! Очаровательное лицо, прекрасная обнаженная грудь, а ниже пояса вдруг — все эти жуткие монстры. Чисто мужское представление о женской силе, — с отвращением заметила Виктория. — Представьте себе, что должен был испытывать участник пира, когда, выпив вино до дна, оказывался лицом к лицу со Сциллой! — подхватил Оскар: — Должно быть, для художника сюжет являлся просто отсылкой к легенде, а вот для того, кому эта чаша доставалась, — неприятным сюрпризом. — Конечно, эта сценка отличается от той, которую изобразил на своей прекрасной чернофигурной чаше Экзекий[55]: Дионис, плывущий по винноцветному морю в своем скифе с виноградной лозой вместо мачты, а вокруг — тирренские пираты, превратившиеся в дельфинов. — Том снова вгляделся в килик, который держал в руках, и продолжил: — Но греки обожали такие вот изображения-сюрпризы на чашах для вина. И это — прекрасный образец такой чаши. — Благодарю вас, — улыбнулся Оскар. — Кстати, о винопитии. Взгляните на это. — Он вышел в соседнюю комнату, вернулся с греческой чернофигурной амфорой и поставил ее в центр стола на «ленивую Сюзанну»[56], чтобы можно было рассматривать ее со всех сторон, не прикасаясь. — Сэр Джон Бизли приписывал ее авторство представителю вазописной группы Лидоса, одного из лучших афинских художников, работавших в чернофигурной технике. Главная сцена на верхней части представляет сатиров, ногами давящих виноград в чане, водруженном на низкий стол, вино стекает прямо в эту амфору. — Оскар указал на сосуд, изображенный на картинке, — его форма точно повторяла форму самой амфоры. — Мне особенно нравится сатир справа, играющий на флейте Пана. Остальные давят виноград под его аккомпанемент. С другой стороны мы увидим бражников на пиру. Он подождал, пока ваза повернется так, чтобы гости увидели сцену, которую он собирался описать. — Мужчины возлежат на ложах в обществе прекрасных гетер, то есть куртизанок. Посмотрите, у этой — золотые волосы, как у Афродиты. — Оскар указал на полуобнаженную женщину, сидящую на ложе, хитон соскользнул у нее с одного плеча, обнажив грудь. — Взгляните на чашу, которую она держит. Виктория наклонилась и воскликнула: — О Боже! У нее ручка в форме восставшего фаллоса! Оскар улыбнулся: — Весьма игриво, не так ли? А теперь посмотрите вон на того бражника, которого рвет в ведро, стоящее прямо возле его обеденного ложа. — Струя, извергающаяся изо рта гуляки, была выполнена из бледной глазури. — Таким образом, на амфоре изображен полный цикл, — подвел итог Том. — Она в прекрасном состоянии и наверняка атрибутирована верно, сэру Джону Бизли можно верить. Тем не менее не думаю, что смог бы убедить попечителей одобрить такую покупку. Оскар нахмурился: — Да, конечно. Жаль, что теперь не семидесятые годы. Подобный декаданс сейчас не в моде. Но у меня есть еще кое-что, что будет вам любопытно. Сделайте милость, подождите минутку. Он снова исчез в соседней комнате и вернулся на этот раз с двумя золотосеребряными римскими скифосами[57]. На поверхности кубков было глубокое рельефное изображение морской нимфы Фетиды, несущей доспехи своего сына Ахилла. Нимфа мчалась по морю верхом на гиппопотаме. Кубки были почти одинаковыми, но с небольшими вариациями. Поднеся к глазам и рассматривая один из них, Виктория пошутила: — У вас полно замечательных вещей, мистер Уильямс, ваша задняя комната — просто пещера Али-Бабы. — Да, но прошу заметить, что Али-Баба был честным человеком, несмотря на то что обязан своими сокровищами сорока разбойникам, — весело ответил Оскар. — В детстве я обожал сказки «Тысячи и одной ночи». Арабы действительно умели рассказывать истории. Обменявшись кубками с Викторией, Том заметил: — Интересно, что подобные кубки часто находят парами. Похоже, их и делали парными. Несколько лет назад такую пару выкопали возле Помпей, неподалеку от Стабий. Хозяин положил их в плетеный заплечный короб вместе с другой серебряной посудой и оставил в незаконченной бане, вероятно, рассчитывая вернуться за своим добром позже. Но это ему не было суждено. — А теперь позвольте показать вам нечто действительно исключительное, — торжественно объявил Оскар. — Еще одну минуту. Он снова исчез, унеся скифосы, и вернулся с траченной временем статуэткой птицы. У нее не хватало одного крыла, и сквозь брешь внутри можно было рассмотреть какие-то проржавевшие пружинки. Голова была помятой, но целой. Клюв крепился на шарнире, это позволяло предположить, что когда-то он мог двигаться, хотя теперь его бронзовый с позолотой механизм проржавел и сделался неподвижен. Без сомнения, некогда это была очень забавная вещица. — Это заводная игрушка. Думаю, она относится к эллинистическому периоду. Как вам, безусловно, известно, Герои Александрийский описывал такие в первом веке новой эры. Вероятно, когда-то эта птичка важно расхаживала и сладкоголосо пела для своего хозяина — царя или богатого аристократа. Может быть, ваш отдел реставрации смог бы ее снова оживить? — А ведь это и впрямь интересно. — Виктория склонилась поближе, чтобы рассмотреть птицу. — Как вы думаете, Том? — Вещь, разумеется, редкая. Должен признаться, ничего точно такого я никогда не видел, хотя, как справедливо заметил мистер Уильямс, древние греки делали такие заводные игрушки еще в классическом периоде своей истории. Более распространены они стали в эллинистическом периоде, когда подобные хитроумные изобретения вошли в моду. — Том не стал говорить об этом вслух, но что-то смущало его в птичьей голове. Вещь была изящной, однако его, повидавшего тысячи образцов античных птиц, что-то сразу насторожило. Его стало буквально подташнивать при мысли, что ему скармливают подделку. Продолжая разглядывать птицу, он сказал: — Эти заводные игрушки имеют долгую историю. Они были популярны на Дальнем Востоке, у византийских императоров, у османских султанов. Интерес к ним возродился в Европе в эпоху Ренессанса. Я очень люблю последнюю строфу стихотворения Йейтса «Плавание в Византию», где он описывает золотую заводную игрушку как дорогую забаву византийского императора, будящую его сладкой песней. Мне кажется, эта птичка — более поздняя. — Том постарался скрыть свое неприязненное отношение к вещи. — Вероятно, вам стоит показать ее кому-нибудь из моих коллег в исламском или средневековом департаментах музея. — Взглянув через стол на дилера, Том заметил, что тому не слишком понравилась его оценка. Он посмотрел на часы. — Все это восхитительно, мистер Уильямс, но мы не хотим отнимать у вас слишком много времени. Вы сказали, что у вас есть кольцо, которое вы собирались мне показать. Точнее, кольцо-печатка Александра, и это, должен признать, разожгло мое любопытство. — Да-да, конечно. Вы будете потрясены, когда увидите его. Но сначала позвольте мне предложить вам кофе с абрикосовым пирогом. Мы же никуда не торопимся. Я заказал его специально для вас во французской кондитерской за углом. Виктория, ваш визит в Нью-Йорк нельзя будет считать полноценным, если вы не отведаете этого пирога. Выпечка у них — пальчики оближешь. Сейчас принесу. В любом случае, мистер Карр, я бы хотел услышать ваш рассказ о раскопках на Крите. Известно ли вам, что нынешним летом я побывал на вашей площадке? — Оскар скрылся в кухне и быстро возвратился с серебряным подносом, на котором стояли чашки с кофе и абрикосовый пирог. — Вы были этим летом в Дикте? Надо было зайти в дом археологов. — Тома новость удивила. — Да, мы с семьей отдыхали, путешествуя по островам Эгейского моря, когда я прочел статью в «Геральд трибюн» о ваших выдающихся находках. Мы в тот момент как раз находились неподалеку, поэтому на денек заглянули туда, прежде чем отправиться на Санторин. Раскоп расположен в очень красивом месте, и развалины минойского города и греческого святилища Зевса великолепны. Но должен признаться, нам не удалось увидеть то, что вы нашли. В «Трибюн» что-то говорилось о статуе Александра и какой-то стеле с некой ссылкой на местонахождение его гробницы. Звучит интригующе. — Да. Жаль, что вы не посмотрели на статую, — ответил Том. При воспоминании об обезглавленной скульптуре сердце у него сжалось. — Она впечатляет, хотя нуждается в серьезных реставрационных процедурах. На ней большей частью сохранились даже изначальные краски. Мы держим ее под замком. — Том не смог заставить себя рассказать о чудовищном акте вандализма, имевшем место на предыдущей неделе. — Это вполне понятно. Буду ждать академических публикаций о ваших находках, — сухо ответил Оскар. — А что там за надпись? В статье говорилось, будто в ней содержится ключ к поискам могилы Александра. Это действительно новость! — Да. К сожалению, надпись сильно пострадала и не вполне читаема. Мы продолжаем работать над ее расшифровкой. — Том многозначительно посмотрел на Викторию, давая понять, что не желает продолжать разговор на эту тему. — Понимаю. Есть успехи? — Оскар не отступал. — Нет, пока нет, — устало ответил Том. — Так как там насчет кольца? Мне не терпится его увидеть. Мы бы с удовольствием задержались у вас подольше, но у нас не так много времени. — Куда же вы торопитесь? — заинтересовался Оскар. — Мы возвращаемся в Рим сегодня вечером, — ответила Виктория. — Ваш пирог действительно потрясающий, — добавила она, кладя в рот последний кусок. Том стрельнул в нее взглядом, и она поняла — к сожалению, слишком поздно, — что сболтнула лишнего. — Сегодня вечером? Вы оба летите в Рим? Но, мистер Карр, вы только что оттуда вернулись. Неудивительно, что у вас будет напряженное окончание недели. — Оскар замолчал на миг, чтобы осмыслить информацию, после чего продолжил: — Я не предполагал, что вас так поджимает время. Простите, что задержал. Надо было сразу сказать. Он в который раз исчез в задней комнате и на сей раз принес оттуда маленькую деревянную коробочку. Усевшись напротив Тома с Викторией, он открыл ее и протянул им. Внутри, на отороченной парчой синей бархатной подкладке лежало золотое кольцо, в которое была вмонтирована сердоликовая гемма с изящно вырезанной головой Александра Великого. — Перстень-печатка Александра Великого, — нарочито торжественно объявил Оскар. — Вы позволите? — Том дрожащими руками достал кольцо и стал внимательно разглядывать резное изображение. — Прекрасная работа, но почему вы думаете, что это печатка Александра Великого? — Ну на ней же вырезано его лицо. — Существует множество перстней с изображением Александра. Например, известно, что император Август пользовался перстнем с его профилем как личной печатью. Думаю, мы не знаем точно, что было изображено на печатке самого Александра, хотя она у него, несомненно, была. Более того, известно, что у него было не одно кольцо с печатками. Существуют упоминания о том, что он взял себе кольцо персидского царя Дария и пользовался им как своей личной печатью, когда речь шла о государственных делах на Востоке. — Том посмотрел на Оскара, но тот ничего не сказал. — Какова его родословная? — спросил Том. — Оно принадлежало Александру Великому, чего же более, — чопорно ответил Оскар. — Я имею в виду — какова его последующая история? Где оно побывало после его смерти? — спросил Том, удивленный надменным ответом. — Древние авторы сообщают, что на смертном одре Александр Великий передал свою печатку Пердикке, — произнес Уильямс с самым серьезным выражением лица. — Это послужило ясным знаком того, что он знает о своей близкой кончине, и намеком на будущую роль Пердикки. Далее никаких свидетельств не существует. Я представляю интересы одного европейца, который унаследовал кольцо от своего отца и который уверен, что оно принадлежало его семье на протяжении нескольких поколений. По выражению лица Карра Оскар понял, что игра окончена, и завершил свою речь на более непринужденной ноте: — Могу сказать, что это кольцо — из старой швейцарской коллекции. — Он озорно подмигнул Виктории. Что бы там ни было, он получил весьма важную информацию, которая позволяла начать действовать. Том подумал было, не вытянуть ли из Оскара еще какие-нибудь сведения о происхождении кольца, но отказался от этой мысли. Теперь он смотрел на дилера другими глазами. Это был представитель «старой гвардии». Такие не меняются. Перед Томом сидел динозавр, причем не какой-нибудь травоядный бронтозавр, а опасный хищник. С ним следовало вести себя очень осторожно. Теперь это стало очевидным. Этот человек пригласил его по какой-то одному ему ведомой причине, и этой причиной было отнюдь не кольцо. — Что ж, мистер Уильямс, вещь прелестная. Я непременно подумаю. Спасибо, что нашли для нас время. А теперь нам действительно пора. Я буду на связи. — С этими словами Том жестом показал Виктории, что визит окончен, и они двинулись за хозяином к выходу. В самый последний момент Оскар взял руку Виктории и, поднеся ее к губам, многозначительно произнес: — До новой встречи. 34 На следующее утро, приземлившись в Риме, Том и Виктория не стали терять времени. Оставив вещи в квартире Виктории, они устремились прямо на площадь Минервы. Стоя у слона с обелиском перед церковью Санта-Мария сопра Минерва, Виктория рассказывала Тому ее историю. — Насколько известно, маленькая христианская базилика впервые была построена на этом месте где-то около восьмисотого года новой эры на развалинах римского храма Минервы. — А сам храм датируется серединой первого века новой эры, — вставил Том. — Церковь была перестроена приблизительно в тысяча двести восьмидесятом году доминиканцами, желавшими иметь в Риме церковь, не уступающую флорентийской Санта-Мария Новелла, построенной, по словам Вазари[58], теми же архитекторами. Нынешний фасад сооружен в пятнадцатом веке, но сохраняет стилевой аскетизм предыдущего, построенного в тринадцатом. А вот интерьер был полностью переделан в готическом стиле в конце девятнадцатого века. Это единственная в Риме церковь подобного типа. Площадь, на которой мы стоим, напротив, в основном сохранилась без изменений с того времени, когда на ней в ходе общегородской реконструкции, предпринятой папой Александром Седьмым, был установлен слон с обелиском.