Когда немного оправилась и побрела в клинику, ей сказали, что больной Шевчук неделю назад умер. — Не к добру пожар приснился, — пробормотала Марья Ивановна, выходя в скверик. Она присела на скамейку, но долго сидеть на одном месте не привыкла — нужно было что-то делать. И ей так захотелось домой, к Пашке, что она, вскочив, поспешила на вокзал за билетом. «А гостинцы?» — подумала мать и, расталкивая народ плечом, бросилась в ближние магазины, часто останавливаясь и потея от слабости. Долго толкалась у прилавков, стояла в недоумении около витрин и, вконец измочаленная, уселась возле какого-то универмага, сделав тут неожиданное открытие для себя: она совсем позабыла, что любит сын. Рассеянно смотрела Марья Ивановна на людей, выходивших с покупками, и лоб ее избороздили морщины глубокой задумчивости. Вскочив, кинулась опять в бега. Мелькали перед ее глазами мотоциклы и ружья, зайцы и матрешки, духи, пудра, шоколад. Она влетала в магазины, пахнущие кожей и клеем, рыбой и колбасой, хлебом и апельсинами. А когда до электрички оставалось минут двадцать, Марья Ивановна едва успела забежать за чемоданом и уже на вокзале, в буфете, поспешно напихала в него яблок, да ирисок, да еще две большие банки салаки: пускай Пашка сам выберет себе по вкусу сладкое либо соленое. В электричке Марья Ивановна с нетерпением считала остановки, а в автобус успела первой. Уселась к окну и принялась жадно разглядывать родные места. Чем ближе подъезжала к совхозу, тем белее казался ей снег, синее небо, милее голые тополя на обочине. «А он ничего больше не увидит», — подумала Марья Ивановна и вдруг так сильно забеспокоилась о Пашке, что вскочила, начала проталкиваться к выходу, волоча за собой чемодан с гостинцами. Когда проехали арку с названием совхоза, ее крепкое сердце гулко заколотилось. А когда Марья Ивановна вылезла из автобуса, сильные ноги ослабли: она увидела сына. МАТЬ И СЫН Павлуня стоял перед ней, такой же тощий и нескладный. — Здравствуй, что ли, — хрипловато сказала она. Павлуня пошел к матери, чуть светясь улыбкой. Она торопливо чмокнула сына в щеку. — Я тебе гостинцев везу! Пошли! Павлуня поднял чемодан, смущенно засмеялся: — Приехала… Марья Ивановна вздохнула глубоко, до боли в груди: — Приехала, Пашка! Как тут у нас? Она шагала и вертела головой, оглядываясь, словно не была тут десять лет и все позабыла, а теперь вспоминала, где клуб, а где школа. Прогромыхала мимо машина с камнем. — Чего это Васька мудрит? — кивнула мать. — Это не он, это Громов, — пояснил Павлуня. — Дорогу новую. — Через мой огород? — Не-е! Цел твой огород. Мы дорогу дальше пустили, другим переулком. — «Мы»! — хмыкнула Марья Ивановна. — Мы! — повторил Павлуня без улыбки. — Наши то есть. Она внимательно на него поглядела. — Пошли скорей, — сказала торопливо. Сама все убыстряла шаг до самой калитки, а перед тем, как отворить ее, остановилась в нерешительности. «Эх, была не была!» Толкнула калитку, вошла, осмотрелась. Уезжая, она оставила тесный двор с сараем и бочкой. Сарай был тогда на подпорках, крыша его провисла, как спина старой клячи. Сейчас Марья Ивановна увидала такой же двор, с бочкой, тот же сарай, с подпорками. Кое-где, правда, белели на стене сарая свежие заплатки. — Ты латал? — Я. — И видно. А это что? — Марья Ивановна указала на забинтованную старую яблоню, искалеченную веселыми близнецами. — Это так, — уклончиво ответил сын. — Пошли домой. Но Марья Ивановна сперва приблизилась к двери сарая, с опаской отвела задвижку, заглянула. На нее заплывшими глазками посмотрел такой взматеревший боров, что она радостно удивилась: — Это за три недели так отлопался? — Аппетит хороший, — ответил Павлуня, закрывая дверь, в которую рванулся было к хозяину зверина. Марья Ивановна поднялась на крыльцо, взглянула на свое солнышко и, вздохнув, ступила на порог. В горнице прямо на полу сидел Женька, перебирая фотографии. Увидев хозяйку, не встал, только поднял остренькую мордочку. — Здравствуй! — сказала ему Марья Ивановна. — Конфеты будешь? Скинув пальто, она быстро вывалила из чемодана конфеты, яблоки и салаку в банках. Парни молча смотрели. — Готовьтесь ужинать! — приказала Марья Ивановна и ушла переодеваться. Только нацепив опять свой домашний халат и напялив дырявые шлепанцы, она совсем почувствовала себя дома. Походила с чувством по комнатам, поглядела с ласковостью на любимую часовую машину и села уверенно к столу: — Ну, как тут у вас? Марья Ивановна ожидала долгого, с подробностями рассказа о том, как жили без нее в совхозе и как схоронили Трофима. Но парни молчали. Тогда Марья Ивановна сказала сама: — Умер ведь… — Умер, — эхом отозвался Женька. — И фотку никак не найдут. На памятник. Марья Ивановна наклонилась над раскиданными снимками, загребла несколько штук. — Мраморный? — спросила она про памятник. — Мраморный, — ответил Женька. — А снимка, говоришь, нету? Она пошла к себе в комнату и пробыла там долго — парни успели и яблок попробовать и конфет отведать. Слышно было, как Марья Ивановна открывала шкаф, шуршала. Наконец появилась с большим черным пакетом в руках. — Тут, может, чего есть, — пробормотала она, выкладывая из пакета снимки. Женька схватил было их и разочарованно скривил рот: такие видели они и в клубе, и в комитете комсомола, и в парткоме. Только на тех фотографиях Трофим везде был в народе, стоял сбоку, вдали. А здесь народа не видно, старый солдат остался в каком-то странном одиночестве: Марья Ивановна без лишних раздумий обкромсала лишнее. Женька с досадой отодвинул снимки: — Опять ничего путного! — Потише хватай! — Марья Ивановна убрала снимки обратно в пакет. Павлуня пристально посмотрел на мать: — А еще? — Нету! — сердито ответила она. Но сын донимал ее тихим взором, и она, сдаваясь, жалобно проговорила: — Да последний ведь! Жалко. — Нужно, — сказал Павлуня, разводя руками. Что-то пробормотав, она скрылась у себя, но на этот раз вернулась тут же, неся в руке книгу, уже знакомую сыну. Женька же, увидев Пашкину мать вдвоем с книгой, да еще с такой толстой, открыл рот. Марья Ивановна привычно разломила ее мощными пальцами, вытащила из середки прекрасную фотографию Трофима — глянцевую, четкую, большую, которую когда-то стащила в клубе с доски Почета. — Ого! — протянул Женька быструю руку. Но Марья Ивановна отодвинула снимок подальше: — Куда пальцами! Пятна будут! На губах Женьки давно трепыхался один вопрос. Раньше парень сразу выложил бы его, чтобы не мучиться, но теперь, когда научился немного думать, он спросил не вдруг, а через длинные минуты, глядя не прямо, а в сторону: — И давно это у вас?