Павлуня с хрустом включил скорость, гусеницы зазвенели, и опять потянулась следом за трактором черная полоса обманчиво жирной климовской пашни. ОДНА БЕДА НА ДВОИХ Поле стало вычищенным и разглаженным, как праздничная рубаха. От дороги к реке побежали узкие прямые грядки. На видном месте закрасовался яркий щит с новыми обязательствами звена. У кромки поля притулился сарайчик, где хранятся корзинки, лопаты, куда в обеденную жару уходят на отдых бабушки. Здесь стоит стол, табуретка, у стены — топчан, заваленный сеном. На столе поблескивает лаком Мишин транзисторный приемник. Каждое утро Бабкин с удовольствием смотрит на свое поле, замечая, как оно меняется на глазах. Недавно ребята отсеялись, и долго еще от их рук, одежды, от сарайчика терпко и остро пахло морковными семенами. Бабкин в графике над столом, в нужной клеточке, вписал день посева. А сейчас уже побежали ровные, в пять рядочков на каждой грядке, зеленые всходы. Смотреть на них — сердце радуется! Довольный Бабкин замечает, как переменился и Павлуня: у братца на жаре подтянуло щеки, подсохли губы, крепче, взрослее сделалось лицо. Выровнялась и походка Павлуни, распрямились его сутулые плечи, даже в речах появилась законченность. После пахоты ребята пересели с тяжелого гусеничного трактора на легкое самоходное шасси, или, как его ласково называют механизаторы, шассик. Это очень удобная машина: мотор сзади, а впереди — руль да колеса. Поле — у тебя под ногами, все на виду. Бабкин любит шассик за простоту в управлении, за то, что сеялка или культиватор навешиваются не сзади, а прямо перед глазами, шассик не так шумит, как гусеничный дизельный трактор, от него не болит вечером голова и не гудит в ушах после целого дня нелегкой пахоты. Славная машина! Сегодня, намаявшись с утра, Бабкин мирно спит в сторожке. Бабушки ушли на обед домой. Павлуня сидит на шассике и внимательно наблюдает, как осторожно и шустро бегут между грядками передние колесики машины, заметно скошенные книзу, словно кривые ножки степной лошадки. Сиденье высокое, открытое солнцу и ветрам, поэтому Павлуня прикрывает свой слабый затылок широкой соломенной шляпой. Работа идет ладно. Внизу режут сорняки и рыхлят землю быстрые стрельчатые лапки культиватора. Прямо перед Павлуней приделаны круглые бачки с удобрениями. Парень сидит за этими железными барабанами лихо, как ударник в джазе, только в руках у него вместо палочек — руль, а на бронзовых плечах — линялая майка. По душе Павлуне и ровный бег шассика, и рокот мотора. Павлуня покатил мимо хранилища, из черных дверей которого девчата и парни вытаскивали наверх остатки прошлогодней сопревшей капусты. Девчата были свои, совхозные, привыкшие к деревенской работе, а парни хоть и заводские шефы, но тоже старались не отставать от них. Они работали дружно, шумно и весело. Павлуня, проезжая, смотрел косо. Он твердо убежден, что заводское начальство не пошлет в совхоз нужных себе людей, а отдаст самых негодных да ленивых. Ишь как гогочут! Небось поддали. Шассик уже пробежал было мимо хранилища, но тут Павлуня, повернув ненароком голову, так резко тормознул, что шляпа едва не слетела с его головы. Он увидел за стеной, в тени хранилища, механика и Татьяну. Павлуня открыл рот: они стояли, ничего не замечая вокруг, и, как показалось братцу, играли в «ладушки». Механик все норовил взять девушку за руку, она, смеясь, отдергивала ладонь. Оба так увлеклись игрой, что не заметили Павлуню: он подступал боком, нагнув голову, ноги в коленях у него не гнулись, словно в них воткнули по стальному пруту. Смешной вид он имел в своей соломенной шляпе с отгрызенными краями, тощий да ушастый. Девушка прыснула в ладонь. — Чего надо? — спросил механик, недовольный тем, что помешали его игре. — Что скажешь? Павлуня, склонив голову набок, молчал и краснел. Механик повернул его и слегка наддал коленкой под зад. — Не нужно, — тихо попросила Чижик, — он и так уйдет. Павлуня посмотрел в ее глаза, полные жалостливой насмешки над ним, и ноги его дрогнули. Стальные прутья вытянули из них, они подогнулись. Сердце Павлуни размякло. Механик вздохнул: — Утрись! Нос у Павлуни был давно сухой, но он послушно мазнул по нему рукавом. Чижик смотрела на него, как смотрят на щенка в грязной луже: и вытащить бы, да испачкаешься. Все поплыло у Павлуни перед глазами. Не помня себя, он забормотал, норовя почему-то схватить механика за пуговицу: — Постой… Нет, ты постой… ты зачем это?.. — Уйди отсюда, Павлуня! — испуганно попросила его Чижик, но было уже поздно: механик, вырываясь из цепких рук Павлуни, ненароком толкнул его прямо в кучу прелой капусты. Обрадованные, захохотали девчонки и шефы. — Космонавт! — крикнул кто-то. — А ну еще, теткин сын! Чижик помогла Павлуне подняться, не глядя сунула в руку слетевшую шляпу, Павлуня машинально надел ее и побрел к шассику. В сторожке затрещал будильник, и Бабкин проснулся. Он вышел на край поля и увидел странно ковыляющий по дороге шассик. Машина остановилась возле сарайчика, на землю мешком сполз Павлуня. Он был бледнее, чем всегда, и носастее обычного. — Что с тобой, Пашка? Братец заглянул в глаза Бабкина, услыхал его встревоженный голос, и ему до смерти захотелось пожаловаться. — Да-а, — плаксиво протянул Павлуня. — Там — Чижик и этот, механик. Стоят и за ручки ухватились… как ма-аленькие. Павлуня замолчал: в глазах Бабкина промелькнула какая-то суетливость. — За ручки? — тихо спросил он. И Павлуня вдруг ясно понял, что оба они страдают одной окаянной болезнью, от которой нет лекарства. Ему стало почему-то немного полегче, словно Бабкин взвалил на себя часть нелегкого груза. — Ладно, — пробормотал Павлуня, поднимаясь и отряхиваясь. — Теперь твоя очередь. Павлуня побрел к домику-сарайчику, а Бабкин поспешно взобрался на шассик, помчался в сторону хранилища. Здесь было пусто, остались только корзинки да прелые запахи. Заводские шефы, закончив работу, шли к понтонному мосту, совхозные девчонки, хоть им и не по пути, тоже тащились вместе с ними к переправе. За хранилищем послышался смех. Бабкин, так же деревянно, как и Павлуня, пошел на него. Солнце садилось, от стены падала густая тень. В тени было не так совестно, поэтому Чижик уже не отдергивала руку. — Корзинки убрать нужно, — вспугивая их, сказал Бабкин. — Ну и убери, — насмешливо отвечала Чижик. — Во-во! — подхватил механик. — Убери, теткин племянник! Бабкин молча схватил его за шиворот, раздался треск материи, механик побледнел. — Да что ты! — с досадой сказала девушка, с трудом отводя от механика закостеневшую руку Бабкина. — Не надо! — Надо! — нагнул голову Бабкин. — Пашка по тебе сохнет. Следом ходит. — Ну и пусть ходит! — в запальчивости выкрикнула девушка. — Ничего он не вы́ходит! Понял? Бабкин засопел. В эту самую минуту механик, видно со страху, залепил ему совершенно неожиданно такого леща, что Бабкин едва устоял на ногах. — Гриша! — испуганно вскрикнула девушка, и этот испуг окончательно добил Бабкина. — Вот как получается, — пробормотал он, не повышая голоса и не глядя на механика. — Лупят Мишу, а страх за Гришу. Бледная Чижик на миг замерла. Механик за ее спиной выкрикивал: — Понял, да? Понял?! Еще полезешь — хуже будет! — Понял он, все понял, — успокаивала его Чижик. Она быстро вывела механика на дорогу. — Иди домой, поздно. Механик, часто оглядываясь, припустился догонять своих. Девушка посмотрела на Бабкина. — До свидания, — сказала она тихо и, чуть помедлив, добавила: — Не сердись… «Эх ты, не видишь!» — вздохнул про себя Бабкин, но виду не подал, только слегка улыбнулся сверху. — Хочешь, подвезу? — спросил он. — Нет, пожалуй, — ответила девушка. — Я уж так добегу. Она мягко покатилась к совхозу. Бабкин, проводив ее глазами, поехал к себе. Он ни разу не посмотрел в ту сторону, где возле моста одиноко маячила черная фигура механика. Тот издали оборонял Татьяну от Бабкина. В этот вечер Павлуня долго сидел на скамеечке возле своего дома. Давно погасли окна в совхозе. С ночной смены пришла тетка. Она наклонилась над сыном и удивленно спросила: — Господи! Уж не провожался ли?! — А что, разве нельзя? — прошептал Павлуня. Тетка хмыкнула, села рядышком и толкнула его могучим локтем под тонкое ребро: — Чья девка-то? — Чижик, — вздохнул Павлуня. Тетка заколыхалась. Потом, вытирая глаза, протянула: — Вы-ыбрал то-олстую… Да куда тебе такая! — Не выбирал я, — строго ответил Павлуня. — Разве ее выбирают? Она нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь… Тетка хохотала долго, со вкусом, на всю тихую улицу. Павлуня печально смотрел в ее широкий рот… Когда Бабкин ввалился во двор к старухе, она уже ждала его. Стол был накрыт под яблоней. Но Бабкин не пошел к столу, а сел посреди двора на колоду. Жучка радостно повизгивала у пыльного сапога. Лешачиха повела глазищами. — Где болит? — Тут, — постучал себя Бабкин по сердцу.