— Не верят они… — Кто не верит? — Люди… — Да говори ты толком! Аверин, взглянув на часы, кратко сказал: — Ладно! Поехали! В пути потолкуем! Павлуня с Женькой, переглянувшись, вышли на улицу и остановились в нерешительности у черной легковой машины. Василий Сергеевич сказал: — Поехали с нами к Трофиму! Смелый Женька первым нырнул в теплую легковушку, уселся в своем ватнике на заднее сиденье, на ковер. Шофер покосился на него в зеркальце, но ничего не сказал. Вместе с ребятами сел Боря Байбара, а Василий Сергеевич втиснулся рядом с водителем. — Трогай! Машина рванулась, мягко понеслась, чуть покачиваясь. Аверин повернулся к парням, устроился поудобнее и спросил: — Ну, в чем там у вас дело? Женька опять пихнул Павлуню. Тот набрал полную грудь воздуха, передохнул и начал обдумывать самую важную, авангардную фразу. С начальством нужно было толковать неторопливо, с достоинством, и Павлуня начал так: — Дело было в субботу, одиннадцатого числа… Я шел и увидел на автобусной остановке Вику с ее ребятами… Он посмотрел на Женьку, тот кивнул: так. И парень повел свой просторный рассказ с самого-самого начала, не упуская мелочей. Василий Сергеевич и Боря Байбара слушали чутко, не торопили — благо до Москвы было целых два часа пути. Когда легковушка вырвалась наконец из толчеи на быструю кольцевую дорогу и понеслась, шурша шинами, и ветер стал лихо посвистывать навстречу, Павлуня на медленной телеге наконец-то подкултыхал к краю своего повествования: — …Мы подбежали и увидели Модю, без шапки и белого… «Точно», — кивал Женька. Павлунин рассказ ему понравился, правда, не хватало в нем ярких, сочных красок. С кольцевой трассы свернули они в тесные улочки старой Москвы, и тут Павлуня закончил совсем: — …Подошел Иван и увидел меня, и велел писать объяснительную, а писать мне нечего — я не виноват совсем. Павлуня замолчал, кротко глядя перед собой. Василий Сергеевич обратился к комсоргу: — Что скажешь, комсомол? Боря засверкал черными глазами: — Не виноват Пашка! Это точно, не виноват! Ручаюсь! А вот кто лошадь проспал — разобраться нужно! Василий Сергеевич мрачно пообещал: — Я разберусь — перья полетят! И, если тут Пузырь замешан — задавлю! Хватит мне с ним носиться! — Жалко Варвару, — перевел разговор Боря Байбара. — И что Трофиму скажем?.. — Не до нее теперь Трофиму, — пробормотал Аверин и отвернулся. ЗАВЕЩАНИЕ Машина остановилась возле старинного желтого особняка, окруженного чугунной оградой. За ней видны деревья, дорожки, скамейки. По дорожкам прогуливались люди в теплых халатах и теплых тапочках. Женька прочел вслух: — «Клиника», — и поскучнел: не выносил парень белого больничного цвета и острого больничного запаха. В просторной приемной, куда они вошли, этого цвета и запаха было хоть отбавляй. Белый потолок глядел на белые стены, мелькали белые халаты, у белого телефона сидела белоснежная женщина и возмущенно смотрела на ватники механизаторов. Перед нею на столе, в стакане, кровянели три гвоздички, притягивали взор. — Снять немедленно! — приказала она парням. Павлуня с Женькой, скинув телогрейки, повесили их подальше от прочих шуб и шинелей. Последовал новый приказ: — Ноги! Оробевшие парни выполнили его с тщательностью и только после этого получили наглаженные халаты, а ноги, в носках, сунули в старые больничные тапочки. В такой же наряд оделись Василий Сергеевич и Боря Байбара. Зашлепали, скользя по плитам, к столу. Женщина спросила фамилию больного и сказала: — Подождите, у него посетитель. Они встали к окну и скучали возле него долго, пока за их спиной не послышался знакомый голос Марьи Ивановны: — Такие блинчики не ест! А на одних компотах долго ли протянешь? Совхозные оглянулись. Павлунина мать с большой хозяйственной сумкой, набитой по самую завязку, медленно брела от приемного стола к раздевалке, ничего вокруг себя не замечая и удрученно покачивая головой. — Ой! — Женька нацелился было за ней. Но Василий Сергеевич осадил его железной рукой: — Стоп! Марья Ивановна надела свое длинное, немодное пальто, вышла. Женька помахал ей в окошко — не заметила. Они прошли в длинный коридор, у стен которого стояли пальмы в кадках, а под пальмами — кресла и холодные кожаные диванчики. На них сидели больные и посетители. Совхозные тоже выбрали себе местечко возле окна, уселись, глядя в ожидании на широкую лестницу, покрытую дорожкой. Вот на лестнице появился человек в синем больничном халате. Он был тощий, бледный, с клочками седых волос на висках, на одной ноге — большой шлепанец, другая постукивала по полу. Совхозные поднялись ему навстречу. Человек, улыбаясь, приближался. — Здравствуйте, Трофим Иванович, — сказал Аверин. Женька при виде такого Трофима скривился от жалости, Павлуня не показал испуга, поздоровался. Рука у больного осталась такой же крепкой, как раньше, только была холодной и сухой. Трофим сказал: — Как же я вам рад, мужики! Тошно без дела! Ну, выкладывайте новости. Голос у него был такой же широкий, как и раньше, и Женька недоумевал, как этот большой голосище помещается в костистой, узкой груди. — Сперва харчи, разговоры потом, — весело сказал Василий Сергеевич, вытаскивая из сумки апельсины, яблоки да компоты. — Это — от дирекции. — А это — от комсомола! — Боря Байбара раскрыл портфель и тоже принялся вытягивать из него яблоки и апельсины. Женька с Павлуней переглянулись. У одного в карманах водились только семечки да хлебные крошки, у другого там плакала горькая пустота. — Жареные, — сказал Павлуня. Стесняясь и краснея, он выгреб из кармана семечки и высыпал их на газету. Трофим, казалось, обрадовался подарку. — Спасибо, — улыбался он, пересыпая семечки с ладони на ладон. — Наши? — Наши, — осторожно ответил Павлуня. — Климовские. Боря Байбара незаметно подпихнул его под бок. Павлуня испуганно замолчал.