— Когда ты почувствовал свое призвание? Он взглянул на нее очень пристально и серьезно. Потом немного смягчился: — Ты имеешь в виду желание делать ту работу, которую ты хотела бы делать, но не можешь? — Можно и так сказать. Желание делать добро, защищать слабых, даже рискуя собой, и сильно рискуя… — Когда заметил, что я — один из немногих, кто понимает, как работают определенные вещи, если ты согласна простить мне эту нескромность… — Но ведь был же момент, когда это произошло? Мне это интересно, исключительно из желания окончательно подсоединиться к тебе или хотя бы попытаться. Нардо медленно вздохнул. У Сабины возникло впечатление, что он прекрасно понял, что она имела в виду совсем другое, но вопрос был хорошо аргументирован, и между ними уже установилась определенная близость, они оба оказались в зоне затишья перед бурей. А потому уйти от ответа было бы неуместно для такого благородного человека, как он. Нардо решил остаться в игре и начал прямиком с самой сути вопроса: — Как ты уже знаешь, я тоже пережил весь кошмар преследований, хотя тогда они еще так не назывались и статьи шестьсот двенадцать бис еще не существовало. Точнее сказать, заставил себя пережить, но уверяю тебя, меня это тоже глубоко ранило. Мы оба были молоды. Барбару я знал со времен лицея, она восемь лет была моей невестой и три года — женой. И вот настал момент, когда Барбара волне законно устала от нашего союза. Я тоже устал, стал заглядываться на других женщин, но ей не изменял. Но когда она оттолкнула меня, мы больше не виделись. Я плакал, кричал, собирался совершить непоправимое. Я начал следить за ней, конечно, чтобы дать ей понять, что я существую, уверенный, что этого будет достаточно. А потом, увидев, что она не возвращается, и поняв, что у нее кто-то появился, я стал навязывать свое присутствие. На самом деле я уже знал, что у нее есть другой, но однажды, застав их на месте преступления, обезумел от ярости и поколотил обоих. Она оказалась сильной и пристально наблюдала за мной несколько недель. Стеной на меня не пошла, но дала решительный и окончательный отпор. И я понемногу начал поднимать голову. У нас еще было несколько стычек и словесных, и физических, а потом источник этого пламени начал постепенно затухать, и «канал» стал закрываться. Ты знаешь, как это происходит. — Для меня очень ценно, что ты все это мне рассказываешь. Я даже не ожидала. — Но действительно хочешь понять или нет? — Ничего другого я и не прошу. — Я снова начал жить, начал веселиться, но мысль постоянно бежала к «моей» Барбаре, и я был совершенно искренне убежден, что такого чувства, как я испытывал к ней, в мире не существовало, а главное — я никогда уже не полюблю никакую другую женщину. — И несмотря на все это, ты уже знал тогда песню Де Андре… — Именно так. Я знал ее наизусть, но понять не мог. Я был абсолютно уверен, что между нами чувство особенное, редкое и что она это рано или поздно поймет. Иначе и быть не могло. Я, как мог, продолжал за ней следить. Тогда ведь еще не было соцсетей. Я просил, я требовал. Каждый раз, когда в доме раздавался телефонный звонок или звонили в домофон, я был уверен, что это она, — и всегда ошибался. И раз от разу мне становилось все хуже. Я не подавал виду, я научился себя контролировать, но был как одержимый в буквальном смысле этого слова. Я обдумывал каждую новость из тележурнала и пытался представить себе, как бы она ее прокомментировала, мысленно отмечал, что с ней стоит обсудить, в случае если она ко мне вернется. И факты разных хроник, и новые песни… — Нардо, это была любовь, просто любовь. Пользуйся этим словом, хотя бы ради твоей Барбары. Нардо рассмеялся, да так громко, что на него начали оборачиваться посетители бара. Сабина смутилась, но его это вовсе не занимало, и он продолжал: — И вот тут-то я, наперекор всему, удостоверился, что все на самом деле не так, — и начал понимать. — То есть? — После двух лет страданий, таких лет… э, да что там говорить… когда у тебя за грудиной полкило свинца, ты не можешь ни спать, ни есть, ни сосредоточиться и еще испытываешь множество других эмоций, которые ты хорошо знаешь, я отправился к Саре, своей старинной приятельнице, к которой мы часто заглядывали с женой, когда еще были вместе. Мы пили чай, шутили, смеялись, потом она меня проводила до двери. А попрощавшись, как из ружья выстрелила: «Ой, знаешь, я тут встретила Барбару…» — О господи… но ты ведь и шел к ней в надежде что-то узнать? — Видишь ли, может, да, а может, нет, столько лет прошло… Мне было еще очень плохо, но я уже мог думать и о других вещах. Однако, поверь мне, у меня потемнело в глазах, а ноги вдруг стали какими-то легкими. — Поверю без всякого труда. Но что случилось? — Я оказался на грани остановки сердца и инсульта. В таких ситуациях это дело обычное. Следовательно, я замолчал, замер на месте и невероятным усилием пытался не утратить дыхание. Сабина его прекрасно поняла: сама совсем недавно пережила в точности такие же ощущения. Она улыбнулась и махнула ему рукой, чтобы продолжал. — А потом она сказала еще кое-что. Цитирую слово в слово, я этих слов никогда не забуду: «С этим Энрико у нее всё в порядке; она считает, что он очень милый. Но она ясно дала понять, что ни в какое сравнение с тобой он не идет. Она, конечно же, не вернется, это было бы абсурдом, но призналась, что разрыв с тобой был серьезной ошибкой». — Ну, и это тебя утешило? — Утешило? Скорее, просветило и многое разъяснило. И наступил настоящий перелом. — Почему? — Да потому, что я догадался, как в действительности развиваются чувства между «голыми обезьянами», и понял я это именно в тот момент. — Но ты к ней вернулся? Ведь мог, учитывая последнее известие. — И не думал! Как раз на эти дни был назначен суд по поводу моих выходок. Барбара не явилась, а ее адвокат был готов уговорить ее пойти на примирение. Но я от примирения отказался — и понес наказание, которое считал заслуженным. — Это очень странно, хотя даже делает тебе честь. — То, что справедливо, то справедливо. Я наделал глупостей? Меня на этом поймали? Я заплачу. Я так устроен и приложу все усилия, чтобы это работало, даже с совершенно чужими людьми. — Я бы назвала тебя идеалистом, но знаю очень мало людей, которые были бы более практичны, чем ты… — Спасибо, это прекрасный комплимент. И с того момента я начал новую жизнь. Переехал в Рим и стал изучать антропологию, чтобы понять древнейшую родовую мотивацию того, что я пережил. И вот теперь я разъясняю людям, что того чувства, что ты называешь любовью и за чем гонишься, как четырнадцатилетняя девчонка, на самом деле не существует. — А что же тогда существует? Что веками соединяет людей, иногда на десятилетия, что создает семьи, возвышенные союзы и трогательные истории, что создает дивные песни, великолепные стихи и все, что за этим следует? — Ох, до чего же ты романтична! Если не ошибаюсь, то же самое чувство порождает насилия и убийства, извращения, искажения и страшные трагедии. Кстати, именно из-за него этот олух Мусти сегодня, примерно часа через полтора, будет иметь сломанный нос, а может, и еще чего похуже. Ну что за чушь ты несешь! — Тогда скажи мне, что же это такое. Потому что все-таки за пределами твоих опытов и исследований что-то существует! — Все очень просто. Это эгоизм, жажда обладания, амбиции каждого из нас, которые мы долго сдерживаем. Мы хотим, чтобы нас считали уникальными, неподражаемыми и необходимыми. И еще — высокомерие, не позволяющее нам допустить, что другие могут не понимать этого или просто забыть. Брось, Сабина! — Немного грустно, что ты все сводишь к жажде обладания. Чувства все-таки существуют, черт возьми! И ты не можешь это отрицать. — А кто отрицает? Я отрицаю существование того, что ты, несмотря на очевидность, призываешь, как наркотик, и что на самом деле годится только чтобы успешно продавать «Перуджинские поцелуи»[20]… — Ты слишком циничен, и мне это в тебе не нравится. — Ты любишь Роберто? — Да. То есть любила. Очень. А теперь пытаюсь снова поднять голову… кстати, с твоей помощью тоже. — Значит, ты испытываешь то высшее чувство, которое включает в себя и понятие «желать добра», верно? — Верно. Ну и что? — А то, что сегодня ты желаешь ему добра, то есть хочешь, чтобы ему было хорошо. Ты желаешь, чтобы его ребенок родился здоровеньким и вырос сильным, чтобы его союз с женой укрепился и родились бы еще дети и чтобы он был счастлив больше, чем сам мог себе пожелать. Именно это у меня в доме называется «любить». И именно этого я всегда желаю своим друзьям, тем, которых действительно люблю. — Нет… признаю́, что теперь не люблю Роберто. Но это не означает, что я его не любила. — Ну а теперь посмотри: все кончилось, как по волшебству, когда ты узнала, что он «опылил» свою жену. Но тогда, должен сказать, это было действительно глубокое чувство. А он? Он желал тебе добра? С теми идиотскими шуточками, что он вытворял, начав в вотсапе? И со всем остальным, что придумал потом, чуть не доведя тебя до погибели? Но, может, вы оба — нарциссы, ревнивые собственники и эгоисты, как и каждая чертова голая обезьяна, которая живет на этой планете и опустошает ее? Будь проклят тот день, в который наши предки слезли с деревьев! — Все, что ты говоришь, справедливо, но мне еще надо обдумать это и переварить. Все равно ты не можешь низводить любовь на уровень научного анализа. Это неправильно, черт возьми. — Сабина, какого цвета поле? — Зеленое… — Но тогда какого хрена ты настаиваешь? Оба тела, которые мы с тобой усадили на эти сиденья, эволюционировали, чтобы жить лет тридцать, не более того. И жили на деревьях, без труда добывая себе пищу, а малыши цеплялись за матерей, и самцы поклонялись вожаку, готовые в любой момент защитить группу от атак извне, применяя те техники борьбы, которым научил меня Федерико. Кстати, неплохо было бы и тебе походить в спортзал. Секс был времяпрепровождением, нацеленным исключительно на продолжение рода. И группа, всегда компактная, отменяла почти все случаи «измен» и последующих скандалов. То, что случилось потом, с тех пор как мы слезли с деревьев и утратили шерсть, развивалось в манере, совершенно отличной от той, что была заложена в нас генетически. Мы адаптировались к этому и завоевали мир, но ты все еще поглядываешь на мобильник каждые две минуты, и Мусти ждет, чтобы и дальше морочить голову Катерине. И всё из-за того, что в результате выживания во враждебной среде мы стали жадны до обладания. И в этом ключ ко всему. Обладание. Сабина, как всегда, почувствовала, что Нардо превосходит ее. У него на все имелся ответ, и каждый из этих проклятущих ответов казался абсолютно безукоризненным и неприступным. — Если нам пока не надо гнаться за Мусти, может, объяснишь получше? Я совсем запуталась… — Мусти может подождать, я сам решу, когда его воспитывать; дорогу указываю я, а он — всего лишь пешка. Помнишь наш разговор о религии? — Как будто это было вчера. — Прекрасно. Когда мы слезли с деревьев, которые нас защищали, нам пришлось стать охотниками, а соответствующих физических качеств, пригодных для охоты, у нас не было — как, кстати, нет и сейчас. Мы тренировали голову, изобретая оружие и намечая тактику поведения группы, и за несколько тысяч лет превратились в самых жестоких в мире хищников. Однако женщины больше не могли нам помогать, потому что малыши нашей расы долго зависят от матерей в отличие от детенышей других животных, и матери должны все время быть с ними. Так мы из бродячих существ превратились в оседлых, начали строить себе жилища, чтобы держать женщин и детей вдали от опасностей, пока мужчины охотились и добывали еду. Мы возвращались домой с добычей и отдавали ее женщинам. Райская жизнь на деревьях кончилась, и появились обязанности по отношению к дому: чистота, удобство, защищенность, очаг, уборка отходов. А здесь мы на минуту перейдем от биологии к культуре, и ты сама поймешь, что именно в этот момент в культуру нашей расы вошли такие понятия, как семья, гнездо, защита, очаг, которые до сих пор имеют большое значение для всех, начиная с тебя. Жилье становилось «уютным уголком», гостеприимным и удобным источником утешения и поддержки. Мы привязались к своему очагу и начали его оборудовать, стараясь сделать более «своим», не таким, как у всех, ибо, что бы там ни говорили коммунисты, частная собственность для нас тысячелетиями была источником безопасности. Поэтому еще и сегодня, зачастую живя в квартирах, похожих друг на друга, мы стараемся сделать их уникальными, персонализируя их. Мы наслаждаемся видом своего жилища, которое оборудовано по нашему вкусу, и переносим это дедовское стремление в каждое место, где бываем постоянно. Именно поэтому мы ставим фотографии себе на рабочий стол, приклеиваем к школьному шкафчику, и ты вешаешь Пиноккио на зеркало заднего вида в машине тоже по той же причине: чтобы сделать ее уникальной, отличной от других машин той же марки, «твоей». — Прошу тебя, продолжай… — А теперь попробуй отождествить себя с мужчиной. На деревьях они тысячелетиями имели женщину под боком с утра и до вечера. Известно, что случались эпизоды группового секса, полной свободы, но к ним относились спокойно, потому что разделяли их. Это походило на то, что мы сейчас испытываем в торговых рядах. Если вдуматься, это, как ни абсурдно, есть возвращение в прошлое… — И те, кто этим занимается, чувствуют себя современными! — То-то и оно. А теперь внимание: муж не отпускает жену одну, они идут вместе, потому что это не есть измена, они оба контролируют друг друга, как поступали обезьяны миллионы лет назад, как они поступают и сегодня, сидя на деревьях. Чувство обладания не расслоилось, оно просто немного ослабло, но всегда под контролем. — Это верно… — Но когда мужчина стал пропадать с утра до вечера, ежедневно рискуя своей шкурой, чтобы принести в дом кусок мяса, то застать свою жену с другим в доме, который вы вместе строили, делали чистым и уютным, становилось серьезной проблемой. Потому что обезьяны, когда дерутся, могут поубивать друг друга: они не знают полумер. И тогда мы адаптировались к этой ситуации, опять же благодаря эволюции, которая отбирала обезьян, более предрасположенных к постоянству и верности. — Потому что изменниц сразу убивали… — А вместе с ними — и горе-любовников, без долгих разбирательств и без Нардо, готового вмешаться. С другой стороны, мы адаптировались, создав культуру моногамии, институт верности и чувства, которое соединяет пару. Моногамия позволила нам добиться огромных результатов. — Больше детей? — Верно, но это следствие долгих отношений. И что уменьшилось?