— Но почему? — Потому что у меня есть к тебе предложение, мой морячок. — Ах, вот оно что… Я весь внимание, моя дама. — Я хочу, чтобы ты и дальше занимался тем, чем занимаешься, это слишком ценно. И хочу помогать тебе, постоянно и конкретно. Нардо вытаращил глаза, что случалось с ним крайне редко. Наконец-то он окончательно растерялся. — Именно так. После всего, что я увидела в том море, куда ты взял меня с собой в плавание, мой капитан, я считаю, что это будет самое справедливое решение. — Я не могу тебе этого позволить. Ты слишком себя скомпрометируешь. — Нет, Нардо, на этот раз ты меня не понял. Попробуй меня внимательно выслушать и понять. После совершения преступления ты видел во мне врага номер один, и так оно и было, поэтому ты выдумал историю с преследованиями Роберто и его тоже убрал с дороги. А потом все изменилось, я уже говорила. Я стала твоей сообщницей, по своей воле, сначала не понимая почему. Ты подталкивал меня к своей виновности, может, отчасти бессознательно, потому что считал справедливым понести наказание за то, что совершил, при условии, что кто-то окажется способен тебя разоблачить. Таково тончайшее свойство твоей психики, которое долго от меня ускользало. Ты соединился с противником, изучил его, как только ты один умеешь, а потом снабдил его всем необходимым, чтобы тебя разоблачить. Ты раскрыл свой мир, полностью, без всяких фильтров, чтобы противник в процессе постижения смог оценить все, до самого дна. Смог понять, кто ты, что ты делаешь, как ты это делаешь и зачем. Смог бы оценить твою мужскую сущность, неустойчивую и шаткую, способную совершать ошибки, жертву зеленого поля, как и все голые обезьяны. Все это в зале суда не будет иметь никакого смысла, никакого веса. И ты никогда не стал бы доверять общественным институтам, потому что знаешь всю систему до самого дна, со всеми ее сбоями и абсурдностью. Тогда ты доверился мне, женщине из этой системы, но прежде всего — женщине, и баста. Ты доверил мне суд над тем, что совершил. Мне было очень трудно, но я, долго и тщательно все обдумывая, хотя и не могу отпустить тебе этот грех, но объявляю судебное помилование. Я полагаю превалирующим то дело, что ты делаешь, жизни, которые ты спас или избавил от тягот, часто без всякой награды, получая ранения и рискуя своей жизнью. Ты занимаешься этим в одиночку, каждый благословенный день твоей жизни, без отдыха, без остановки, не щадя себя. И занимаешься уже много лет, на высочайшем уровне, и кто знает, сколько жизней ты еще спасешь… Я не могу остановить это, не имею права. Нардо затаил дыхание. Для такого, как он, настолько внимательного к динамике тела, со всех точек зрения, речь шла об условии почти неповторимом. Поэтому Сабина выложила свой козырь: — Однако я все-таки должна тебя арестовать, и прямо сейчас, ты это прекрасно понимаешь. Если ты решишь, что делать этого не надо, я автоматически откажусь от своего мира, от своей работы, потому что не смогу больше видеть себя в зеркало в полицейской форме: я просто сойду с ума. Ты выбрал меня и доверил мне свое будущее, а я выбираю тебя и доверяю тебе свое. Нардо был взволнован. — Ты уволишься? Бросишь полицию? — Ради тебя? Немедленно. Завтра же. Я отдаю себе отчет, что это может показаться безумием, но я всегда считала ремесло полицейских просто работой. Я в это верила, я в это очень много вкладывала и всегда старалась делать эту работу лучше, чем позволяют мои возможности. Но жизнь состоит из приоритетов, и, помимо моей воли, моим приоритетом стал ты. Он очень серьезно ответил: — Честное слово, Сабина, я этого не заслуживаю. — Я знаю, что ты действительно так думаешь, но меня это не интересует. Приоритеты я себе назначаю сама. — Не знаю, что и сказать. — А тебе и не надо ничего говорить. Я ставлю тебе всего три условия. Нардо не ответил, но по его глазам было видно, что он готов слушать дальше. — Условие первое: никогда больше не говорить об убийстве. Потому что на самом деле тем вечером вы с Гайей нашли друг друга, вот только все пошло не так. Вы поужинали, да и секс, по большому счету, был вам не особенно нужен. Ты объяснился, а она, уже давно этого ожидавшая, сдалась сразу, не раздумывая. Вернулась домой, рассказала обо всем мужу и заявила, что отпуск и все остальные проекты отменяются. А может, все было и не так: она не стала ему говорить сразу, а решила дождаться конца отпуска, чтобы подсластить пилюлю. Мы этого никогда не узнаем. Однако Карло понял, что она что-то задумала; ведь он знал ее, как игрок знает свой джойстик… Он потребовал секса, она не смогла отказаться, и соитие состоялось. Чтобы войти в нее, он воспользовался презервативом, потому что всем известно, что смазка помогает, особенно когда у женщины голова занята совсем другим. Как не раз бывало, он надавал ей пощечин, чтобы усилить взаимное наслаждение. Когда они кончили, Гайя, как обычно, сразу побежала в туалет. Потом он убедил ее принять снотворное и сам проглотил пару пилюль, чтобы назавтра выспаться перед дорогой. Она заснула, но ему не спалось. Его мучил червь сомнения, и он стал проверять телефон Гайи. И, естественно, сразу нашел свежий диалог о ваших дальнейших совместных планах. Обезумев от горя и ярости, Карло выбежал из дома и выбросил телефон. Дверь он не стал закрывать на ключ, чтобы не шуметь. То, что он задумал, должно было остаться тайной. Ему не хотелось, чтобы его родственники узнали, что Гайя снова наставила ему рога. Без нее жизнь для него утратила всякий смысл, а потому он решил умереть с ней вместе. Так ведь часто случается… А ты тем временем, как следует из дат, наслаждался жизнью в Чивитавеккья в компании одной из давнишних своих любовниц, пользуясь отсутствием мужа. Все остальное — только мои предположения, совпадения и домыслы полицейской, которая собирается сменить работу. А все твои дальнейшие ухищрения служили исключительно для того, чтобы сбить с толку следствие, которое могло бы раскрыть твои методы поддержки жертв домашнего преследования, а этого ты позволить не мог. Нардо был серьезен и сосредоточен, и каждую мысль встречал легким кивком. Потом участливо спросил: — А как же ключи от дома? А гильза? — Гильза была там, где мы ее и нашли: она прилипла к подошве одного из санитаров, может, даже к подошве Фабио или его коллеги, которые в первый раз вошли без бахил. А потом, если ты меня сейчас спросишь, где ключи от моего дома, я ответить не смогу: я теряю их в среднем раз десять за день. — Мне нравятся твои рассуждения, девочка. — Потому что они спасают твою задницу, мальчик. На самом деле, никакими расследованиями по твоему поводу больше никто не занимается. Наверное, ты и сам это понял. А все эти рассуждения служат мне, прежде всего, для сохранности ментального здоровья. Не надо их разрушать — они обязательны для двух следующих условий, которые я собираюсь тебе поставить. Нардо кивнул. Сабина набралась смелости и продолжила: — Первым делом ты должен дать слово, что согласен отсюда уехать. Мы сменим место, может быть, даже континент и национальность. Обеими своими работами — и официальной, и нет — ты сможешь заниматься где угодно. А вот мне остаться здесь будет очень сложно. Перспективы иногда следует менять, и теперь для этого настал момент. Все одно к одному: и тот шаг, что я собираюсь совершить, и те беды, что мы оставим позади. Нардо лихорадочно соображал. Может, чтобы потянуть время, он вдруг задал совершенно не свойственный ему вопрос: — А Фабио? А Роберто? — «Кончится тем, что ты выйдешь замуж за Фабио». Так, кажется? Ты прав, но я не хочу. Это не решит мои проблемы, да и не решало никогда. Но Фабио был со мной в тот период, когда мне надо было во всем разобраться и все понять. Роберто меня любит, и любит глубоко. Какое-то время я отвечала ему взаимностью, но теперь мое сердце принадлежит другому. Роберто — это благородная уловка, вынужденный выход из положения. Это тот человек, с которым я могла бы жить, если б не было тебя, и ты это слишком хорошо понял. Я знаю, что он бросит ради меня жену, если я буду настаивать. Но я не понимаю, при чем тут ты. Ведь мы говорим о нас двоих, и я целиком полагаюсь на твои решения. И никто другой — и прежде всего никакая другая — меня не интересуют. Нардо пришел в себя, но убедить его, судя по всему, не удалось. Он судорожно оглядывался по сторонам, видимо, опасаясь западни. Невиновный ни за что не согласился бы на такое предложение от руководительницы государственной службы: бросить работу и уехать с ней вместе неизвестно куда. Это было бы равносильно признанию своей вины. Поэтому он не знал, что ответить. Сабина почувствовала, что надо настоять на своем и помочь ему, нажав еще одну клавишу, для него очень важную. — Нардо, можешь не доверять моим чувствам, но поверь в мое предложение. Я сделала его, глядя тебе в глаза. Это не ловушка. Отбрось все колебания, все проклятые данные твоих наблюдений и просто попробуй. Отпусти себя, думай сердцем. Сабина продолжала пользоваться теми терминами, какими обычно пользовался Нардо, но он, как ни странно, не имел ничего против. Мало того, он, видимо, чувствовал себя неловко и даже вспотел. Может, действительно колебался. Тогда она решила, что нужный момент настал, и выдвинула свой последний, потенциально определяющий аргумент: — Я знаю, что для тебя это очень важно, и потому говорю тебе: я хочу стать для тебя розой, которая не дает бутонов. Если ты останешься рядом, мне будет хорошо. У меня только одна жизнь, и я хочу быть счастлива. Думаю, это вполне законное желание, а о том, чтобы плодить розы, пусть заботятся другие растения, мне это неинтересно. Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой, и я знаю, что ты думаешь точно так же. Назови это условие как хочешь, но прими его. Нардо, явно взволнованный, собирался что-то сказать, как вдруг мирно лежавший на столе телефон Сабины засветился. Оба инстинктивно взглянули на экран: Входящий вызов. Коммутатор комиссариата полиции. Сабина застыла на миг, смутившись, и взглянула Нардо в лицо, чтобы сгладить неловкость. Он приказал: — Ответь! — Да, я слушаю, — ответила она. В трубке раздался густой мужской голос: — Доктор, как дела? Сабина бросила с деланым безразличием: — Спасибо, все хорошо. У меня гости. Если у вас ничего срочного, то давайте созвонимся завтра… — Хорошо, извините за беспокойство. Сабина дрожащей рукой положила телефон. Уже несколько месяцев она работала в квестуре, и поздний звонок ее бывшего начальника в глазах Нардо не имел никакого значения, как и это нейтральное «как дела?». Кроме того, после инцидента со снотворным она убедила себя, что анонимный звонок некоего Бруче сделал сам Нардо, который, должно быть, заметил недостачу пилюль. Понимая, что может случиться, он, должно быть, неоднократно ей звонил с неизвестного номера, а не получив ответа, стал беспокоиться. Вероятно, Бруче был Брюсом Уэйном из «Бэтмена», а Бэтменом все называли Нардо. Это прозвище было последним признаком искреннего чувства к единственной женщине, способной упрятать его за решетку. Если это предположение соответствовало действительности, то Нардо, который в этот день просил, чтобы она разговаривала только с ним, не мог не узнать голос Джимонди. Сабина помолчала и вдруг заметила, что взгляд ее собеседника утратил всякую неуверенность. Он сидел абсолютно спокойно и неподвижно, не говоря ни слова. Она попробовала растормошить его: — Нардо, скажи что-нибудь. — Мне нечего сказать тебе, Сабина. Твое предложение очень приятно, но бессмысленно. Я не смогу его принять. — Почему ты так говоришь? Хочешь кончить жизнь в тюрьме? — Если думаешь, что конец существует, продолжай. Ты не встретишь ни малейшего сопротивления с моей стороны. Я воспользуюсь правом молчать и ограничусь тем, что вызову своего адвоката, когда ты и твои люди мне это позволите. Я буду защищаться. Пусть на это уйдут месяцы, но я выйду чистым, и мы оба это знаем. Проигрывать эту битву Сабина не собиралась — она вложила в нее все силы, всю себя, ввязавшись в бой за мужчину, сама не веря, что способна на такое. И она упрямо продолжала настаивать: — Нет, Нардо Баджо! Таких разговоров ты со мной, пожалуйста, не веди. Я не какой-нибудь там полицейский, который выполняет приказ об аресте. Я — Сабина, твоя дама. — И всегда будешь ею. — Хорошо. Но ведь мы с тобой другие, мы особенные, разве не так? Он не ответил, только скептически поднял бровь. Она взорвалась: — Ну уж нет, дорогой мой. Можешь строить из себя скептика сколько хочешь, только с другими. Но не со мной, потому что я-то знаю, что у нас с тобой все по-другому. — Сабина, разве ты не помнишь, что все отношения по-своему особенны? Не помнишь «те же глаза, но другого цвета»? — Ой, не втягивай меня в эти бесконечные разговоры, я сыта ими по горло! Слышать их больше не могу! — Можно не слышать и желать друг другу добра на расстоянии. Ты желаешь мне добра, Сабина? — Я тебя ЛЮБЛЮ, Нардо[25]. Он весь подобрался, затаив дыхание. А Сабина не отступала: — Насладись этой фразой, пока можешь, потому что я не знаю, когда ты еще раз ее услышишь. Я влюблена в тебя без памяти и всегда буду влюблена, если хочешь знать, будешь ты рядом или далеко, будешь ты свободен или за решеткой. Нардо не ответил — может быть, из уважения к страсти, которую она вложила в эти последние фразы. Он снова стал холоден: настоящий кусок льда. Сабина поняла, что все его недавние сомнения и колебания, которые она уловила, больше не вернутся. Нардо снова замкнулся в своей проклятой броне. Она почувствовала, как на глаза ей навернулись слезы, и попыталась их сдержать, но ничего не получилось, и сверкающие капли начали сливаться в потоки. Нардо отчужденно наблюдал, как они струились у нее по щекам. Сабина была в отчаянии: