Березовое, деревня графа Курбатова, находилась в трех часах езды от Москвы и стояла на самом берегу Истры. Возможно, ближе к лету это место и становилось живописным, но сейчас, в марте, взору открывались только голые черные деревья (березы, как ни странно) да сугробы по пояс. Снега даже на самой проселочной дороге было достаточно, впору ехать на санях. Сам дом был деревянным, низеньким и не в пример скромнее, нежели городской особняк графа. – Одно слово – дача, – развел руками Курбатов, как будто извиняясь перед Полесовыми, которые, судя по всему, здесь еще не бывали. – Я на лето всегда стараюсь в имение под Воронежем выехать, а пока в городе, хоть на пару деньков сюда выбираюсь, когда очень уж от людей устаю. Я взглянула на графа с удивлением: он и так жил сычом в своем особняке, почти не посещая гостей и никого не принимая, но, оказывается, все равно уставал от людей. Занятно. – А здесь мне рады, – продолжал Афанасий Никитич, – комнаты всегда прибраны – будто меня и ждут. Алекса сюда обычно и калачом не заманишь, а я Березовое люблю… воздух-то здесь какой, Еленочка! И они одновременно вдохнули полной грудью с блаженными улыбками на лицах. – Навозом пахнет… – тоже вдохнул Алекс и поморщился. – Предлагаю пройти в дом. Надеюсь, там хоть немного чище. – А когда мы поедем на стрельбище? – Мари таки не забыла об официальной причине поездки. – Может быть, сначала постреляем, а потом уже все эти les promenades et conversations?[31] – Вам следует зайти в дом, чтобы хотя бы одеться теплее, Мари, – заметила я, – сегодня ветрено. – Да, Мари, и не забудьте надеть перчатки! – с усмешкой добавил Алекс. – Я уже говорила вам, что я не белоручка! – вспыхнула моя воспитанница, а тот только рассмеялся. * * * Комнат в доме было немного, так что нам с Мари отвели одну спальню – и я, и она были несказанно «рады» такому соседству, что и говорить. Перед выходом я тщательно осмотрела себя в зеркале и с неудовольствием подумала, если бы знала, что здесь будет Ильицкий, то сделала бы утром более интересную прическу. За неимением же прически я воспользовалась духами – своей любимой сиренью, – накинула поверх дорожного костюма модную жакетку, отороченную мехом куницы, и решила, что выгляжу недурно. После чего поскорее покинула комнату, не ответив на ехидное замечание Мари, что мы едем на стрельбище, а не на званый ужин… Коридоры и единственная гостиная были безлюдны – все понимали, что няня еще долго будет собирать детей, так что не торопились. А я прохаживалась по пустующему дому, ненавязчиво заглядывая за приоткрытые двери, и, возможно, в глубине души надеялась, что увижу Ильицкого. Кстати, когда я тет-a-тет поинтересовалась у графа, пригласил ли он вместе с Ильицким профессора Якимова, тот дал понять, что и Ильицкого-то не приглашал и предположил, что это сделал Алекс. А когда я задала точно такой же вопрос Алексу, он, чуть поморщившись, ответил, что почти и не общался с Евгением, а пригласил его, очевидно, граф Курбатов… Очаровательно, он явился сюда без приглашения! Наглость Ильицкого, как всегда, не имела границ! Хотя я не могла не признать его ловкости: и Алекс, и граф слишком широки душой, как и вся русская аристократия, чтобы даже наедине обсуждать, кого они приглашали, а кого нет. А ежели обман и раскроется случайно, все равно сказать об этом вслух они не посмеют. Вот только зачем это Евгению? И как он решился оставить своего подопечного профессора? Мне так хотелось поверить, что он пошел на этот риск – быть уличенным в обмане, – чтобы лишний раз увидеться со мной… Но, кажется, это было бы слишком безрассудно даже для него. Впрочем, сколько я ни прохаживалась по дому, Ильицкого так и не нашла, чтобы задать ему эти вопросы. И надо сказать, чувствовала в связи с этим досаду. * * * Могу поклясться на Священном Писании, что в библиотеку я вошла с самой невинной целью: найти интересную книгу. Чтобы было чем скоротать время, покуда Мари развлекается стрельбою. Однако когда увидела ведущую из библиотеки еще одну дверь, запертую, – видимо, это был кабинет графа – и тем более когда услышала чем-то возмущенный голос Афанасия Никитича из-за той двери… не прислушаться я просто не могла. – Не понимаю, Алекс, зачем тебе вздумалось жениться на этой Волошиной? – излишне раздраженно вопрошал граф у внука. – С чего вдруг?! Конечно, она мм… весьма хорошенькая барышня, неглупа, и, разумеется, ее отец не поскупится на приданое, но… – Вот! – Алекс, кажется, забавлялся гневом деда. – Приданое! В нем-то все и дело. Вашим наследником, уважаемый дедушка, является мой глубокоуважаемый папенька, а мне ведь нужно на что-то существовать до тех пор, покуда он не скончается и не оставит все мне! Ценные бумаги общей стоимостью на тридцать тысяч и поместье под Ярославлем, знаете ли, на дороге не валяются. Кроме того, тестя с такими связями, как генерал Волошин, еще поискать надо. Граф ответил не сразу, и голос его я даже сперва не узнала – настолько он был холоден: – И не поспоришь с тобою… – А со мной не надо спорить, дедушка! – Алекс уже откровенно смеялся. – Дайте мне ваше благословение – и довольно! Вы так волнуетесь, право слово, будто это величайший шаг в моей жизни. А женитьба в наше время – это лишь формальность, я даже жить с ней под одной крышей не обязан. – Если у тебя в день помолвки уже такие мысли, то я боюсь представить, что станет дальше… – отозвался граф. И вдруг в повисшем тяжелом молчании спросил бодро: – А ты не подумал о Мари Полесовой? Я все же надеялся, что за вашей дружбой стоит нечто большее. И уверен, что не я один так думал. – Вы шутите, дедушка? – Алекс хмыкнул столь небрежно, что у меня зачесалась ладонь дать ему пощечину. – Мари – глупый вздорный ребенок, и только… – Она не ребенок! – снова повысил голос Курбатов, и чувствовалось, что с каждым словом он закипает все больше. – Она девушка из хорошей семьи! А ты не можешь не понимать, что, проводя с ней столько времени, компрометируешь и ее, и Полесовых! – Я ничего ей не обещал! – веско заметил Алекс. – Да и вы сами видели, что Мари ничуть не смутила новость о моей женитьбе. Ей все равно! Лишний повод показать, какая-де она умная и прозорливая! Глупая, глупая девчонка! А что до компрометации Полесовых… – Алекс опять хмыкнул, – уж не вам меня в чем-то упрекать, дедушка, поскольку вашу нежную дружбу с мадам Полесовой не обсуждают только немые… – Замолчи! – Самодовольный голос Алекса оборвал звонкий удар – кажется, свою пощечину графский внук все-таки получил. – Щенок! Я стояла под дверью, боясь шевельнуться или вздохнуть, и не узнавала ни Алекса, ни тем более графа Курбатова. Всегда мягкий, тихий, деликатный… Я представить не могла, что Курбатов мог так взбеситься. Еще и ударил внука. Тотчас после удара я услышала тяжелые графские шаги у самой двери и, спохватившись, бросилась вон из библиотеки. Все еще волнуясь, преодолела короткий коридор и укрылась за углом. Но и здесь, прижавшись спиною к стене, слышала, как граф, будто догадываясь о чем-то, покинул библиотеку и приблизился. А потом вышел из-за угла и встал прямо передо мной. – Афанасий Никитич! – бодро воскликнула я, сделав вид, что только что вышла в этот коридор из холла. – Мне сказали, что сани для поездки готовы… вы не знаете, мальчиков уже собрали? – кажется, мне удалось говорить самым обыденным тоном. – Да, кажется, мальчики готовы, Лидочка, – не менее обыденно отозвался Курбатов. – Холодновато сегодня на улице, да? Когда я стояла под дверью кабинета, мне казалось, что граф в бешенстве, на грани нервного срыва, но сейчас… Курбатов выглядел совершенно спокойным. Будто это не он только что в истерике ударил внука. Зато его взгляд был куда пронзительнее, чем обычно, – словно он спрашивал меня не о погоде, а вел допрос. – Да, прохладно, – беспечно улыбнулась я. В коридор в этот момент вылетел Алекс Курбатов – с пылающей щекой. Впрочем, увидев меня, он тотчас широко улыбнулся: – О, Лиди, вы очаровательны! Пойду справлюсь, готовы ли сани. И, прежде чем я успела ответить хоть что-то, умчался. Граф же вовсе не обратил на внука внимания, а глядел на меня. – Дивные у вас сегодня духи, Лидочка, – произнес он, когда внук скрылся за дверями, и улыбнулся мечтательно: – Сирень. Charmingly![32] Мне очень нравится. Он поклонился и тоже направился к дверям. И только тут я поняла, как сильно прокололась… * * * Граф не мог не уловить шлейфа моих духов, оставшегося в библиотеке, и, разумеется, понял, что я слышала хотя бы часть разговора. Если бы он спросил меня об этом, я ответила бы, что лишь заходила взять книгу – и это даже не было бы обманом… но он ничего не спрашивал. Только смотрел на меня так, что мне становилось не по себе. А еще Курбатов так вовремя отдал сюртук в чистку. Причем он, кажется, не обливал его ничем, как тот же Стенин. И в ночь перед собственной смертью Балдинский заезжал в дом именно к нему, а не к кому-то другому. И револьвер исчез из фортепиано в тот вечер, когда Курбатов находился в той гостиной. Снова совпадения? Я уже решила для себя, что Сорокиным был убитый Балдинский, но сейчас снова сомневалась. Граф вел себя странно. Выходит, он лишь выдавал себя за мягкого, покладистого человека? Или Алекс просто вывел его из себя, уронив тень на обожаемую графом Елену Сергеевну? Но тогда вопрос – отчего Курбатов так опекает Полесову? Неужели правда любовь? Или отцовские чувства… Мне показалось, что в этой ситуации Курбатов был, скорее, на стороне Полесовой и Мари, чем на стороне внука. Как будто они ему ближе, чем Алекс. Или он на стороне Мари потому лишь, что Алекс действительно обошелся с моей воспитанницей дурно, подло, а граф повел себя так, как должен был повести мужчина и дворянин. Но отчего-то мне в это верилось с трудом… Может быть, оттого, что за время, пока я работала у Полесовых, я столь редко видела проявление этого мужского поведения, что перестала верить вообще в его существование. А может, оттого, что я вовсе перестала замечать в людях хорошее. Да и рассуждаю чаще как гувернантка Лидочка, не вполне разделяя уже, где кончаются ее мысли и начинаются мои собственные. Будто я и впрямь стала ею. * * * – Насколько затянется моя работа, Платон Алексеевич? – спросила как-то я незадолго до отъезда в Москву. – Месяц, два… год? Я не смогу изображать из себя эту гувернантку долго. Я плохая актриса, вы же сами говорите, что все мои мысли написаны у меня на лице. – Значит, тебе нужно изменить образ мыслей, девочка, – ответил дядя, помолчав. – И ты в корне не права: тебе не нужно будет никого изображать. Раз уж мы заговорили об актерах, то чем, по-твоему, хороший актер отличается от плохого? – Не знаю… – нахмурилась я, потому что рассуждать мне уже не хотелось – я слишком устала от инструкций дядюшки в тот день, – хорошему веришь, а плохому нет. Дядя кивнул: – Это потому, что плохой играет роль, а хороший сам становится своим персонажем. Пусть ненадолго, пока не смоет грим, но он живет его жизнью, он думает, как его герой, он знает все его самые сокровенные тайны, и он с гениальной точностью может предсказать его поведение в любой ситуации. Даже если по сценарию герой в эту ситуацию никогда не попадет. Придумай себе эту гувернантку, Лиди, – у тебя ведь богатая фантазия? – дядя улыбнулся. – Придумай ее и будь ею. Не нужно ее изображать. На тот момент мы с дядей уже набросали примерный портрет и легенду Лидочки, но эта гувернантка так отличалась от меня и имела столь неприятные мне черты характера, что у меня совершенно искренне вырвалось: – Но я не хочу ею быть! – Надо, – не моргнув, отозвался дядя. – Я не смогу ею быть… – тихо и убежденно сказала я, отвернув лицо. – Сможешь. Дядя похлопал меня по плечу и вышел из комнаты.