— Как это — почти? — В точности как и предвидел Нардо — терпеть не могу, когда он строит из себя пророка, убила бы! — я продолжаю видеться с Фабио, моим коллегой-полицейским… — А я думала, что это так, мимолетная связь. — Я тоже так думала. Но потом я прихожу к Нардо, и мы общаемся с Богом, я прикасаюсь к небу всеми десятью пальцами, и он, как всегда пунктуальный, словно говорит мне: «Вот видишь, как нам хорошо вместе», — а потом исчезает и делается неощутим на много дней, окунувшись в свою «работу». А может, он просто-напросто проклят и я раз за разом наступаю на те же грабли… — Но значит, тебе и этот Фабио тоже нравится? Я что-то растерялась… — Понимаю. Я и сама растерялась. Хотя у Нардо нашлось объяснение даже этому. Невероятно, но это так. — И что за объяснение? — Он говорит, что причина в сексе. Секс соединяет нас, людей, как ни один из видов животных. В среднем периоде жизни он вызывает химические реакции эмоций, которые, насколько я знаю, крепко притягивают нас друг к другу и создают впечатление чувства там, где его нет. — Погоди… Прости, пожалуйста, а можешь объяснить понятнее? — Тут был бы нужен Нардо. Но я попробую. Наш вид — Нардо, кстати, называет нас «голые обезьяны», — как ни один в мире, имеет особые отношения с сексом. Сама подумай: мы единственные, кто, раздевшись, начинает так откровенно демонстрировать свое тело, и мало кто из других природных представительниц женского рода испытывает такой оргазм, как мы. Получается, что нас все время обуревают желания… Поэтому мы находимся в категории немногих животных, занимающихся сексом просто так, без всякой практической цели, даже по многу раз на дню, а если можем — то целые дни напролет. — Как это верно… — Все, что говорит Нардо, всегда имеет под собой научную базу, черт бы его побрал… В сущности, на определенном этапе нашего развития, распрощавшись с защищенной жизнью на деревьях, мы изобрели любовь, потому что моногамная и долговечная связь пары особей была необходима для нашего выживания как вида. Естественный отбор вознаградил гармонию постоянной пары, потому что тот, кто много занимался моногамным сексом, рожал больше детей от одного партнера, причем в надежном, безопасном месте. И вот мы дожили до наших дней. Мы сегодняшние — плоды тысяч и тысяч моногамных спариваний, а потому, если мы долго занимаемся сексом с одним партнером, мы воображаем, что это любовь, потому что так было всегда, и это помогло нашей эволюции. Кроме того, здесь надо учесть еще и чисто культурный компонент, который всегда присутствует у нас, животных, щедро наделенных разумом: мы и сегодня еще считаем «грязным» секс за пределами официальной пары. — Боже мой… Яснее не скажешь. Получается, что Нардо предвидел все, что у тебя произошло с Фабио? — Еще бы! Причем сразу, с того дня, как это случилось. И еще смеется надо мной, когда я пытаюсь его опровергнуть и переспорить. Но в том, что касается моего поведения в этой ситуации, он абсолютно прав. Я твердила, что Фабио для меня — ничто, а Нардо — что надо подождать и посмотреть, но кончится дело тем, что я выйду за Фабио. Мы с ним встречаемся уже несколько месяцев, особенно тогда, когда Нардо исчезает, и я в него искренне влюблена, хотя и прекрасно знаю, что он не мой мужчина. Я действительно обезьяна, ничего тут не поделаешь. Как и ты, как и все мы. — А твой — это только Нардо… — Несомненно. Разница в том, что с ним и не было нужды в сексе, я это достаточно быстро поняла. Он просто мой мужчина, точно такой, как мне нужен, я в этом не сомневаюсь. Как ты не сомневаешься, что тебе нужна только твоя Стефания. — Значит, это любовь! Простая любовь. Нравится это или нет ему и его чокнутым друзьям антропологам. Так ему и скажи! — Да говорила уже, святая Клеопатра! Повторяла до тошноты! А Нардо смеется надо мной и говорит, что, если б это была настоящая любовь, а не «штучки-дрючки», как он это называет, я не должна была бы встречаться ни с Фабио, ни с Федерико. А так получилась живая демонстрация того, что любви не существует. — Так… но какого хрена ему надо? Если он не решается на тебе жениться, ну и ладно! Увеличь количество своих поклонников, и вот увидишь, он заерзает… все мужики таковы, даже верные. — Кармен, с тобой со смеху помрешь… Истина в том, что ему от меня ничего не нужно сверх того, что он имеет. Нардо совсем другой, поверь мне. — Но ведь он же не говорит, что все мы одинаковы? — Он просто умеет быть не таким, как все, хотя никогда в этом не признается. От этого рассыпалась бы вся его ментальная структура. Но я все же думаю, что поняла его истинный мотив отрицания любви. — Выкладывай! А то умру от любопытства… — Это дети. Он не может иметь детей из-за необратимой врожденной патологии. — А-а… и следовательно? — Он прочел мне целую лекцию, увлекательную, но трудную для пересказа. Из нее следует, что с того момента, как одноклеточные организмы миллиарды лет тому назад начали делиться, каждое живое существо биологически запрограммировано на размножение. — Ага, это верно. С биологической точки зрения мы все живем ради того, чтобы продолжить наш род. Ну а как же те, кому на это наплевать? Я, например, никогда не буду иметь детей, но я вовсе не чувствую себя ниже тебя, хотя ты их сможешь нарожать целую кучу. Ну разве что не с этим Нардо, который все знает… Сабина снова рассмеялась. Ее забавляла манера подруги говорить все как есть, не приукрашивая. — Я сильно сомневаюсь, что нарожаю, если буду продолжать в том же духе, но это уже другой вопрос. Здесь речь не о том, кто лучше, кто хуже. Я ведь привлекала его тем же исключением из правил, но он, со свойственной ему вежливостью, заставил меня замолчать, приведя одну метафору, которая меня больно ранила. — Какую? — «Розовый кустик»[21]. — О мадонна… Твой Нардо меня тревожит. Не обижаешься, что я тебе это сказала? — Нет… он и меня порой тревожит. Хотя идея ясна: каждый думает о себе, и это справедливо. Мы ведь представители миллиардов и миллиардов голых обезьян, а стало быть, на законном основании заботимся о том, чтобы улучшить свою жизнь и пользоваться тем благосостоянием, в котором существуем. И невелика беда, что у кого-то из нас нет детей по объективным причинам или вследствие нашего решения. — Он так думает? Слушай, в общем и целом это не лишено здравого смысла. — Да, но… — Я так и знала, что тут возникнет «но»… — То-то и оно. Что бы ты подумала о розовом кусте, который не дает бутонов и не расцветает? У Кармен на этот раз не нашлось в запасе хлесткого словечка, и она задумалась, задержав дыхание. А Сабина продолжила: — Он считает, что тот, у кого нет детей, похож на «Розовый кустик». — Что-то мне не хочется, чтобы меня считали розой без цветов. Грустная роза получается… Не по мне. — Вижу, что он и тебя сильно зацепил, подруга. Но это еще не все… — Этого я и боялась. Хочешь окончательно испортить вечер? Валяй! — Розовые кусты, которые не дают цветов, действительно существуют. Это природное явление, такое же, как бесплодие у животных или людей. Но куст, высаженный в землю, не выбирает, цвести ему или нет. И вот тут вступают в силу перекосы нашего сознания. — Ты понимаешь, что сейчас задела очень болезненную точку? — Она так же болезненна для тебя, как и для меня. Дай мне закончить. Это важно для того, о чем я хочу спросить тебя дальше. — Ладно, давай, говори… — С «космической» точки зрения живое существо, сознательно не желающее воспроизвести себе подобного, есть отклонение. Нонсенс, сбой, назови как хочешь. Так считает Нардо, и его, кстати, поддерживают в этом многие ученые, исследующие материю. — Метафора точна, и она таки испортила мне вечер. Но убедила не до конца. Вселенная меня не интересует, я должна заботиться о Кармен. А Кармен предпочитает женщин, значит, у нее не будет детей, нравится это вселенной или нет. — Вполне законное утверждение. Если помнишь, оно и было предпосылкой. — Помню. Но какого лешего Нардо надо от меня? — Да никакого, как и от меня тоже. Но он подчеркивает, что психически нормальный человек, который решает или соглашается не иметь детей, хотя и ни за что не признает этого прилюдно, рано или поздно поймет, что совершил ошибку, живя, как роза, не дающая цветов. И он начнет убеждать себя, что это не так, и будет стараться убедить в этом других… Но внутри у него поселится чувство лишения, прародительское чувство ошибки «космического» масштаба, тесно связанное с тем мотивом, что привел нас в этот мир. — Ну, знаешь, мне кажется, ты развела прямо какой-то апокалипсис. Лично я не стану казнить себя за то, что у меня нет детей. — Как ты можешь знать наперед? — Я это чувствую. — Отвращение, которое отразилось у тебя на лице, как только мы коснулись этой темы, есть доказательство твоей неправоты. Это превосходит наши возможности, Кармен, и мне против воли пришлось принять это как факт. — Я хочу иметь возможность выбора в жизни. И хочу иметь ту же возможность и в смерти. Естественно, мой выбор никому не должен доставить неприятностей. Дети, аборты — это мое право, нравится это твоему гуру или нет. — А кто в этом сомневается? Когда я ему, почти слово в слово, высказала те же возражения, он уложил меня на обе лопатки очередной метафорой. — О господи… Ну, давай, я готова… — Есть ведь и такие, кто убивает себя, правда? Деяние, в высшей степени противоречащее инстинкту самосохранения… Но все согласны с тем, что такие вещи делаются в момент утраты внутреннего равновесия, тогда как в нормальном состоянии наши инстинкты направлены как раз в противоположную сторону, на сохранение жизни. Следовательно, идти наперекор инстинктам возможно, но здесь мы говорим не столько о возможности самого деяния, сколько о цене такого выбора. — Хорошо, но где метафора? — Выбрать бездетность — все равно что выбрать удушье, перестав дышать. — Что само по себе невозможно. — Совершенно верно. В конце концов инстинкт побеждает, и ты, как ни сопротивляйся, все равно начнешь дышать. Кармен задумалась и замолчала. Ей надоело отбиваться, да и сил не было. Сабина прекрасно это понимала, а потому опустила нож гильотины, как когда-то поступил с ней Нардо при очень похожем разговоре: — Согласно некоторым исследованиям, те, кто сознательно сделал для себя выбор не иметь детей, часто, когда приближается то время, когда они действительно не могут их иметь, когда кончился «кислород», проявляют и даже декларируют раскаяние. — То есть начинают дышать. — Вот именно. Прошло несколько секунд, и Кармен с горьким смешком произнесла: — До чего же мне действуют на нервы те, кто всегда прав…