— Конечно, товарищ Нусинов, — подтвердил Герман. — А что вас смущает? Тот пожал плечами: — Да как-то вот неохота даже надевать такую форму, а не то что играть в ней… — Это почему же? — изумился Герман. — Сами знаете, — вяло сказал Растиньяк. — Как раз когда об этом столько говорят, порицают таких людей, мы их, значит, будем исполнять… — Так именно сейчас и самое время! — сказал Герман. — Это как никогда актуально. Или вы предлагаете советским кинематографистам закрывать глаза на подобные явления нашего недавнего прошлого? — Нет, ну почему же, — смутился Растиньяк. — Но только лично я… — А, понимаю, — перебил Герман. — Лично вы хотите играть только мармеладных и карамельных героев. Сладких принцев и нежных младенцев. Нусинген негромко хрюкнул. — Ну, а вы, Нусинов? — покосился на него Герман. — Тоже, значит, придерживаетесь такого чистоплюйства? Для актерской профессии, сразу замечу вам, чистоплюйство вреднее, нежели что-либо еще… — Да нет, отчего же, — пробормотал Нусинген и посмотрел на приятеля. — Пожалуй, мы согласны… — толкнул он локтем Растиньяка. — Конечно, — подтвердил тот, вздыхая. — Ну и отлично, — обрадовался Герман. — И не надо таких кислых мин. Вам же чрезвычайно повезло. Кстати, отрицательных персонажей публика запоминает гораздо лучше. — Правда? — немного оживился Растиньяк. — Ну конечно! — крикнул Герман. — Так что, вы в деле? — В деле, — сказал Нусинген. Герман пожал обоим приятелям руки: — Тогда поехали. — Куда? — спросил Растиньяк. — К Хучраю, разумеется. Только переоденьтесь сначала. — То есть мы сразу должны будем сейчас войти перед ним в образ? — уточнил Нусинген. — Нет, товарищи, — покачал Герман головой, — в образ вы должны войти сразу, как переоблачитесь в данную форму. — А товарищ Хучрай скоро подойдет? — поинтересовался Растиньяк, расстегивая свою рубашку. — К нему мы сами поедем, — усмехнулся Герман. 19 Когда студенты переоделись, Герман провел с ними подробнейший инструктаж. Он предусмотрел, кажется, все возможные реакции Хучрая и не успокоился, пока у приятелей не стали от зубов отскакивать чеканные формулировки. — И помните, — продолжал увещевать Герман по дороге к мосфильмовскому гаражу, — Хучрай у нас сам — изрядный актер. Вы сейчас в этом убедитесь. Он на полном серьезе будет изображать перед вами жертву. — Вы хотите сказать, что он будет изображать безвинно арестованного человека? — уточнил Растиньяк. — Да, разумеется, — подтвердил Герман. — А зачем тогда такой тон? — недовольно спросил Нусинген. — Товарищ Хучрай будет ведь играть пострадавшего от культа личности, а вы так о нем говорите… — Просто я в восторге от изумительной игры нашего дорогого Хучрая! — воскликнул Герман. — Он так это всегда изображает, что и впрямь можно поверить в его импровизации… Но мы-то с вами знаем, — Графов подмигнул студентам, — что это не по-настоящему. Не путайте, стало быть, жизнь со сценой, это вам тоже хороший урок, — нравоучительно закончил он. — Однако исполнять мы должны так, словно находимся не на сцене, а в жизни, — вставил Растиньяк. — Это само собой, — сказал Герман. — Заодно поучитесь у Хучрая… Ох, я воображаю, какое он вам представление устроит! — Графов даже зажмурился от блаженства. — Вот увидите, он будет рыдать, умолять, вырываться, твердить: «Этого не может быть, этого не может быть…» Но вы ему не поддавайтесь. Помните, его цель — заставить вас расколоться. И если он не сумеет этого сделать, то автоматически зачислит вас в актерский состав картины. — Очень разумный метод, — одобрил Нусинген. — Еще бы, — подхватил Герман, — лучше не придумаешь… Сколько уже артистов товарищ Хучрай таким макаром открыл… Стриженова, Урбанского, Извицкую, Прохоренко… — А в этом новом его фильме кто будет играть? — зачарованно спросил Растиньяк. Герман показал большой палец: — Ансамбль будет что надо — закачаетесь! Ну вот мы и пришли. Он остановился подле черного автомобиля «ГАЗ М-1». — Черный воронок, — хмыкнул Нусинген. — Тот самый? — опять прошептал Растиньяк. — Да, именно на нем тогда ездили, — закивал Герман. — Именно с помощью этого конкретного экземпляра… — Вы это серьезно? — удивился Растиньяк. — Да шучу я, ребята, шучу, — засмеялся Герман. Он посмотрел на часы и посерьезнел: — Однако мы уже запаздываем… По коням, други! Герман прыгнул за руль, а в следующую секунду уже вынимал из карманов очки, накладные усы и бороду. Все это он разложил вдоль лобового стекла, после чего стал наклеивать, вертя головой перед зеркалом заднего вида. — А зачем это вам? — не понял Нусинген. — Для конспирации, товарищ фельдмаршал, — ухмыльнулся Герман. — Не понял, — опешил тот. — Эх, — Герман обернулся к студентам и окинул их скептическим взглядом. — Классику, значит, нынешние студиозусы не чтят — Ильф и Петров им до лампочки… — Разве это классика? — удивился Растиньяк. — Советская классика, — уточнил Герман. — Следовательно, наипрогрессивнейшая в мире. 20 Ровно в полночь черный воронок притормозил у дома Хучрая. Растиньяк и Нусинген, переодетые в чекистскую форму, вышли из машины и уверенно направились к квартире Хучрая. Герман в накладных усах, бороде, очках и надвинутой на лоб кепке остался за рулем. Он уже не сомневался в своих сегодняшних учениках. Студенты молча подошли к двери Хучрая и стали в точности выполнять германовские инструкции. Нусинген три раза глухо ударил в дверь. Через полминуты за дверью послышался заспанный голос: — Кто там?.. — Телеграмма, — отвечал Растиньяк, как велел ему Герман. Хучрай отворил дверь и в следующую же секунду в недоумении отшатнулся. — Гражданин Хучрай? — строго спросил у него Нусинген. — Д-да, — пробормотал тот.