Часть 44 из 113 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Для тех, кто никогда не расходился дальше разных концов одной деревни, расстояние весьма приличное.
– Если вот этот, – дёрнул Людо затылком в ту сторону, где скрылся Тесий, – отпустил, значит, ничего с тобой не случится. А не вернёшься, я где угодно найду и приведу назад.
Я фыркнула, но на душе потеплело.
– Подержи младенца, – попросила я, встряхнув руку от крошек.
– Это ещё зачем? – брезгливо отодвинулся Людо.
– Чтоб я обувь переодела.
– Нет уж, поступим наоборот. А это держи сама.
– Вообще-то «это» зовут Зои.
– Да хоть Праматерью, – возразил он, опустившись на одно колено, и стянул с меня туфли, в которых ощущался каждый камешек, – я её в руки не возьму. Мне было пять, когда отец впервые со мной заговорил, а с тобой и того позже. И это правильно, дети – забота женщины. А чужие ублюдки и подавно.
– Да, наверное, это правильно, – рассеянно отозвалась я, притопнув, чтобы утеплённый башмак сел плотнее, и подставила вторую ногу.
Брат удивлённо вскинул глаза.
– Наверное?
Послышавшийся наверху шум и голоса подсказали, что сюда вот-вот спустятся остальные участники похода. Людо оглянулся по сторонам, вытащил из-за голенища нож и задрал мне подол.
– Что ты делаешь?!
– Уверенность уверенностью, а осторожность никогда не повредит, – сообщил он, привязывая мне короткий клинок повыше колена и серьёзно взглянул в лицо. – Ты просто едешь с ними, смотришь во все глаза и не спишь во время разговоров. Всё. Никаких глупостей. Поняла?
– Да поняла я, поняла, – нервно отозвалась я, – подол опусти.
Он оправил платье и выпрямился как раз в тот момент, когда на лестнице показались рыцари во главе с Бодуэном. Поднявшаяся со скрипом решётка пропустила ладью. Я встала, бережно придерживая Зои и чувствуя себя во всех смыслах на перепутье. С одной стороны приближались мужчины, с другой – лодка, а я стояла посередине, держа в руках чужую жизнь и не зная, что принесёт сегодняшний день: очередную ложную надежду или долгожданное избавление.
23
Когда мы уже отчаливали, на лестнице мелькнула тень, оттолкнулась от последней ступени, пронеслась по воздуху рыжей кометой и приземлилась в ладье на все четыре лапы.
– Он поедет со мной, – вздёрнула я подбородок, готовясь отстаивать питомца, но никто из мужчин и не подумал возражать.
Хруст пристроился рядом, положив мордочку мне на колени, и только уши поворачивались миниатюрными мохнатыми парусами. От его негромкого урчания на душе стало уютнее, как и от сопения Зои. Я склонила голову к плечу, изучая пухлощёкое лицо с оттопыренной губой: а заботиться о детях в принципе не так уж трудно. Особенно когда они спят.
Водная часть пути, самая короткая, прошла незаметно: я рассматривала надувающееся от ветра полотно, пестревшее искусно вышитыми сценами из истории, и слушала плеск вёсел.
Едва судно подошло к берегу, колокол вдали надтреснуто возвестил третий час[54].
В сосновой рощице нас ждали четыре лошади: для Бодуэна, Пэтра, ещё одна вьючная и четвёртая – жемчужно-кремовая кобылка для Альбрехта и нас с Зои. При виде сиденья с низкой спинкой, ухватом для правой руки и дощечкой для ног, пристёгнутого сзади кожаными ремнями к седлу Альбрехта, к горлу подскочил недавний пирог: трястись боком несколько часов, ещё и с младенцем на руках – за кого они меня принимают?![55] Я до последнего надеялась на что-то вроде повозки…
Альбрехт заметил мой взгляд и осторожно забрал Зои, умело пристроив её головку на сгиб локтя.
– Не волнуйтесь, леди, у Игруньи лёгкая нога и ровный ход. Как начнёте уставать, дайте знать, будем делать привалы.
От спокойного почти ласкового, насколько это возможно у такого старого прокалённого рыцаря, тона стало чуточку легче. Подошедший Пэтр предложил подсадить меня.
– У вас там всё в порядке? – позвал Бодуэн.
Он уже гарцевал верхом с внушающей зависть непринуждённостью. Серый в яблоках конь горячился и прядал ушами, словно мечтал лишь об одном: понести всадника наперегонки с ветром.
– Все путём, Ваше Высочество, – откликнулся Альбрехт. – Только вот оно что: давайте-ка я младенца возьму, а леди пусть сзади спокойно едет.
– Что за вздор! Зачем мы её тогда взяли? Ничего с ней не случится, леди Лорелея крепче, чем кажется. Ноша ей по плечу.
Я ответила злым взглядом, решительно поставила ногу в стремя, ухватилась за луку седла и, сцепив зубы, вскарабкалась на сиденье. Выпрямившись, высокомерно посмотрела на Бодуэна, и он отвесил шутливый поклон, признавая победу.
– Дайте мне Зои, Альбрехт, – спокойно сказала я, протягивая руки. – Никакая сила на свете не заставит меня выронить её.
Он, поколебавшись, передал девочку, потом подтянул ремни, закрепив мою подставку для ног на нужной высоте, и с десятилетиями отточенной сноровкой устроился впереди. Игрунья снялась с места, слегка качнув сиденье, и я судорожно обхватила мужчину за пояс.
Первые мили две было особенно тяжко. Левой рукой я цеплялась за Альбрехта, а правой держала на коленях Зои, боясь и уронить, и сдавить слишком сильно. Пэтр пристроился неподалёку для подстраховки, но мне всё равно рисовались жуткие картины короткого полёта и оглушающего падения под копыта лошади.
Чтобы отвлечься, я принялась рассматривать проносящиеся мимо сосны с голубыми, словно бы подёрнутыми восковым налётом, иголками и пурпурной шелушащейся корой, распускающиеся цветы боярышника и незрелые, не дождавшиеся мая бусины волчьей ягоды. Вскоре роща закончилась, и мы выехали на открытое пространство. Пейзаж сменился так резко, будто мы перескочили из одного конца королевства в другой. Теперь на многие мили вперёд простиралась долина, теснимая горами, постепенно сужаясь и теряясь в пелене на горизонте. И если справа природные исполины виднелись далёкой укутанной дымкой грядой, то слева почва активно дыбилась и собиралась в складки в какой-то сотне ярдов от нас, переходя в довольно крутой склон. Весна затянула его душистым пахнущим влажной землёй и молодой травой ковром, местами истёршимся до тёмно-бурых проплешин и порвавшимся о валуны и базальтовые наросты. Обновившиеся за зиму соки пульсировали в жилах природы, пробиваясь свежими ароматами, набухая почками и собираясь в бутоны.
Альбрехт не обманул: Игрунья шла резвым, но при этом превосходно-ровным тёльтом, переставляя жилистые ноги так, что одна всегда находилась на земле, обеспечивая движениям скользящую плавность. И постепенно моё тело, убедившись, что его не собираются скидывать или подвергать жестокой тряске рысью, от которой Зои наверняка проснулась бы, а я встала назавтра разбитая и с ноющим крестцом, расслабилось и устроилось более-менее удобно. Я даже начала получать от поездки удовольствие: годы неприкаянных скитаний наградили, помимо горестей и тревог, привычкой к смене мест, и в приевшихся за прошедшие недели стенах замка мне отчаянно не хватало новых впечатлений.
Хруст тоже не отставал, пристроившись в хвосте нашей небольшой группы, время от времени забегал сбоку или исчезал в кустах, чтобы потом вынырнуть где-нибудь впереди, поджидая нас. Высоко в небе парил Кирк, казавшийся с земли совершенно плоским и неподвижным.
Оценить краски проснувшейся природы в полной мере мешало ожидание дождя, съевшее верхушки гор и затянувшее долину сероватой мутью, из-за которой оттенки поблекли, и белые цветы придорожного тёрна казались застрявшими в блестяще-чёрных, пока ещё безлистных ветвях облачками, младшими братьями тех, что скользили по небу, отбрасывая на землю движущиеся тени. Время от времени в горах громыхало, и наблюдались слабые вспышки – где-то за сотню миль отсюда уже бродила гроза.
Но даже это обстоятельство не портило впечатления от поездки, напротив, подстёгивало наслаждаться ею в полной мере. Заранее готовясь к неприятностям, вы лишаете себя удовольствия от здесь и сейчас. Я не собиралась совершать подобной ошибки. Пребывая большую часть жизни в напряжении и выгрызая место под лучиком солнца, учишься ценить и смаковать такие вот моменты спокойствия и затишья, даже если это затишье перед бурей. Наверное, я подсознательно чувствовала, что гроза эта доберётся не только до последней сухой нитки на моей одежде, но и до последнего свободного от терзаний уголка души, вот и спешила испить, впитать, наполниться этим ощущением безмятежного счастья жизни, запастись им впрок.
Вдыхала острый запах конского пота и молочный – Зои, любовалась переливами изабелловой масти Игруньи, перебиравшей оттенки от жёлто-костяного до пепельно-голубоватого, под стать глазам, ловила ладонью сдавленный кашель Альбрехта и сбивчивый стук его сердца, и даже онемение в придерживающей детское тельце руке радовало. Ведь пока чувствуешь – живёшь. Людо прав: жизнь – бесценный дар, который вручается не всякому и часто жестоко отнимается. Дары нужно чтить, а не принимать как должное.
Все изменилось, когда начался подъём. Ровная дорога стала перебиваться наклонными и осыпающимися участками. Ход Игруньи потерял плавность, копыта оскальзывались, выбивая камешки, моя левая рука снова крепко вцепилась в Альбрехта, и, главное, началась тряска с её неизбежным последствием: Зои проснулась и огласила долину боевым кличем горцев. Вскоре Бодуэн объявил привал. Я-то втайне надеялась и уже практически уверилась, что девочка проспит всю дорогу.
Пока мужчины давали отдых лошадям, я вместе с Зои устроилась чуть дальше на плоском валуне, с которого открывался обзор на всю долину. Девочка, не переставая, кричала. Личико морщилось, крошечные красные кулачки бессильно грозили мне.
– Т-ш-ш, всё хорошо, всё будет хорошо, – как заведённая, повторяла я, укачивая её, потом подняла полюбоваться видом. – Посмотри, какая красота! Вон облака, правда, на овечек похожи? А вот на том кусту, готова спорить на что угодно, живут феи.
Зои было плевать на облака и каких-то там фей. Она не хотела смотреть. Она хотела только кричать. Вспомнив про кукушку и убедившись, что мужчинам не видно, я воспроизвела жест Мораты, но все попытки отвлечь девочку провалились, она только сильнее распалялась. Я в растерянности прижала её к себе, энергично убаюкивая и не зная, что ещё предпринять, как вдруг почувствовала весьма ощутимый укус. Крошечные зубы цапнули за грудь прямо через платье и, надо сказать, весьма болезненно для резцов, едва-едва пробивающихся двумя жемчужными осколками в этом требовательном и голосистом рту.
– Ай!
Я удивлённо отодвинула её и подняла голову на приближающегося Альбрехта.
– Она меня укусила за… за…
– Я видел, миледи. Кажись, малышка просит есть. Требует, я бы даже сказал, – незлобливо усмехнулся он.
Накативший стыд и злость на себя обожгли щёки.
– Принесите, пожалуйста, мою суму, – попросила я, разглаживая ладонью обмусоленную ткань и отряхивая песок с подола.
Запоздало пришла мысль, что чёрный бархат не лучший вариант для путешествия по горам, но особого выбора среди моих теперешних нарядов всё равно не было. Единственный дорожный предназначался для перемещения в повозке. Не могла же я надеть прежние лохмотья со дна сундука, хотя им-то как раз нипочём лишний слой пыли, а бахрому успешно заменяет обтрёпанный подол.
– Уже, – Альбрехт поставил рядом котомку с вещами, которыми меня снабдила Мората, вынул бурдюк с молоком и тряпочку. – Давайте-ка вместе: вы держите, а я буду капать.
Я с благодарностью приняла его помощь.
– Жаль, она сама не может сказать, что ей нужно, – с досадой произнесла я, приподнимая головку.
– Тогда было б не так интересно, – подмигнул старый рыцарь.
Мужчина действовал сноровисто и абсолютно спокойно, будто не слыша раздирающих уши воплей, от которых чувства во мне постоянно колебались между жалостью и раздражением.
Первая капля прошла незамеченной, попав на щёку и сползя по ней, но как только вторая шлёпнулась в развёрстый рот, ор прекратился. Маленький язычок причмокнул, собирая молоко, и губы потянулись к сложенной тряпочке, ухватились за неё и принялись сосать. Сперва Зои скривилась, обиженная такой подменой материнской груди, набрала побольше воздуху для нового витка крика, заготовила слёзы, но потом передумала и принялась сосать марлю, смешно двигая щеками и помогая себе кулачком. Вторая рука тем временем бесцельно цеплялась за меня. Когда первая порция молока закончилась, рыцарь повторил процедуру.
Я с любопытством следила за Альбрехтом, пока он так невозмутимо и обстоятельно занимался этим немужским делом.
– У меня есть внуки, – ответил он на мой взгляд, – и правнуки. Не бойтесь, – рассмеялся он, когда мои глаза, слегка расширившись, оценивающе скользнули по изрезанному морщинами обветренному лицу, узловатым корням вен и могучей, почти не согбенной годами фигуре, – не рассыплюсь в дороге, уж вас-то доставлю в целости и туда, и обратно, раз подвязался.
Я привыкла считать виденных в скитаниях бабушек и дедушек чем-то вроде осколка старины, застрявшего в семье, чтобы шамкать беззубым ртом, драть за уши внуков и попрекать детей за бесцельно растрачиваемую жизнь. Так вот Альбрехт совсем не был на них похож: постаревший мужчина, но не старик, хотя редко кто доживал до его лет. У него даже половина зубов сохранилась, и седые пряди перемежались каштановыми. Красные сосуды на носу и походка выдавали человека, проведшего большую часть жизни в седле на открытом воздухе.
Мы с Людо своего деда не застали. В принципе он и дедом-то побыть не успел – погиб в сражении примерно в том же возрасте, что и отец. Бабушка, сильно его любившая и поехавшая тайно в поход вместе с ним, чтобы не разлучаться, сгорела ещё раньше, от мозговой горячки, вызванной слишком частыми перекидываниями. Страстность натуры и пары на всю жизнь – это у нас семейное. Правда, жизнь эта пока ни у кого из предков не была особо долгой по разным причинам. Хочется думать, что нам с Людо повезёт больше.
С тех пор, как я узнала от кормилицы бабушкину историю и про другие случаи сумасшествия в семье, надо мной всегда довлел страх пойти по их стопам. Во многом поэтому я старалась реже пользоваться даром, но в глубине души считала такой исход почти неизбежным: нельзя постоянно пускать в себя других людей, проживать их жизни и самому не тронуться хотя бы немного рассудком.
В детстве мне часто говорили, что я похожа на бабушку: так же избалована, нетерпима, упряма, тороплюсь жить и прикипаю к людям, а в целом невыносима. Ругали меня все: мать, мэтр Фурье, няня, кормилица. И только Людо всегда принимал такой, какая есть, даже когда я сама себя не принимала. Это очень важно и нужно, чтобы кто-то любил тебя просто за то, что ты существуешь, не осуждая и не пытаясь исправить, пусть и что-то в тебе не нравится. Людо любит меня именно так. Впрочем, как и я его.
Альбрехт поднял глаза и качнул марлечкой:
– Хотите попробовать?
Я поколебалась и протянула руку.