Толкнул дверь и, пригнув голову, вышел во двор, где дождь уже вовсю лупил землю, пригибая траву и кустарник под злорадные завывания ветра, отдающиеся эхом в горах. Я вышла на крыльцо следом за ним, остановившись под защитой нависающего второго этажа. Пёс встрепенулся и проводил гостя глухим лаем для острастки, но из конуры вылезать не стал: раз хозяева пустили, значит всё в порядке. Бодуэн открыл и закрыл за собой калитку, поднял капюшон плаща и двинулся прочь быстрым шагом. С неба упало мутное пятно, блестя мокрыми перьями, и приземлилось ему на плечо. Кирк встряхнулся от капель, потоптался когтями в поисках устойчивого положения и замер. Сзади неслышно подошла Раэли, тоже провожая Бодуэна взглядом, и с мечтательным вздохом подпёрла щёку ладонью: – Знаете, леди, есть такие мужчины с, как бы получше выразиться, блядскими глазами. От природы у них так: он только глянет, а ты уже готовая. Вот милорд из энтих. Я повернула голову, неприятно поражённая тем, что эта вилланка считает меня своей ровней, с которой можно на короткой ноге делиться подобными откровениями. – Ой, вы меня не слушайте, – замахала она. – Вы, чай, и выражений-то таких не знаете. Выражений-то таких я, положим, за годы рядом с Людо и по деревням и весям нахваталась поболе этой девочки, проведшей всю жизнь в горной лачуге в окружении горстки соседей. Только за любое из них мне влетало по губам от брата. Ему хоть изругайся, а вот леди не подобает. Вечная несправедливость. Ответить я ничего не успела: грозно просвистело свитое жгутом полотенце, и Раэли, взвизгнув, бросилась в дом, уворачиваясь от матери. – Я тебе покажу шнурки на удачу! Кому было велено с глаз долой! Вот отец вернётся, задаст тебе ремня! – Раэли, продолжая визжать, бросилась по лестнице на второй этаж, громко стуча пятками. – И чтоб до конца дня, как мышь, там сидела, приданое шила! – крикнула снизу Йоханна, возмущённо пыхтя, перекинула полотенце через плечо и вернулась к делам. Альбрехт, покачав головой, притворил дверь и встал рядом со мной. – Бедовая девка, с такой любому мужу глаз да глаз. – В какой стороне Камень, Альбрехт? – спросила я, снова отворачиваясь к горам и силясь разглядеть хоть что-то сквозь серо-лиловую муть, насылаемую глухо рокочущим небом, стекающую ручейками с крыши и собирающуюся в лужи перед крыльцом. – Видите те скалы, – показал он на чернеющую гряду, формой напоминающую корону и венчающую ближнюю возвышенность. – Вот там, с полчаса подъёму. – Всё равно ему не следовало отправляться одному, – сердито заметила я. – Взял бы хотя бы вас или Пэтра. Всякое может случиться: ногу подвернёт, лихие люди нападут, а он один. Я впервые задумалась, что будет, если Бодуэн и впрямь сгинет, не успев передать знания о Покровителе Годфрику. – За него не волнуйтесь, миледи, ему не впервой туда взбираться, козы и те хуже лазают. Что до лихих людей, хотел бы я на это посмотреть, – издал смешок рыцарь. – В горах полно диких зверей, а Его Высочество ещё лет четырнадцати поднял целое стадо быков и заставил их трижды пробежаться по полю. Крестьяне потом всей деревней пришли жаловаться королю на вытоптанный урожай пшеницы. – Зачем он это сделал? – удивилась я. – Шутки ради, – пожал плечами он, – а может, силу проверял. Знатно его тогда отец хворостиной отходил, самолично причём. Двоих дитёнков пастушьих затоптало, – серьёзно докончил Альбрехт. Я с отвращением покривилась. Шут, которому по недосмотру Праматери досталась огромная незаслуженная мощь. – Идёмте в дом, миледи, холодно нынче, младенца застудите. Зои согласно дёрнула меня за волосы, и мы вернулись внутрь. В закрывающуюся щель успел скользнуть Хруст, неся в зубах мышь. Остаток дня тянулся бесконечно. Я искупала Зои в ушате под чутким руководством Йоханны, успевавшей параллельно помешивать в горшке, подметать и штопать одежду, и следуя советам младших детей, которые оказались в восторге от вульписа и терзали его, пока бедняга не забился под лавку вне их досягаемости. Пэтр отправился заниматься лошадьми, а Альбрехт принялся строгать для младшей, Олли, деревянного ослика. Вернувшийся отец семейства, Ги, оказался темноволосым здоровяком, подпиравшим плечами потолок, и с трубным голосом. Мужской компании он обрадовался больше своей жены. Впрочем, складка меж её бровей разгладилась при виде связки куропаток, которую он преподнёс ей, как букет. Обед, плавно перетёкший в ужин, собрал всех возле жаркого очага. Даже продрогшая наверху Раэли была помилована. Она спустилась с покорным и очень жалким видом, присела на краешек лавки и скромно оправила котту. Но недолгое время спустя уже хихикала в ладошку рассказам Альбрехта и кокетливо косилась на сурового молчаливого Пэтра, улучая момент, когда оба родителя отворачивались. Занимаясь Зои, рассеянно пропуская через себя разговоры и машинально передавая хлеб и чёрный соус[58], я постоянно прислушивалась к звукам снаружи, надеясь уловить за шумом дождя голосистый лай пса, возвещавшего возвращение Гостя. Но Бодуэн всё не появлялся. С собой он не взял ничего, кроме «проклятой» таблички, завёрнутой в узел. А что, если вотивный дар – это какая-то растущая на склонах трава? Или ягода? Или горная птица? Тут гадай не перегадаешь. С таким же успехом он мог захватить пожертвование из замка. Если это что-то небольшое, ему не составило труда спрятать предмет, к примеру, в поясе. Как теперь его вычислить? Обыскать вещи, когда Бодуэн заснёт, на предмет сухих листьев или чего-то подобного? Попытаться напоить и разговорить? Ха, для этого надо быть мужчиной и уметь пить больше него. Раэли, под конец вечера растерявшая остатки притворной кротости и раскаяния, посвящала меня во всё, что только приходило в голову, а приходило ей много и сумбурно, поэтому она постоянно перескакивала с пятого на десятое. Оказалось, семья понятия не имела, кто такой Бодуэн. Для Раэли это был просто красивый лорд, время от времени останавливающийся у них на пару часов, полдня, редко на ночь, а перед отъездом щедро благодаривший родителей и дававший ей тайком монету. За просто так дававший, разочарованно вздыхала она. Только мать, однажды нашедшая подарок, устроила такую взбучку, что Раэли неделю сидеть не могла, равно как слышать с тех пор без содрогания слово «ремень». Не так обидно было б, кабы за дело… Кто же её теперь с такой попой полюбит? Хотя вон Виллем полюбил и даже замуж позвал. Он, конечно, не ахти что, но вполне себе ничего. Подружки обзавидовались, а значит, в нём и впрямь что-то есть. Олли, может, и зовёт его занудой, но много ли она в свои три года понимает в мужчинах… Я рассеянно смотрела на угли в очаге, гипнотически вспыхивающие раскалёнными рубинами, и даже не пыталась делать вид, что слушаю, но Раэли не нуждалась в поддакиваниях. Зои у меня на коленях дремала, громко посапывая. А потом что-то изменилось. Внешне всё осталось прежним, вот только вещи и звуки повели себя странно. Шум ветра и дождя снаружи внезапно смолк, посеяв странную гнетущую тишину, на фоне которой звуки внутри дома проступили особенно отчётливо. Вещи в комнате незаметно пришли в движение: головка сыра закрутилась, кухонная утварь над очагом – шумовка, большая двузубая вилка и разливная ложка – мелко задребезжала, стукаясь боками, плошка с чёрным соусом крабом поползла по столу безо всякой видимой причины. Негромкие возгласы мальчишек, сражающихся «на мечах», приобрели болезненную пронзительность, а стук их палок заставлял вздрагивать. Ги откинул голову, разразившись хохотом, и волны этого чудовищного грохочущего смеха разошлись ощутимыми концентрическими волнами по загустевшему воздуху. Движения потянувшейся к нему Йоханны были невыносимо медленными, а Раэли все жужжала и жужжала над ухом, шевеля губами. В очаге затрещало, взвившиеся искры сложились в неразборчивую, будто смазанную или текучую, фигуру и тут же снова рассыпались тлеющими мухами. Для всех остальных вечер продолжался своим ходом, никто ничего не замечал, только вульпис тоненько надрывно заскулил из-под лавки, прижав уши к голове, и я почувствовала нутром, всем своим существом, кожей до последнего вздыбившегося на руках волоска, что к нам присоединился кто-то ещё. Сторонняя сущность окутала дом незримым присутствием, пропитала собой вещи, переходя от одной к другой, вороша угли в очаге, заглядывая в каждый уголок жилища. Я будто очутилась в брюхе чудовища, проглоченная вместе с жалким игрушечным домишкой, совсем недавно казавшимся крепким и прочным. Запоздало пришло осознание, что сопение на коленях тоже прекратилось, и я опустила взгляд. Зои нахмурилась, сонно потёрла кулачком веки и медленно, как-то вдумчиво открыла глаза. В глубине их вспыхнул отблеск углей, растёкся оранжевым свечением от зрачков к радужке и заполнил белки мерцающими прожилками. Я перестала дышать, чувствуя, как леденеют пальцы ног, потому что через эти детские глаза, ставшие вдруг окошками, на меня посмотрело нечто древнее и пугающее. Посмотрело внимательно, изучающе, проникая прямо в душу и выжигая дорожку к сердцу. Маленькие пальчики так же осознанно прижались к моей груди, ловя рваный бешеный ритм, грозящий в любой момент оборваться, оставались там несколько бесконечных мгновений, и соскользнули обратно. Топлёное золото отступило сперва из белков по ниточкам жилок, потом покинуло радужку, собираясь к центру впитывающейся каплей и наконец бесследно утонуло в зрачках, вернув глазам прежний голубой цвет. Малышка несколько раз моргнула, скривилась и расплакалась. И этот плач отозвался во мне громаднейшим облегчением. Я судорожно прижала её к себе, со мной снова была прежняя Зои. Нормальные звуки тоже вернулись, обрушившись на домик с утроенной силой, словно во искупление недавней сдержанности и сотрясая его раскатами грома. А где-то через час вернулся Бодуэн. 25 Уставший, промокший до последней нитки регент обменялся безмолвным красноречивым взглядом с Альбрехтом и Пэтром, говорящим, что дело сделано, и кивнул хозяину дома. Женщины тут же засуетились, приглашая его к очагу. – Ничего не нужно, – покачал головой он, отказываясь от ужина. – Просто сухой одежды, и пусть кто-нибудь принесёт наверх горячего вина. Ты приготовила комнату, Йоханна? Она приготовила и изъявила намерение немедленно его туда проводить. Зои захныкала, Бодуэн обернулся и, встретившись со мной глазами, приблизился. – Всё… в порядке, Ваше Высочество? С малышкой всё будет хорошо? – тихо спросила я. Он понял вопрос. – Всё позади, никакой опасности для неё нет. Бодуэн развернул узел и показал табличку. Поверхность была абсолютно чистой. Не выскобленной, не стёртой, а такой, будто символы бесследно слизнул чей-то гигантский язык. Но это абсолютно точно был тот самый кусок свинца, который мы с Людо выдали за проклятую доску – я узнала по форме. Я склонилась над Зои, пряча эмоции, и потрогала лобик. Недавняя горячность ушла. – То, что произошло, не повредит ей в будущем? – Она никогда об этом не вспомнит и останется такой, как была. Как она в остальном? – В порядке, но капризничает. Думаю, она просто устала и… скучает по матери, – вздохнула я. Бодуэн внимательно на меня посмотрел. – Я тоже так думаю. Грустно, правда? – Грустно, Ваше Высочество, – согласилась я. И почему у меня весь день ощущение, что забота о Зои – своеобразное наказание? Только злиться за него не получалось. Если б не я, эта мелкая сейчас сладко посапывала бы у материнской груди, а не сосала жалкую марлю, не плакала из-за чужого незнакомого запаха и никогда не стала бы, пусть и на краткие доли, живым сосудом для древней твари. Она уже больше не ревела, только бессильно жалобно хныкала, как котёнок. Бодуэн неожиданно протянул руки и забрал её у меня. Очутившись в колыбели мужских объятий, малышка моментально стихла, сперва просто удивлённая, а потом, рассмотрев того, кто её держал, кокетливо улыбнулась беззубым ртом и ткнула пальчиком в щетинистый подбородок. Я закатила глаза. – Вы ей нравитесь, милорд, – тут же ввинтилась Раэли. – Тогда это у нас взаимно, – усмехнулся он. – А у вас есть дети? – Насколько мне известно, нет, – отозвался он, осторожно отцепил маленькие пальчики, уже теребящие его браслет, и вернул её мне. – А держали так, будто есть, – заметила Раэли. Бодуэн коротко ей улыбнулся и повернулся к Йоханне: – Где разместят остальных? – Миледи вместе с Раэли и детьми наверху, во второй комнате, а мы все здесь, – отозвалась она с быстротой, выдававшей предварительные тщательные раздумья, и великодушно добавила: – Малышку я могу взять к себе, чтобы миледи покойно спалось, здесь и шумит меньше, чем наверху. Не будь меня, она бы оставила свою шуструю старшую дочь внизу, от Бодуэна и греха подальше, но разместить придворную даму на одном этаже с мужчиной без компаньонки не могла. Придуманный расклад разом решал все проблемы: моё присутствие послужит гарантом добронравного поведения Раэли, её – соблюдением приличий в отношении меня, а детей – дополнительным оберегом для нас обеих. Удовлетворившись ответом, Бодуэн отправился в свою комнату, скрипя ступенями и оставляя влажные следы. Пэтр буркнул, что заночует с лошадьми, и тоже удалился, а вот Альбрехт заявил, что его кости уже староваты для подобных испытаний, поэтому он готов лечь где угодно, главное, чтобы это где угодно было поближе к очагу. Воспоследовала суета, в процессе которой Ги сходил за старой колыбелью в сарай, мальчики и Олли выстлали её по приказу матери мякиной, Раэли нагрела вино на углях, а Йоханна отнесла его наверх вместе с лучшим нарядом мужа и спустилась уже с мокрой одеждой регента, которую развесила на просушку перед очагом. От ткани заструился пар, словно Бодуэн принёс частичку горных туманов с собой. Зои к тому времени уже крепко спала, поэтому не почувствовала моего осторожного, сделанного без свидетелей, поцелуя на ночь. Наконец и мы с Раэли и детьми поднялись на второй этаж в сопровождении Хруста. Олли держалась за него, как дети, бывает, держатся за собак. Раэли ещё днём пояснила, что верхние комнаты сдаются при необходимости постояльцам, а в остальное время там спят сами домочадцы. Девушка зашла первой и зажгла сальную свечу, установленную в глиняной плошке. Комнату заполнил неяркий свет заодно с вонью, от которой я успела отвыкнуть в замке, где в личных покоях пользовались восковыми свечами со специальными фитилями, дающими меньше дыма. Не знаю, как обстояло дело у Бодуэна, но наша комната роскошью не отличалась: широкая продавленная лежанка, где без труда уместилось бы до полудюжины человек, сундук и колченогий табурет. Окно без ставень затягивала холстина, надетая с обеих сторон петлями на гвоздики. При каждой вспышке молнии сквозь дырочки в ней и щели в стенах пробивался холодный голубоватый свет. Шумело здесь и правда гораздо сильнее, доски скрипели и трепетали. Не предложи Йоханна оставить Зои на первом этаже, меня бы ждала бессонная ночь, полная воплей и слёз. Не моих, конечно. Гроза не только не утихала, но с каждым часом набирала обороты. Стена воды, расщеплённая на тысячи и тысячи капель, обрушивалась на дом с грохотом осадных орудий, словно стремясь сокрушить его и унести обломки в долину. Олли взяла на руки и прижала к себе Хруста, будто лишь он стоял меж нею и грозой. Тот с покровительственным урчанием обнял её хвостом. Отклонив предложение Раэли «сыграть камеристку при леди», я самостоятельно расшнуровала рукава, забралась под худое тиртеновое одеяло и освободилась от платья, нож Людо спрятала под головной валик. Девушка, не переставая трещать, взбила солому на второй половине и уложила младших братьев и сестру. Олли шёпотом попросила её оставить свечу на ночь, за что удостоилась от братьев прозвища трусишки и ещё пары обидных шпилек. Впрочем, и они жались друг к дружке, когда гром особенно смачно прокатывался по крыше. Излияния Раэли стихли до шёпота, но не прекратились. Тогда я просто отвернулась на правый бок, притворившись спящей, и поток слов постепенно сошёл на нет, сменившись ровным дыханием детей. Ко мне же сон не шёл. Не давал покоя вопрос, считал ли сегодня Покровитель Скальгердов моё намерение. Оставалась надежда, что нет. Считается, что у Покровителей нет души, оттого и тянутся они к людям, хоть и плохо нас понимают. Ещё я раздумывала, как быть с нерешённой проблемой – вотивным даром. Ковыряла проблему и так и эдак, но в тяжёлую голову ничего не лезло, и я вдруг почувствовала такую бесконечную усталость, что захотелось всё бросить. Поменяться местами с Раэли, выйти замуж за Виллема, который не ахти что, но вполне себе ничего, и провести остаток жизни, меля языком всё подряд, без разбору, не сдерживаясь и не отмеряя нужные дозы лжи и полуправды. Но потом подумала о Людо и почувствовала жгучий стыд. Он, верно, места себе не находит, что мы так и не вернулись. Я, будь им, рвала бы и метала. Мысли о брате, как всегда, настроили на нужный лад. Людо советовал раздувать затухающий под гнётом времени и невзгод уголёк ненависти воспоминанием о последнем вечере. Так и поступлю. Я перевернулась на спину и стёрла в воображении крышу, представив, что лежу под тёмной бездной неба, и капли разлетаются о невидимую преграду в нескольких дюймах от моего лица. Прикрыла глаза, прислушиваясь к треску капель, напоминающему треск огня, и открыла их уже в жарко натопленной комнате.