— Что вы говорите! — воскликнул Герман, недоуменно посмотрев на Галину. — Да, он в больнице, — подтвердил он. — Инфаркт, кажется, или даже апоплексия… — Вот так несчастье, — всплеснул руками Герман. — Да, бывает, — вздохнул Ромм. — Он и не говорит сейчас, и не встает, и не двигается почти… Хорошо хоть «Скорую» успели вызвать. Так что шансы у него сейчас вроде бы есть… — Большие? — спросил Герман. — Говорят, не очень, — покачал головой Ромм. — А где он сейчас? В какой больнице? — В Склифосовского. — Ясно, — закивал Герман. — Хотите проведать? — спросил Ромм. — Безусловно, — подтвердил Герман. — Такого мастера грех не проведать… Вы видели его «Чистое небо»? — Да, видел, — нейтрально ответил Ромм, продолжая перебирать книги. — Ага, вот! — Он извлек из стопки маленьких книжек брошюру из серии «Библиотека кинодраматургии». — Вот это я и искал. — И режиссер продемонстрировал Герману обложку своего сценария «Девять дней одного года». — Вы смотрели? — И смотрел, и читал! — горячо отвечал Герман. — Тронут, — польщенно отозвался Ромм. — А вы что ищете? Или у вас тоже что-то вышло в «Библиотеке кинодраматурга»? — Да нет, — скромно отозвался Герман, — куда уж мне… Мы тут, признаться, киносценарий Мумунина разыскиваем… — Сдался вам этот пошляк… — поморщился Ромм. — А я, знаете, в каждом из коллег склонен находить что-то хорошее, — заявил Герман. Ромм внимательно посмотрел на Графова. — Вы все-таки удивительный человек, Герман, — произнес он. — Ничего подобного невозможно услышать ни от одного режиссера… — Только не подумайте, пожалуйста, что я какой-нибудь там всеядный, — подчеркнул Герман. — Я все-таки чувствую градацию и субординацию. И вас, Михал Ильич, ставлю неизмеримо выше Мумунина, который и впрямь подчас пошловат в иных своих проявлениях… — Например, в таких проявлениях, как все его фильмы, — усмехнулся Ромм. — Ну ладно, Герман, пойду я. Приятно было пообщаться. Он крепко пожал Герману руку, расплатился с продавцом за свою книжку и вышел на улицу. 26 Галина тотчас же зашептала Герману: — Ну, что я говорила! Хучрай вовсе не умер… — Значит, скоро умрет, — невозмутимо отозвался Герман. — А если не умрет? — Тогда придумаю другой план, — беззаботно отвечал Герман. — Да, но ведь вся эта история всплывет наружу, — не успокаивалась Галина. — Не забывай про двух свидетелей! — Ты о Растиньяке и Нусингене? — усмехнулся Герман. — Не волнуйся, уж они-то точно больше не всплывут. Галина в ужасе от него отшатнулась: — А что, ты их тоже… того?.. — Чего «того»? — прыснул Герман. — Галочка, приди в себя. Стану я убивать ни в чем не повинных студиозусов! Неужто ты могла подумать, что я способен убить человека, который этого не заслужил? — Нет, конечно, — перевела дух Галина. — Да, я сразу не сообразила. Конечно, ты не мог так поступить… Но почему тогда говоришь, что они не всплывут? Вот узнают, что Хучрай выкарабкался, и снова пожалуют к нему на кинопробы… — Ой, да не выкарабкается он, — отмахнулся Герман. — С чего такая уверенность? — не успокаивалась Галина. — Хорошо, Галя, — терпеливо сказал Герман. — Завтра же с утра наведаюсь к нему в больницу… — И что, додушишь его там? — Нет, просто удостоверюсь, что он не в порядке. Раз уж ты так настаиваешь. — Тогда иди сегодня, — предложила Галина. — Галочка, ты же знаешь, твое слово для меня — закон. — Герман прижал руку к сердцу. — Сейчас купим мумунинскую книжонку и направимся к Хучраю. — Нет уж, сам к нему отправляйся, — не согласилась Галина. — Без меня. — Как скажешь, — пожал плечами Герман. — О, а вот и наш Мумунин! — И Герман с довольным видом показал Галине обложку брошюры «Люди и звери». На улице Галина сказала: — Ладно, я тогда домой. — А я сначала провожу тебя, — вызвался Герман. — Слушай, — задумчиво произнесла Галина через минуту, — а Ромм тоже в твоих планах? — В каких именно? — хмыкнул Герман. — Ну перестань, — поморщилась Галина. — В твоих смертоубийственных планах. Будешь ли ты его… — …до смерти убивать? — закончил Герман. — Нет, не стану. — То есть как своего конкурента ты его не рассматриваешь? — удивилась Галина. — Пожалуй, — подтвердил Герман. — А как же его «Девять дней одного года»? По-моему, успешная картина… — Да, успешная, — кивнул Герман, — но ты знаешь, что Ромм сейчас снимает? — Не знаю. — Точнее, даже не снимает, а монтирует, — продолжал Герман. — Монтажный фильм, представь себе. Документальный. Называется «Обыкновенный фашизм». — Ну и что? — пожала Галина плечами. — Как «ну и что»?! Это же заведомый провал! — весело воскликнул Герман. — Ну, кому сегодня интересно документальное кино?.. Если оно хоть когда-нибудь было интересно… — А Дзига Вертов? — сказала Галина. — Вот со времен Вертова документалистика у нас и в загоне, — усмехнулся Герман. — Как и по всему миру… А Ромм еще и про фашизм собирается… Очнулся! Скоро двадцатилетие победы над фашизмом будем праздновать, а он… — Так он, наверно, к юбилею эту картину и готовит, — догадалась Галина. — Все равно никто смотреть не будет, — махнул Герман рукой. — Так что этим своим замыслом Михал Ильич, можно сказать, жизнь себе спас… Может, и некоторые прочие сообразят, что его, так сказать, пример — другим наука… — Что ты имеешь в виду? — не поняла Галина. — Что чем больше режиссеров уйдет сейчас из игрового кино в документальное, — пояснил Герман, — тем меньшим количеством трупов окажется завален «Мосфильм». 27